Год назад, в ночь с 9 на 10 августа, в Беларуси начались акции протеста в связи с объявлением итогов президентских выборов и официальным объявлением победы Александра Лукашенко. Больше всего людей возмутили заявленные 80 процентов голосов, якобы отданных за переизбрание президента, находившегося тогда у власти почти 30 лет. С этого дня протест стал общенациональным. Как теперь, год спустя, видится белорусская революция и как она поменяла гражданское общество? Корреспондент Радио Свобода в Минске расспросила об этом белорусского писателя Сашу Филипенко.
Сашу Филипенко знают как в Беларуси, так и в России. Самые известные его романы – "Бывший сын", "Красный крест", "Травля", "Возвращение в Острог". Романы писателя переведены на многие европейские языки. На благотворительном аукционе в помощь репрессированным деятелям белорусской культуры были проданы выставленные писателем три издания его книг (французский перевод "Травли", немецкое и японское издание "Бывшего сына").
Сейчас Филипенко живет в Женеве, а в студенческие годы из Минска переехал в Санкт-Петербург, где окончил магистратуру факультета свободных искусств СПбГУ. Недавно он написал текст к ролику "День большой пробки", в котором есть ожидание победы белорусов над авторитаризмом и надежда на возвращение в страну тех, кто вынужден был ее покинуть.
– Каким для вас был этот год, после того, как в Беларуси начались протесты?
– Год был очень разный. Было счастье, воодушевление, заблуждение. У меня у самого было заблуждение. Я думал, что все, мы выиграли, победа очень близка, вот-вот все поменяется. Потом наступила обратная реакция, начались репрессии. С одной стороны, я представлял, что власть будет действовать именно так, с другой стороны, мне казалось, что до этого не дойдет. Милиция и армия должны быть с народом. Я думал, что они в сентябре перейдут на сторону народа.
Мы увидели две разные группы белорусов. Одну – удивительную, прекрасную, солидарную, а вторую, вымирающий вид динозавров, которые сражаются за свое существование любыми способами, потому что понимают, что в будущем им нет места. Это и силовики, и пропагандисты, и чиновники, которые выслуживаются, понимая, что им нужно для этого постоянно двигаться в прошлое.
Протест никуда не ушел, он трансформировался
Каждый день в этом году нам что-то дарил. Мы наблюдали за тем, как просыпались разные группы белорусского общества. Мы видели пенсионеров, врачей, студентов, рабочих. Солидарность, пробуждение. В 2010 году я понимал, что вокруг меня гораздо меньше людей, обретших готовность что-то изменить. Мы выходили тогда, как мне кажется, чтобы с ума не сойти, найти лица людей, чтобы не поверить в весь тот абсурд, который происходил в Беларуси. На площади в 2010 году было тысяч 50. Тогда казалось, что это очень много. А здесь вышла вся страна. Я уже не чувствовал себя в оппозиции, а просто частью гражданского общества.
– Сейчас, по прошествии года, этот раскол ощущается так же остро? Есть потребность склеивать это общество?
– Невозможно его склеить сейчас, когда репрессии, 600 человек политзаключенных и постоянные суды. Склеивать нужно будет после победы и перемены, нам в любом случае придется это делать, потому что люди, которые работали на Окрестина, продолжат жить с нами в соседних домах. Не думаю, что все они попадут под люстрацию, вряд ли всех найдут. У нас будет посттравматическое общество, как в Германии. Нам придется разговаривать с теми, кто нас уничтожал. И говнюки-пропагандисты будут ходить с нами по одним улицам. Это будет следующий шаг. А для начала нам нужно любыми способами освободить ребят, которые находятся в тюрьмах, и провести новые выборы. Я не представляю, как сейчас можно закрыть глаза, сделать вид, что ничего не было, и зажить заново с этими соломенными шляпами и тракторами. Это невозможно. Может быть, я опять ошибаюсь. Мне почему-то кажется, что людям, которые остались в стране, виднее. Мы же говорим о гуманитарной катастрофе. Мы недавно задавались вопросом, как подсчитать, сколько людей покинули Беларусь? Это невозможно. Сотни тысяч уехали. Молодежь, врачи, спортсмены, политики. Чем дольше будет продолжаться конфликт, тем больше вероятность, что эти люди никогда не вернутся. Ведь они обрастут новыми связями, друзьями, работой, живя в новой стране. Дети начнут ходить в школу. Как это склеить? Я, например, сейчас не могу находиться в Минске. Из моих семерых близких друзей в Минске остался один.
– В какой мы точке протеста? Я слышу его, он рассеян в воздухе, как туман, поэтому и точку определить довольно трудно.
– Протест никуда не ушел, он трансформировался. Мы в хорошем темпе. Противостояние продолжается. Перерыв закончился. Начался второй этап. Очень все понятно. У одной стороны есть оружие, а у другой стороны нет оружия и нет желания брать его в руки.
Но у меня нет опыта свержения власти и борьбы с вооруженными головорезами. Как и у большинства белорусов. Каждый действует как может. Все мы должны придумывать какие-то новые способы борьбы с этим режимом. В любом случае общество умнее тех дедов, что остались у власти, использующих старые и понятные методы насилия. На их стороне нет талантливых людей – ни талантливых журналистов, ни политиков, вообще никого талантливого. Они просто загнаны в угол и отстреливаются. Рано или поздно протесты начнутся снова. Просто сложно жить в стране, из которой уезжают врачи, например. Кто будет лечить людей? Вы отведете ребенка к специалисту, про которого вы не знаете – он занимает свой пост, потому что он действительно врач или он единственный, кто остался?
– По-вашему мнению, в чем состоит идея лояльности власти? Вот эти "министры-деды в костюмах зеркального карпа", о которых вы говорите, – они просто у кормушки или они реально верят в свой путь?
– Я думаю, что есть разные категории. С одной стороны, наверняка есть старые чуваки, которым промыло мозг пропагандой. Мой дед, которому под 80, смотрит телевизор 24 часа в сутки. Написал мне письмо, где назвал меня фашистом и отрекся от меня, хотя моя бабушка развелась с ним, когда моей маме было 9 лет. Я этого человека никогда не видел. Он ни разу в жизни не поздравил меня с днем рождения. А потом написал мне это письмо и подписался "Дед". Вот так, благодаря пропаганде, он вспомнил о том, что у него есть внук.
Мы имеем дело с настоящим диктатором, с животной силой власти
Они ведь понимают, что им нет места в будущем. В будущем не нужно будет столько силовиков. И вообще такая огромная репрессивная махина не нужна. И они ничего не умеют, у них даже нормального образования нет. Оно не нужно для того, чтобы ходить с дубинкой по улицам Минска и патрулировать их. Они не представляют, что они станут делать, если вдруг государство перестанет вливать столько денег в армию. Кому нужны будут все эти пропагандисты, сенаторы, все эти женщины со странными прическами? Они, очевидно, должны будут искать новую работу, и они этого боятся. Я думаю, что они смотрят на ту же Тихановскую и боятся того, что им нужно будет просто учить английский язык. Они опасаются элементарных вещей. Пока весь мир летит в космос (там сейчас Starlink повесят, и у всех будет интернет), в Беларуси придумывают, как замедлить и запретить интернет. Здесь все заточено на регресс. Совершенно очевидно, что эти люди не думают о будущем. Невозможно хотеть жить с трактором на солярке, о чем постоянно рапортует "Советская Белоруссия". Невозможно поверить, что они пишут это всерьез.
– Власть столько раз совершала нелепые поступки, что каждый раз казалось: вот сейчас точно все увидят этот абсурд. Это держится на вере в то, что 20 лет это работало и сработает сейчас?
– Мне кажется, что 20 лет так это не работало. 10 лет назад белорусы ходили и говорили: "Смотрите, змагары (борцы. – Прим. РС) чем-то недовольны, смотрите, мы тачки покупаем из Америки. Десять лет назад Лукашенко не нужны были такие репрессии. Сейчас он действует просто как настоящее политическое животное. Не надо недооценивать, например, как он смог собраться, когда его послали на заводе и нам показалось, что старик уже поплыл.
Он смог взять себя в руки, отыметь вокруг всех своих силовиков и начать все эти репрессии. Мы имеем дело с настоящим диктатором, с животной силой власти. Вот мы наблюдаем человека, которому как воздух нужна власть. В его случае невозможно оказаться на пенсии. Он ради этого готов положить девять миллионов человек. В этом смысле, мне кажется, мы все ждем какого-то "черного лебедя", который изменит ситуацию, а у нас болото завалено уже этими "черными" лебедями, воды не осталось ("Черный лебедь" – теория Нассима Талеба, рассматривающая трудно прогнозируемые и редкие события, которые имеют значительные последствия. – Прим. РС). Мне кажется, что он очень грамотно взял в заложники Россию и держится за счет поддержки Путина. Как только Путин от него отвернется – его не станет на следующий же день.
– А Путин его поддерживает по какой причине?
– Путину нельзя показать российскому электорату, что улица может выиграть. Он поддерживает Лукашенко, потому что они дружат. Мне кажется, что Путин – очень брезгливый человек. Пока Россия будет поддерживать Лукашенко, нам будет очень сложно. Он будет говорить, что Беларусь пытаются захватить и поработить. В Европе люди до сих пор не знают, где эта Беларусь толком находится. Даже девять месяцев борьбы ничего им не сказали, они больше узнали, когда самолет посадили. Мне до сих пор говорят тут (писатель живет в Женеве. – Прим. РС), что Беларусь – это где-то между Югославией и Литвой.
– Почему тогда для вас было важно, чтобы ваши открытые письма прочли евродепутаты?
– Потому что я понимаю, что это работает. Когда я писал Мауреру или Фазелю, я понимал, для чего я это делаю (Петер Маурер – президент Международного Красного Креста, Рене Фазель – глава Международной федерации хоккея. – Прим. РС). Я чувствую, что люди по-прежнему ничего не знают про Беларусь, нужно просвещать, вот брать и тупо рассказывать. С другой стороны, они просто даже не могут себе представить, у них другая оптика. Вот живут люди всю жизнь в Швейцарии, они съездили в Германию и представляют, что примерно так люди и живут в других странах. У меня сын ходит в школе играть в футбол, я разговариваю во время тренировки со швейцарским папой, пока они носятся. И он говорит мне: "Ну, да, Лукашенко у власти 26 лет, но Меркель ведь тоже 26 лет!" И я понимаю в этот момент, что разговор можно не продолжать. Он не понимает разницы. У нас разгоняют митинги, в Париже ведь тоже антиковидников разгоняют желтые жилеты…
– Евродепутаты, которым вы писали, отвечали вам?
– Я долгое время не знал, что в фейсбуке есть папка "спам", они все туда попадали. И когда я открыл, я поразился, сколько их было. Я понял, как это действует в Европе. Они не только публиковали мою статью, они еще раз повторяли мои вопросы от имени редакции. Если евродепутаты не отвечают мне, то отвечают корреспонденту. Это действующий механизм. Сложнее с проверкой фактов, потому что в Беларуси нет открытых источников, кроме "Весны". Приносишь им все эти ужасы, а они спрашивают, как они могут это проверить. Они не могут публиковать неподтвержденные данные. С текстом про фальсификации, в которых участвовал Красный Крест, тоже так было: мне до последнего не верили, что это может быть. Опасались реакции от Международного Красного Креста. (14 февраля 2021 года" Саша Филипенко написал открытое письмо президенту Международного комитета Красного Креста Питеру Мауреру), в котором обвинил крупнейшую гуманитарную организацию в Беларуси в бездействии по отношению к насилию над протестовавшими против итогов выборов. "Международный Красный Крест обязан оказывать помощь, а не изображать оказание помощи, в противном случае бесполезный офис Красного Креста в Беларуси следует закрыть за ненадобностью", – написал Филипенко. – Прим. РС)
Время от времени я берусь писать всякие просветительские штуки, потому что они к чему-то да приведут. Я всегда пытаюсь через них самих объяснить, что у нас происходит. Когда я выступаю в Австрии, я рассказываю про компанию А1. (Австрийская компания А1 – мобильный оператор, которым белорусы пользовались во время протестов, отключала мобильную связь в стране. – Прим. РС). Когда я выступаю в Швейцарии, я рассказываю про то, как "Штадлер" всю свою жизнь любит продавать диктаторам паровозы. Когда я писал про Херше, мне было важно показать, в каких условиях находятся все белорусские женщины в тюрьмах. Когда ты рассказываешь обо всех белорусских женщинах, рассказывая судьбу одной швейцарки, это очень хорошо понимают. Сразу люди пишут: "Как мы можем помочь, как нам повлиять на наших политиков?"
– А россияне, значит, понимают, что происходит, по-вашему? Или продолжают говорить про лидские кеды, широкие чистые улицы и вкусную селянскую колбасу?
– Мне не нравится, когда из России делают врага. Мы, люди, которые борются с диктатурой, должны понимать, что так нельзя. Моя польская переводчица как-то переводила книжку Зыгаря "Вся кремлевская рать" на польский. Она первые сто страниц читала и думала, что это про Польшу. То, что сейчас творится в Польше, – это ужас, она стремительными темпами скатывается в очень непростую ситуацию. Позор для ЕС – то, что там сейчас происходит. При этом в Беларуси есть какое-то представление, что вот все плохое – это Россия, а все хорошее – это Польша. Польша действует ровно так же, как и Россия. Мы не должны совершать эту ошибку. Среди моих друзей в России нет ни одного человека, который поддерживал бы Путина. Может, у меня какой-то маленький мирок?
– А что внутри Беларуси? Есть ли в Беларуси люди, которые определяют сейчас интеллектуальную мысль в стране? Видны ли они, слышны ли они?
– Мне сложно судить. Я, возможно, нахожусь в мыльном пузыре своего фейсбука, и мне кажется, что обсуждают даже те моменты, которые не нужно обсуждать. Например, Тихановская встречалась с Байденом, это все обсосали со всех сторон. Кто доволен, кто недоволен, кто за Латушко, кто не за Латушко. Я вижу очень много людей, которые спустя год определяют, сидя на диванах, кто настоящий белорус, кто не настоящий белорус, на каком языке вести сопротивление. Мне кажется, не стоит преувеличивать роль белорусских интеллектуалов. Если бы сейчас Моргенштерн или Влад Бумага сказали бы молодежи, что надо выйти, это имело бы больше веса. Материал, который я пишу для Европы, на нас не производит никакого впечатления, потому что мы все это и так знаем. У гражданина Германии волосы дыбом встают, а мы в этом живем и говорим: "Ну да, вот такая штука происходит. Это недопустимо, конечно, но что поделаешь".
– Я имею в виду пишущих интеллектуалов, что-то я не вижу, чтобы их тексты бурно обсуждались. Может, в гражданском обществе на них еще нет запроса? И если так, то почему? У нас ведь морально-этическая революция, а не голодный бунт…
– Это хороший вопрос. Возможно, не стоит преувеличивать роль морально-этического, поскольку люди ведь отстаивают совершенно базовые права. Их голоса украли, и это стало причиной выхода на улицы. А не уровень жизни. Но для этого не нужно читать тексты Алексиевич, которая, по-моему, к тому же все время молчит. Есть где-то какие-то влиятельные интеллектуалы, они на что-то влияют… Нашим не свойственно мнить себя властителями дум. Люди воспринимают их творчество как сопутствующую продукцию: есть книжка – хорошо, нет книжки – мы и без вас справимся. Из моральных авторитетов в этой ситуации прислушались бы, наверное, к Василю Быкову. Будь он жив, смог бы он сейчас, после года протестов, снова мобилизовать людей? Но он бы сидел в тюрьме или за границей. Белорусские интеллектуалы сейчас не транслируют ничего отличного от того, чего хотят все остальные – элементарных свобод.
– А ваши книжки продаются сейчас в белорусских магазинах?
– По-разному. В "Академкниге", по-моему, лежат. В некоторых магазинах (мои друзья проверяли) на прилавках их нет, но если спросить, есть ли Филипенко, говорят, что есть, просто не выставляют. Читатели мои время от времени присылают мне, что там-то и там-то нашли мою книжку. Я знаю, что в Национальной библиотеке настоятельно рекомендовали не пополнять фонды моими книжками. Запретили спектакль по книге "Бывший сын". Прямо пришли и сказали: "Если вы его сыграете, то мы арестуем всех, включая зрителей". Даже репетировать не дали. Они в итоге сыграли в Киеве (действие романа "Бывший сын", по которому поставлен спектакль, происходит в 1999 году после трагедии на Немиге в центре Минска. – Прим. РС).
– Вас любят и ваши книги любят. Какое самое значимое признание из Беларуси вы получали?
Чтение в тюрьмах – самая большая награда, какая может быть. Это мощнее, чем все литературные премии
– Самое крутое случилось в этом году, когда я узнал, что мою книгу читают в тюрьмах. Человеку в жодинской тюрьме жена передала мою книжку "Бывший сын": она ходила по камерам, ее читали вслух. Я раньше был убежден, что книжка не может ни на что повлиять после того, как был Солженицын и Шаламов. Вроде не должно повторяться ничего из того, что было, а мы сейчас находимся в той же точке, да еще и скатываемся. А жена мне отвечает: "Как ты можешь так говорить, если люди читают твои книги в тюрьмах и для них это большая поддержка?" Мне приятно, когда запрещают спектакль по моей книжке, потому что это какое-то признание, но чтение в тюрьмах – самая большая награда, какая может быть. Это мощнее, чем все литературные премии, которые я когда-либо получал. Она живет, ее передают друг другу спустя столько лет.
Мне ведь говорили, что я описываю в "Бывшем сыне" то, чего не может быть. На меня накинулись за сцену, в которой дети играют в ОМОН. Сказали, что это невозможно, что я сгущаю краски, чтобы очернить Беларусь. Причем это говорили люди оппозиционных взглядов, которые в 2014 году рассказывали мне о том, что в Беларуси начинается либерализация, а я, сидя в России, отстал от процессов и не вижу, что Макей ходит в вышиванке (Владимир Макей – министр иностранных дел Беларуси. – Прим. РС). Кстати, надо узнать, отсидел ли Макей за свою вышиванку 15 суток? Я сомневаюсь. Я помню, выходил большой модный белорусский журнал, там было написано "Вы к нам приехали на час", типа, ни фига не понимаете, что в Минске происходит. А мне было понятно, что рано или поздно дети начнут играть в ОМОН. Когда ты наблюдаешь, что поезд встал на рельсы и едет в какую-то сторону, он рано или поздно приедет. Сейчас мы видим, что в интернете куча роликов, где дети играют в ОМОН. Конечно, приятно, что спустя семь лет у книжки начинается вторая жизнь. Мне казалось, что тогда уже все, кто хотел, прочли ее. А оказывается, многие белорусы только в этом году о ней узнали.
