Иван Толстой: Андрей, как мы определим этот термин – невозвращенцы? Некоторые люди считают, что это какие-то там эмигранты и всех валят в кучу. Но мы с вами люди аккуратные, почти как немцы, и должны выработать некую дефиницию.
Андрей Гаврилов: Мне кажется, что мы с вами, как любители копаться в тонкостях русского языка, сразу понимаем, что есть невозвращенцы, то есть те, которые выехали официально за границу, но не вернулись, в отличие от тех, кто бежал за границу с советской территории. Хочу напомнить, что, например, корабль, круизный лайнер, это официально советская территория, поэтому люди, которые прыгали с палубы в воду, чтобы доплыть до свободы, они, строго говоря, не могут считаться невозвращенцами, они скорее беглецы. Точно так же, как нельзя называть невозвращенцами людей, которых советская власть выпихнула за границу или лишила гражданства, когда они находились за границей. Это было не их решение, это была воля соответствующих органов советской власти. Ну и, конечно, есть еще эмигранты, то есть те, которым удалось получить официальное разрешение покинуть "советский рай".
Иван Толстой: Когда началось, с вашей точки зрения, явление невозвращенчества?
Андрей Гаврилов: Когда я впервые столкнулся с этим словом, я был поражен, какие глубокие корни у этого явления. Я, конечно, не помнил, кто был первый или второй, когда это началось, но в этом мне помогла наша любимая Википедия, которая пишет, что, поскольку в допетровское время правительство Московского царства принимало меры к ограничению выезда за границу, то единственная возможность жить за границей, если ты не получал ответ на свою челобитную на царское имя, была, если ты туда случайно или не случайно попал. Из всей группы молодых дворян, посланных Борисом Годуновым на учения в Европу, в Россию не вернулся ни один. Вот эта группа, конечно, в полной мере соответствует нашему с вами определению невозвращенцев. А потом уже, я уже это знал, хотя не придавал этому никакого значения, очень многие русские солдаты и офицеры, которые оказались во Франции после Наполеоновской войны, тоже не спешили вернуться из-за границы.
Есть в этом и забавная история. Градоначальник Москвы, генерал граф Ростопчин, писал с возмущением о том, что "в одну ночь из Конногвардейского полка дезертировало шестьдесят человек с оружием в руках и лошадьми, они уходили к фермерам…". Весь юмор в том, что сам Ростопчин с 1814 года и до конца своей жизни прожил в Париже и очень хотел получить английское гражданство. Но это уже исторические анекдоты.
А если говорить серьезно, то меня заинтересовало явление невозвращенчества, которое началось после революции, во время и после Гражданской войны. И здесь, конечно, я не могу не упомянуть замечательный, хотя довольно редкий двухтомник Владимира Гениса, который называется "Неверные слуги режима", – книгу, в которой собраны истории, биографии и рассказы о советских чиновниках, представителях, советских партийных, политических и государственных деятелях, которые в 1920–30-е годы выбрали жизнь за границей, несмотря на все опасности, которые их подстерегали. А подстерегали их опасности потому, что, могу напомнить, бегство во время пребывания за границей было официально запрещено и было постановление Президиума ЦИК СССР от 1929 года о том, что такие должностные лица, граждане СССР за границей, перебежавшие в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающиеся вернуться в СССР, считались вне закона. А "вне закона" означало, что они могут быть осуждены на конфискацию всего имущества и, как вишенка на торте, расстрел через 24 часа, ежели они будут пойманы.
Вот этот двухтомник я всячески рекомендую к прочтению всем, кто сможет его найти или в сети, или в книжном виде, он рассказывает как раз историю этих людей, которые не убоялись этого закона.
Иван Толстой: Да, двухтомник совершенно исключительный, я делал две программы с Владимиром Генисом, он великолепный историк. Это страшно фундировано, академично и основывается все на архивах, на документах, на просмотренной печати всех мыслимых стран. Это совершенно великолепное и справочное издание, и книга для чтения. Посвящены книги, прежде всего, ученым, советским чиновникам, государственным деятелям, которые выбрали жизнь за границей по тем или иным причинам. Там есть очень много мутного и туманного в их биографиях – по своей ли воле они не вернулись или это было частично заданием советской разведки… Там ведь не разберешь, черт ногу сломит. Тем не менее, читать – не перечитать, волосы становятся дыбом, как все это интересно и драматично.
Но я хотел упомянуть о довоенном, о раннем невозвращенчестве, о нескольких фигурах культурного ряда. Во-первых, случай Федора Ивановича Шаляпина. Шаляпин выезжал за границу при большевиках и возвращался, и тогда ему разрешили уехать вместе с семьей. Не со всей, с частью семьи. И поехав уже во второй раз при большевиках, он не вернулся. Хотя, может быть, и поехал бы назад в Петроград или в Москву, но случилось так, что доход с одного своего концерта он перевел в помощь эмигрантским нуждающимся детям. И вот этого ему советская власть не простила, заставила его жить в изгнании. Я не могу в точности сейчас сказать, был ли он лишен гражданства, был ли у него отнят советский паспорт или как там было в деталях, но во всяком случае дорога домой была Шаляпину закрыта.
Дорога домой была Шаляпину закрыта
Андрей Гаврилов: Насколько я помню, Иван, он не только был лишен гражданства, он был лишен к тому же почетных артистических званий, которыми он к тому времени уже успел обзавестись.
Иван Толстой: Да, вы правы. Другой случай – это неизвестная под своим собственным именем, под которым она родилась, Алиса Розенбаум, но ставшая знаменитой американская писательница Айн Рэнд. Она поехала учиться за границу в середине 20-х и не вернулась в Советский Союз.
Еще один случай – великий шахматист Александр Алехин. Его случай немножко загадочен. Дело в том, что поговаривали, что Алехин был-таки советским агентом и его невозвращение в СССР – это некоторый спектакль, разыгранный в Кремле для того, чтобы отмести от Алехина какие-то подозрения в том, что он розовый или даже вообще красный. Но тут бумаги с печатями не видел никто, не пойман – не вор. Мы не можем его обвинять в чем-то. Алехин – это классический случай невозвращенчества.
Андрей Гаврилов: Если мне память не изменяет, Алехин не только чемпион мира по шахматам (кстати, один из двух чемпионов мира по шахматам, который умер непобежденным и чемпионом мира), но к тому же, как мне говорили московские картежники, он чемпион мира по бриджу. Подтверждения этому я не нашел, хотя не очень искал, но довольно пикантная деталь.
Иван Толстой: А это титул официальный или между бриджистами?
Андрей Гаврилов: Не знаю.
Иван Толстой: А второй шахматист непобежденный – это Бобби Фишер. И еще одного хочу упомянуть из довоенных – физик Георгий Гамов. Которого заподозрили в том, что он может не вернуться, но он очень добивался в начале 30-х, чтобы его пустили на очередной конгресс, взял свою жену и был таков.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, если уж вы заговорили об ученых, мы не будем делить всех по профессиям, но все-таки надо упомянуть и Владимира Ипатьева, химика, которого ставили в один ряд с Ломоносовым и Менделеевым, который не хотел уезжать, не хотел эмигрировать (а у него были такие предложения) до тех пор, пока в конце 1920-х годов не начались репрессии, и он понял, куда дует ветер. Тогда, воспользовавшись поездкой в Германию в 1930 году, он принял решение в Россию не возвращаться. Он сделал после этого несколько важнейших открытий в Америке.
Иван Толстой: Давайте, Андрей, перейдем через Вторую мировую войну и приблизимся к новым временам. Но все-таки на войне я предлагаю чуть-чуть задержаться. Дело в том, что именно из-за невозвращенца 1943 года возникло знаменитое выражение "я выбрал свободу", и без этого выражения, без этого кредо, лозунга невозможно себе представить явление невозвращенчества. Они все, так или иначе, выбирали свободу, произносили они эти слова или нет, но суть именно в этом заключается.
Создатель этого термина или, во всяком случае, тот, кому он приписывается, – Виктор Кравченко. Советский торговый представитель на Западе, в Америке, он входил в закупочную комиссию, потому что и на фронте, и в тылу в Советском Союзе была огромная нужда и в американских грузовиках, и в кабелях, и в порохе, и в других всевозможных вспомогательных материалах, без которых война невозможна, невозможно ее продолжать, ибо война есть огромное хозяйство. И вот по хозяйской части Виктор Кравченко и работал в Америке. И он решил не возвращаться. Мотивы его были самые разнообразные – и те лживые отчеты, которые ему приходилось писать, и мы не знаем, какое давление на него психологическое еще оказывалось, но он принял такое решение. И с 1943 года он перестал быть советским служащим.
В 1946 году, вместе с одним из американских журналистов, он написал книгу "Я выбрал свободу". Книга была переведена чуть ли на все мировые языки, в том числе и на русский, и в течение долгого времени, вплоть до начала перестройки, книга по-русски существовала только в эмигрантском издании. В конце 1940-х годов в Париже состоялся знаменитый процесс – Виктор Кравченко против французской газеты, которая его, по его мнению, оболгала, сказав, что эта книга написана по заданию американских спецслужб. Эти обвинения Кравченко стал отвергать, и он свой суд выиграл. Французские журналисты вынуждены были принести ему свои извинения, и вызванные на этот французский процесс советские представители ничего не смогли сделать и уехали не солоно хлебавши. Кравченко остался на Западе и еще 20 лет прожил, правда, скрываясь. Он жил в потайной комнате у одной американки, которую звали Элизабет Хапгуд. Это была близкая знакомая Романа Гуля. В Нью-Йорке, на Манхэттене, он жил взаперти в комнате, что-то писал и скончался, не показываясь журналистам, не показываясь на публике. Вот такая у него была чудовищная судьба. Конечно, он пребывал эти двадцать лет в тяжелейшей депрессии.
Кравченко пребывал эти двадцать лет в тяжелейшей депрессии
Андрей Гаврилов: А вы знаете, Иван, когда вы меня спросили, какие первые случаи невозвращенства я сознательно уже внес в круг своих интересов, я подумал, что, наверное, книга Кравченко, о которой я слышал, но которую я не читал, это был один из первых случаев. Но, конечно, второй случай это была история Александра Орлова, про которого мне рассказывали те люди, у которых я тогда доставал самиздат. Его история меня тогда совершенно поразила. Александр Орлов был одним из руководителей советской разведывательной службы в Европе, и не только в Европе, и он был, кстати, направлен именно в Испанию для руководства там операциями НКВД, и в 1938 году, в июле, ему было поручено прибыть в Антверпен, на советский пароход, потому что вроде бы там его будет ждать эмиссар НКВД из Москвы. Но он, зная ситуацию в Москве и видя, что происходит и, может быть, даже зная лучше, чем кто-нибудь другой, ибо все-таки он был сотрудником органов, он принял решение не возвращаться, потому что понял, что ему готовится ловушка. Он забрал семью жену и дочь, которые были во Франции, улетел в Канаду, потом попал в США и, что меня тогда поразило, это история почти из триллера, он написал письма руководству НКВД (говорят, что лично Берии, а в других источниках я встречал, что лично Сталину) о том, что, грубо говоря, вы меня не тронете и тогда я буду молчать. Потому что в письме он перечислил важнейшие зарубежные операции НКВД, назвал кодовые названия и шестьдесят две клички советских агентов, которые, как предупредил Орлов, если что-нибудь случится с ним или с его матерью, которая оставалась в России, будут немедленно преданы гласности. И, насколько я знаю, этот шантаж или эти условия были восприняты очень серьезно, потому что ни с ним, ни с его семьей, ни с его матерью так ничего и не случилось.
Вы меня не тронете, и тогда я буду молчать
Иван Толстой: Да, это очень интересный случай, он на несколько лет раньше, чем случай Кравченко. Не могу только не добавить, что в 1953 году Орлов выпустил книгу "Тайная история сталинских преступлений", и многие думают, что он в ней выдал те секреты, которые обещался таить. На самом деле давно уже показано, что в этой книге он не сказал ни одного нового слова по сравнению с тем, что было опубликовано об истории сталинских преступлений на Западе и в периодике, и в самых разных общедоступных изданиях. То есть книжку он написал чисто коммерческую, бестселлер такой, но в ней не было тайн. Это были тайны для обывателя.
Андрей Гаврилов: Свою часть сделки он выполнил.
Иван Толстой: Совершенно верно, потому и остался жив, он был еще в 60-е годы жив.
Итак, Андрей, новые времена, новые люди, новые "герои".
Андрей Гаврилов: Но практика старая.
Иван Толстой: Кого нельзя не упомянуть, с вашей точки зрения?
Андрей Гаврилов: Конечно, Рудольфа Нуреева, это первый, кто приходит на ум. 1961 год, когда он остался за границей после гастролей театра, понимая прекрасно, что это полный разрыв не только со своей страной, но и с семьей, с родственниками. К тому же это был заочный приговор, его же осудили заочно по статье "Измена родине" и приговорили к семи годам заключения. Если бы он приехал в СССР, его ждало семь лет тюремного заключения, что, по действовавшему тогда уголовному кодексу, отнюдь не было строгой мерой, строгой мерой оставалась смертная казнь.
После этого, в 1970 году, политического убежища во время гастролей в Великобритании попросила солистка Кировского театра Наталья Макарова, которая уже через месяц начала выступать в Великобритании, ее партнером как раз и стал Рудольф Нуреев.
Дальше я даже не знаю, кого перечислять, а кого мы оставим за пределами нашей дискуссии. Михаил Барышников, 1974 год. Я хочу напомнить, что по поводу Рудольфа Нуреева был создан в 1985 году фильм "Белые ночи" про советского артиста балета Николая Родченко, который остается на Западе, но который потом все-таки попадает из-за технической неполадки самолета в Сибирь, оказывается в Советском Союзе. Так вот, роль Николая Родченко как раз сыграл Михаил Барышников, и даже люди, которые никогда не видели этот фильм и которым он не очень интересен, очень многие видели (в YoТube, по крайней мере) знаменитую сцену, где Барышников танцует под песню Высоцкого "Кони привередливые", сцену, которую поставил американский хореограф Твайла Тарп.
Иван Толстой: Хочется сказать, что Михаил Барышников это, может быть, пример самого длительного успеха на Западе советского невозвращенца. Все-таки век у Рудольфа Нуреева был короче.
Андрей Гаврилов: Да, это так. Если не ошибаюсь, у Михаила Барышникова было не очень много интервью после первого периода, после его решения не возвращаться, а все последующие интервью, которые он давал, преимущественно были посвящены искусству, балету, танцам, и не так уже много у него было каких-то политических или подобных заявлений.
Иван Толстой: Представляете, Андрей, Барышников бежал почти 50 лет назад и до сих пор он в успехе, до сих пор он дает спектакли, ездит по всему миру. Конечно, все меньше и меньше, но полтора года назад я видел в Братиславе, как он танцевал в спектакле "Бродский". Это невероятно! Человек на спинке стула на одной руке выделывает такое!
Андрей Гаврилов: Если идти дальше по годам, то 1976 год это еще один знаменитейший невозвращенец – Корчной, который, наверное единственный из наших невозвращенцев, стал героем мюзикла. Композиторы группы ABBA вместе с Тимом Райсом, который написал либретто, в частности, оперы "Иисус Христос суперзвезда", создали мюзикл "Шахматы", который основан на истории Корчного, истории его борьбы за шахматную корону, но на самом деле историю борьбы против советской системы. Этот мюзикл, кстати, сейчас идет в Москве, как мне говорили, с довольно большим успехом. Как на нашей памяти меняются времена, правда?
Иван Толстой: Хочется не забыть несколько литературных фигур. Ну, полулитературная фигура, но, может быть, вообще самая знаменитая невозвращенка – это Светлана Аллилуева, дочь Сталина, оставшаяся на Западе. Это ли не сенсация? Про нее слишком хорошо и много известно, я думаю, что среди наших слушателей эту историю знают все. Я назову несколько литераторов. Леонид Владимиров, один из первых невозвращенцев. 1966 год, лондонский чемпионат мира по футболу. Леонид Владимиров, журналист, автор целого ряда повестей, остается на Западе, поступает на Радио Свобода, становится главным редактором Русской службы, потом переходит на Би-би-си. Человек, который много раз участвовал в наших программах и затем, уже в 2000-е годы, я взял у него большое интервью и мы сделали три программы о его жизни. Наши слушатели могут найти и послушать.
Писатель Михаил Демин, двоюродный брат знаменитого Юрия Трифонова, оставшийся в Париже, выступал у нашего микрофона, читал свои лагерные воспоминания.
Писатель Михаил Демин, двоюродный брат знаменитого Юрия Трифонова, оставшийся в Париже, выступал у нашего микрофона, читал свои лагерные воспоминания
Анатолий Кузнецов, человек, уехавший на Запад, в Лондон, писать биографию о Владимире Ильиче, об очередном съезде РСДРП в Лондоне. Задумал все это, осуществил, остался на Западе и также выступал у нашего микрофона.
Андрей Гаврилов: В данном случае, я бы сказал, уехал под предлогом написания этой биографии.
Иван Толстой: Было бы совсем хорошо, если бы он написал, но только сатирическую, разоблачительную биографию о Ленине.
Андрей Гаврилов: Нет, было бы хорошо, если бы он, сидя в Англии, написал бы советскую биографию, абсолютно в рамках советских представлений о том, как надо писать о Ленине, вот это была бы некоторая неожиданность.
Иван Толстой: Тогда это была бы пародия на знаменитого князя Святополк-Мирского, который написал биографию Ленина, сидючи в Англии до своего возвращения.
Ну и, конечно, Аркадий Белинков, может быть, самый известный из них, автор книжек "Юрий Тынянов" и "Юрий Олеша", блестящий литературовед, рано умерший от сердечного заболевания. Это – самые знаменитые.
Конечно, нужно сказать о Максиме Шостаковиче, сыне Дмитрия Шостаковича. И вот тут я хотел бы перебросить маленький мостик, Андрей. О музыкантах мы еще не говорили, но ведь есть же кто-то, о ком можно сказать и кем завершить наш сегодняшний разговор, не так ли?
Андрей Гаврилов: Ох, завершать разговор так не хочется, потому что один перечень фамилий, о которых мы не сказали, уже вызывает слезы. Я даже не буду говорить про Белоусову и Протопопова, которые из отряда спортсменов, но которые были героями, если не официальными, то абсолютно героями в глазах советской публики и чье невозвращение на родину стало огромным шоком для всех. Я помню прекрасно, как в советской прессе были письма, это практически точная цитата: "Да чтоб у меня руки отсохли, которыми я им аплодировал", – писал кто-то. Вот это был действительно шок, может быть, даже в чем-то побольше, чем шок от невозвращения людей, которые оставили более глубокий след в культуре, в искусстве или в политике, потому что они были абсолютно народными героями.
Нельзя не вспомнить Андрея Тарковского, который остался за границей. Чем больше мы будем говорить, тем больше мы будем вспоминать, поэтому я предлагаю на этом остановиться, и пусть нас простят те, кого мы не упомянули, но есть одна тема, которая дорога моему сердцу, которую я все-таки хочу упомянуть. В 1964 году состоялось невозвращение на родину двух джазовых музыкантов. Это был, судя по всему, первый случай послевоенного времени, когда джазовые музыканты стали невозвращенцами. Это были контрабасист Игорь Берукштис и саксофонист Борис Мидный. Они находились в Японии в составе какого-то полуэстрадного оркестра, который сопровождал советский полуэстрадный – полуэрзацфольклорный коллектив певцов. И они приняли решение не возвращаться. Как только они попали в Штаты, вместе с пианистом Роджером Келлауэем и барабанщиком Грэйди Тейтом они записали свой студийный альбом, который называется "Счастье", он был выпущен на легендарном лейбле "Импульс" в 1965 году. Они были одними из немногих невозвращенцев, которым была посвящена гневная статья в советской прессе, то есть советская пресса признала факт их невозвращения. Татьяна Тэсс писала, обзывая из всякими нехорошими словами, "мне жаль, что существуют такие подонки, такое человеческое отребье", и так далее.
И в заключение нашей программы я предлагаю послушать один трек с альбома "Счастье". Этот альбом до сих пор так и не вышел на компакт-дисках, а судя по тому, что хранилище фирмы Universal, где хранились мастер-тейпы, сгорело вместе с оригиналами этих записей, может быть, уже никогда и не выйдет. Поэтому если вы услышите шорохи или поскрипывание винила, не удивляетесь, этот трек взят с виниловой пластинки.
(Музыка)
Пьеса "Путешествие в Америку" с пластинки 1965 года коллектива, который назывался "Русский джазовый квартет", в составе которого были невозвращенцы Игорь Берукштис и Борис Мидный.
