Тем, кто имеет отношение к культурным процессам, приходится постоянно спрашивать себя: в какой степени мы несем ответственность за новое варварство XXI века, за продолжающееся массовое убийство людей российской военной машиной? В первое время мы вспоминали о конкретных произведениях массовой культуры, потакавших низменным инстинктам, разжигающим ненависть (как, например, известные фильмы "Брат" и "Брат-2"). "Искусство не виновато; какими бы конкретные произведения ни были ужасными, убивает не искусство", – отвечают в таких случаях нам. Попробуем поставить вопрос иначе: чего не сделала русская культура, чтобы предотвратить ужас?
"…Одно государство, во много раз сильнее, вероломно нападает на другое, оправдывая себя ничтожными, не имеющими отношения к реальности причинами; бомбит мирное население, называя его одновременно "братским" и якобы желая его "спасти". Всё это есть откровенный, лицемерный, беспримесный акт зла..." Примерно так, в толстовской манере можно описать происходящее сегодня; этот приём литературовед Виктор Шкловский назвал "остранением", целью которого является "вывести читателя из автоматизма восприятия". Лев Толстой часто рассматривал мировые события с точки зрения здравого (хочется сказать, "крестьянского") смысла и одновременно – с позиции добра и зла. Нас ведь этому учили ещё в школе; казалось бы, что может быть проще, чем применить эту формулу сегодня к варварской войне против Украины? Однако приходится признать простой факт: подавляющее большинство российского населения не способно "так" рассматривать вещи, без идеологических подпорок; и дело тут не только в том, что эти люди плохо учились в школе. Суть в том, что наша культура десятилетиями и, увы, даже столетиями игнорировала саму проблему существования зла. Всё это может показаться выспренним или слишком абстрактным, если бы не привело в итоге к ужасным последствиям.
Зло существует, причём в каждом из нас; человек должен быть своевременно предупрежден об этой опасности, должен быть готов ко встрече со злом, уметь отличать добро от зла – это, в том числе, задача культуры. Наша культура игнорировала эти вопросы. И мы ужаснемся тому, насколько запущен этот "вопрос" у нас.
Постсоветский человек рассматривал постмодерн в достоевском, так сказать, духе – "всё позволено"
В советской идеологии проблема существования зла решалась примитивно и просто: зло имело социальное происхождение; стало быть, проблема в "обществе социальной справедливости" решалась сама собой, простым снятием. Зло целиком выносилось вовне – в мир капитала, за железный занавес. "Зло – это всё, что снаружи" – вот установка советской идеологии. Преодоление животных инстинктов возлагалось на коллективное воспитание, игнорируя, так сказать, метафизический уровень зла. Таким образом, советский человек лично не был приучен к распознаванию и обузданию инстинктов насилия, заложенных в каждом из нас; то есть был не готов к встрече со злом. Существует до сих пор общее представление о том, что советская массовая культура "учила добру". Стоит развеять этот миф: это не "мир добра", а искусственно сконструированный инфантильный мир вечного детства, лишавший человека действительного знания о мире. Проблема зла не решалась, а игнорировалась, тем самым она загонялась в бессознательное. Грубо говоря, советский человек не знал, что в нем есть зло, не приучен к работе со злом в себе.
Как только тоталитарная идеология пала, а внешние цензурные ограничения были сняты, постсоветский человек оказался со злом один на один. Отмена внешних жёстких рамок привела не к освобождению от травмы тоталитарного, а к высвобождению подвалов бессознательного, непроработанное зло вырвалось наружу. Поначалу постсоветская культура загораживалась от решения "проблемы зла" нарочитой бравадой и внешним раскрепощением; затем непроработанное зло и вовсе совершило кульбит: оно приняло форму восхищения собой в качестве уникального "кода культуры", самой правоты, самой справедливости. Насилие надело маску добра (прямо по Джорджу Оруэллу). Этот ужасный перенос и стал ключевым аспектом постсоветской культуры, которая в итоге приучала городиться насилием "ради высшей справедливости, ради самой правды". Переняв технические приемы формы Голливуда, российское кино полностью исказило его этику: вместо того, чтобы предупреждать о зле, наше кино стало восхищаться насилием, смертью – и, стало быть, злом. "Слабых бьют, сильный бьет первым" – все эти нехитрые дворовые установки транслировались из самого Кремля и переплавлялись в произведения соответствующего содержания.
Беспомощность в решении экзистенциальных вопросов в нашем обществе совпала ещё с одним фактором: ложным, искаженным пониманием самой сути эпохи постмодерна, которую мы получили не в результате размышлений и поисков, а, так сказать, даром, в нагрузку к присоединению к цивилизованному миру. Для постсоветского сознания постмодерн стал символом "относительности всего", в том числе понятий добра и зла. Он был понят в России не как усложнение мира, не в качестве взывания к большей личной ответственности каждого, а, напротив, как самоосвобождение от совести, ответственности, серьёзности по отношению к чему-либо. Постсоветский человек рассматривал постмодерн в достоевском, так сказать, духе – "всё позволено".
Именно непроработанная проблематика отношений со злом привела к деморализации гражданского общества в России, где элиты (да и многие из нас, чего уж там), сотрудничая с путинским режимом, оправдывали себя формулой "предпочтения меньшего зла большему". ("Приходится идти на компромиссы, приходится играть по правилам, но зато культура жива! Зато институции работают! Зато современное искусство повсюду! Да, моя позиция соглашательская, но я иду на гораздо меньшие компромиссы, чем мой коллега или мой начальник". А начальник или коллега в свою очередь думал то же самое о вышестоящих начальниках ("Я совершаю меньшее зло, чем они"). И эта лестница самообмана протянулась до самого верха. Классическая, в общем-то, моральная ловушка, о которой предупреждает христианство, но мы в неё попались именно из-за отсутствия опыта в этих вопросах. Практика предпочтения "меньшего зла" привела в итоге к простому умножению зла.
Проблему нераспознания зла в себе и окружающем мире мы можем обозначить как ключевую проблему постсоветского сознания, приведшую в итоге к катастрофе. Неузнавание зла в себе приводит к нераспознаванию зла в действиях собственного государства. Неспособность понять, что государство без общественного контроля есть лишь инструмент зла. Неготовность противостоять злу, наконец. История наказала нас за это равнодушие, преподав ужаснейший из всех возможных уроков: она столкнула нас с путинской войной – чистым, беспримесным злом, уничтожающим тысячи безвинных жизней. С горькой усмешкой история учит нас только одному: зло никуда не делось, в какие бы одежки оно ни рядилось. Наша вина – вина культуры, в том числе, – в том, что мы вовремя не распознали его.
Андрей Архангельский – журналист и культуролог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
