Россияне уверены в том, что хорошо разбираются в западных реалиях. Я 25 лет прожила в Германии, но соотечественники зачастую отказываются верить, что многие детали местной жизни мне понятны лучше, чем им.
Я привыкла к тому, что мои рассказы, мои знания, мои оценки либо не воспринимаются вообще, либо ожесточенно оспариваются. Я научилась не говорить о том, как устроены в Германии общественные институты, потому что знала, что ответом будет попытка доказать, что в России все не так уж и плохо и даже лучше. Если бы со мной спорили путинисты, было бы легче. Нет, большинство моих собеседников – люди, осуждающие режим и выступающие за "либеральные ценности".
С годами количество тех, кто жаловался на "нехороший Запад", росло, а их аргументы подкреплялись иррациональной уверенностью в правильном понимании всего, что происходит в демократических странах. Однако это понимание было построено на предубежденности, на отсутствии любопытства к другому миру, на высокомерии и зазнайстве.
Однажды мы пригласили приехавшую из России журналистку из либерального СМИ пойти на избирательный участок и посмотреть, как проходят выборы в Германии. Она согласилась, однако через пять минут углубилась в свой смартфон и вполуха слушала наши объяснения, нервно поглядывая на выход. Не спрашивала, не интересовалась деталями. Знакомых немцев это очень удивило. Меня – нет.
После начала агрессии в Украине говорить с бывшими друзьями, однокурсниками и знакомыми в России стало еще сложнее. Не то чтобы они вдруг стали оправдывать режим. По-прежнему Путин для них был виной российских бед, а войну все единодушно осуждали.
При каждой встрече релоканты рассказывали о своем недовольстве, будто им обещали рай на земле
Однако за каждым словом звучали старые комплексы и обиды, будто важнее всего было желание оправдаться перед каким-то высоким судьей или пожаловаться на тяжкую судьбу. Мои знакомые россияне не демонстрировали сочувствия к настоящим жертвам агрессии. То, что в Украине по вине России и с их молчаливого согласия ежедневно убивают людей, разрушают не только города, но и основу существования граждан суверенной страны, им казалось неким фоном, а не сутью происходящего. Важнее было подчеркнуть, как несправедливо Запад "плохо думает о России".
Тезисы "а не надо было НАТО приближаться к нашим границам", "американцы готовили Украину к войне на протяжении 20 лет", "украинцы сами виноваты, что нас провоцировали" в разговорах с россиянами звучали сразу же после слов об осуждении войны и Путина. Странно было слышать жалобы на санкционное давление, на негативную реакцию западных частных предприятий, авиакомпаний или банков по отношению к россиянам. Будто их страна продолжает нормально сосуществовать с остальным миром. Будто Россия не решила силой менять государственные границы в Европе и убивать людей.
Некогда бывший моим политическим единомышленником российский приятель вдруг написал мне: "Никто там у вас не хочет помогать Украине, это только европейские политики танцуют под дудку США", словно цитируя пропагандистскую брошюру. Я даже не стала спорить. Я знала, что, если я скажу о 65-процентной поддержке немцами поставок оружия Украине, в ответ прозвучит, что эти данные подтасованы. Я знала, что дискуссии вообще не получится, потому что для собеседника важно не услышать то, что хочу сказать я, не обдумать мои аргументы, а в который раз повторить набор своих постулатов. Он был уверен, что все понимает лучше меня.
Убежденность россиян в том, что они идеально изучили западное общество, нельзя сокрушить даже аргументом о том, что им не хватает знания языков или ежедневного чтения западных газет, слежения за дискуссиями по телевидению и радио. "Мы все и так знаем" или "мы все понимаем лучше" фоном звучит в каждом споре. Этот образ мыслей можно истолковать и как попытку оправдать свою манеру существования в условиях жесточайшей войны и общественно-политической катастрофы.
Интересно, что подобные воззрения вовсе не обязательно основаны на ежедневном потреблении пропаганды из "ящика" или других источников оболванивания населения. Они возникают на базе взращенного в период советского могущества пещерного зазнайства, уверенности в уникальности и величии державы, которой будто бы все завидуют и которую западный мир мечтает уничтожить.
Этим отношением к жизни россияне принципиально отличаются от моих западных знакомых, открытых новому и ищущих дискуссии и конфронтации мнений. Никто из них не кичится своей осведомленностью, не боится противоречий, а, напротив, радуется, когда они возникают в споре.
В России собеседники сначала рассказывали мне, что они думают и знают о жизни в Германии, не интересуясь моим мнением. В Германии меня первым делом спрашивали о том, что я могу рассказать о России. Причем я всегда видела готовность изменить свое мнение в ходе беседы.
Западный человек не боится споров. Из обмена мнениями и рождается дискуссия, которая становится основой прогресса. Когда же высокомерная блокада чужого мнения становится принципом не только приверженцев авторитаризма, но и либеральных интеллектуалов, шанс на общественные перемены исчезает. В ходе войны это еще заметнее: отрицание чужой правоты, а в результате блокада дискуссии – это одна из причин отсутствия протеста внутри России. Если потребность в дискуссии отсутствует, как можно объединиться для протеста?
Какой может быть диалог с человеком, убежденным в том, что он лучше всех?
Когда после начала войны в Германию стали приезжать российские релоканты, – в основном московские интеллектуалы, – я и мои немецкие друзья были удивлены их критикой здешних реалий – частично справедливой, но зачастую идущей от незнания. Их раздражали опоздания электричек, очереди на прием к врачам, отсутствие школьных буфетов или административные сложности. При каждой встрече они рассказывали о своем недовольстве, будто им обещали рай на земле и идеальные условия существования. Вдобавок Западу вменяли в вину злостный отказ открывать банковские счета именно россиянам, что не соответствовало действительности, так как частные банки предъявляют одинаковые условия всем клиентам.
Недовольство Западом в кругах так называемых "либералов" зиждется также на уверенности в своем превосходстве и на вечной русской обиде от того, что оно было не понято. Это тоже часть советского поведения – подозрение к другому необходимо для выживания.
Но какой может быть диалог с человеком, убежденным в том, что он лучше всех? О чем говорить с людьми, которые не хотят ничего слушать, а готовы только рассказывать о своей интерпретации западных реалий и все сравнивать с Россией?
Непомерное тщеславие, раздутое самомнение захватили сознание целого народа. Мне становится страшно, когда я замечаю эти черты не у путинских приспешников, а у людей, которые выступают за либеральный прогресс.
Высокомерие, отсутствие любопытства, претензии на всезнайство, недоверие породили желание доказать свое превосходство насилием – нападением на соседнюю страну.
Можно найти много предпосылок для такого развития национального сознания и его кульминации в имперской агрессии. Изжить этот комплекс в ближайшее время вряд ли будет возможно. Но сложно примириться с попытками россиян оправдать этот modus vivendi. Остается только возможность его констатировать и предупреждать о его пагубности.
Анна Розэ – берлинский журналист, корреспондент Радио Свобода в Германии
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
