80 лет назад, в январе 1942 года, план "Барбаросса" был порван в клочья – начался второй этап Московской битвы. Красная армия завершила контрнаступление и перешла к наступлению. В первый зимний месяц был начат целый ряд операций: Медвежьегорская – Карельского фронта, Любаньская – Ленинградского и Волховского фронтов, Торопецко-Холмская и Демянская – Северо-Западного фронта, Ржевско-Вяземская – Калининского и Западного фронтов, Болховская – Брянского фронта, Курско-Обоянская – Юго-Западного и Барвенковско-Лозовская – Южного фронта.

Лидер НСДАП по политическим причинам настаивал на обороне по принципу "ни шага назад", что военные, исходя из оперативно-тактических соображений, не всегда считали целесообразным. Глава Рейха проявлял нервозность, об этом свидетельствуют январские записи в дневнике начальника генштаба сухопутных войск Франца Гальдера. Например, эта: "В связи с очень глубоким прорывом противника между Малоярославцем и Боровском обстановка на фронте группы армий "Центр" чрезвычайно осложнилась. [Командующий 4-й армией] Кюблер и фон Клюге очень обеспокоены. Последний требует отвода войск на соседнем северном участке.

В ставке фюрера снова разыгралась драматическая сцена. Он высказал сомнение в мужестве и решительности генералов. В действительности же все дело в том, что войска просто-напросто не могут больше выдерживать морозы, превышающие 30 градусов".

Противоречия между военными и Гитлером нарастали. Гальдер спустя несколько месяцев был отстранён от должности, а потом арестован по подозрению в заговоре, в котором фон Клюге принял участие, за что поплатился жизнью в августе 1944-го.

И если дневник Гальдера стал хрестоматийным с брежневских времён, то личные записки ведущего нацистского идеолога Альфреда Розенберга (1893–1946) после длительных скитаний по частным коллекциям оказались доступны исследователям в США сравнительно недавно, а затем были опубликованы в ряде стран, в том числе в России. Они позволяют осмыслить советско-германскую войну с ещё одного немаловажного ракурса.

Записи, которые автор "Мифа ХХ века" вёл не регулярно, охватывают десятилетие с 1934 по 1944 год, и всё ещё содержат лакуны. Какая-то часть этого источника либо спрятана, либо утеряна – возможно, навсегда. Тем не менее даже в неполном виде это ценнейший документ, позволяющий понять логику нацистской верхушки.

Альфред Розенберг являлся одним из самых влиятельных гитлеровцев. В 1933–1945 гг. он занимал пост начальника внешнеполитического управления Национал-социалистической рабочей партии, по совместительству являясь уполномоченным фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием НСДАП. После начала "Барбароссы" он получил должность рейхсминистра восточных оккупированных территорий (1941–1945), то есть захваченных областей СССР.

Ценность дневника состоит и в том, что в целом Гитлер доверял высшей номенклатуре НСДАП, куда входил и Розенберг, больше, чем военным – генералам и маршалам, которые были лишь исполнителями планов партократии. Поэтому возможно, что причины многих военно-политических решений в частных заметках автора "Мифа ХХ века" отражены лучше, чем в протоколах оперативных совещаний ОКВ, ОКХ или, например, в записях бесед с дипломатическим корпусом. Последний фюрер использовал больше для международного обмана, нежели чем для выработки собственных решений. С другой стороны, дневник – более важный источник, чем "Миф ХХ века", тем более, что этот скучный опус представляет собой нечто вроде набора грамматически правильных, но аморфно-бессмысленных фраз: то, что на жаргоне называется "пургой". А вот дневниковые записи этого же самого автора содержательны и читаются довольно легко.

Смотри также

"Сжигать дотла". Как в 1941 году выполнялся приказ Сталина

Советский Союз изначально представлялся Розенбергу основной, причём смертельной угрозой для Германии, как минимум – опасным соперником Рейха в его евразийской политике – от Бискайского залива до Афганистана и вплоть до Жёлтого моря. Это видно из цитат, в которых сохранены аутентичные подчёркивания.

Запись от 19 июня 1934 года: "Я передаю фюреру текст постановления Политбюро от 29.5.34, согласно которому Советская Россия решила безусловно поддерживать Францию и хочет вместе с США агрессивно выступать против Японии.

Г[итлер] (читает): Действительно весьма интересно. Надо сообщить об этом итальянцам".

Поскольку к 1934 году сталинские военные заводы были в основном построены и на них развернули выпуск вооружений, к тому же население "усмирили" коллективизацией, раскулачиванием и Голодомором, то СССР постепенно переходил к более активной внешней политике.

2 февраля 1935 года, после длительных бесед с Гитлером о международном положении, особенно об отношениях Венгрии с Румынией, Розенберг сделал запись, которая показывает, что чёткой "восточной" экспансионистской программы у верхушки НСДАП не было: "…Россия сегодня является крупной военной силой. В интересах Румынии возвести как можно более мощный бастион на востоке, то есть она должна ориентироваться на Г[ерманию] и Польшу. Г[ермано]-польский союз не распадётся через 10 лет, а будет существовать дальше. Каковы дальнейшие намерения Польши на востоке, лежит вне сферы наших интересов".

Возможность германского антисоветского союза со Второй Речью Посполитой обсуждалась в верхушке Рейха вплоть до 1939 года. Это не были совсем беспочвенные разговоры. Например, Польша приняла участие в разделе Чехословакии и 1 октября 1938 года присоединила к себе Заользье, т. е. западную часть Тешинской области – 805 квадратных километров территории и 227 тысяч жителей. И до середины 1930-х годов Варшава числилась наиболее вероятным противником у Москвы.

24 февраля 1935 года, то есть, по иронии судьбы, на следующий день после Дня Красной армии, Розенберг отметил успехи милитаризации Германии: "Сегодня партия празднует 15-летний юбилей провозглашения [своей] программы. (…) …Сейчас тот факт, что старая система [Веймарской республики] была разрушена и на месте полностью разоружённой страны в течение двух лет возникла империя, которую уважают, страна, которую никто не посмеет тронуть, не подвергая себя большому риску, воспринимается как чудо. Это показал нам съезд гауляйтеров, на котором [статс-секретарь министерства авиации Эрхард] Мильх во всех подробностях говорил о юной немецкой авиации, а Геринг с законной гордостью заключил, что, если не считать России (положение в которой не вполне просматриваемо), Германия будет к осени иметь сильнейшую авиацию мира".

То, что в СССР положение являлось не вполне прозрачным, даже невзирая на усилия нацистских шпионов, было вызвано деспотическим характером сталинского государства, а также усилиями контрразведки. Поэтому Розенберг в дневнике мимоходом и сбросил со счетов ВВС наиболее вероятного противника. Уже на 1 января 1934 года советский военно-воздушный флот насчитывал 4688 самолётов. Такой численности люфтваффе не достигли даже к началу Второй мировой войны.

С "красными соколами" нацистским пилотам пришлось столкнуться уже в небе Пиренейского полуострова, где Сталин решил прощупать будущую добычу штыком, испытать новое вооружение, а, если получится, то и создать Испанскую ССР.

29 сентября 1936 года Розенберг в дневнике зафиксировал результаты встречи с журналистом, которого очень уважал: "Вчера здесь был [военный репортёр] Р[оланд] Штрунк, прибывший из Испании. (…) Штрунк не сомневается в победе генералов, последние полагают, что гражданская война продолжится ещё около 2 месяцев".

Шапкозакидательские настроения франкистов и их союзников улетучились, когда на Пиренеи стала прибывать советская техника. 15 ноября 1936 года Розенберг после встречи со своим бывшим сотрудником, незадолго до этого перешедшим в Министерство пропаганды Геббельса и совершившим поездку в охваченное междоусобицей государство, отметил, что к коммунистическим поползновениям присматривались не только нацисты: "Как рассказал [Карл] Бёмер, [британский разведчик Фредерик Уильям] Уинтерботэм по поручению британского Генерального штаба авиации предпринял поездку вдоль испанской линии фронта. (…) У русских, по его словам, хорошие самолёты…"

При этом наиболее сильное беспокойство возрастающая мощь Красной армии вызывала именно у соседей СССР. 12 февраля 1937 года Розенберг для себя обозначил запутанность положения на юго-западе Европы: "Румыния по итогам югославско-болгарского пакта ["о вечной дружбе" 24 января 1937 г.] попала в ситуацию, где ей снова предстоит определяться. [Румынский правый политик Октавиан] Гога сообщил, что [король Румынии] Кароль в случае занятия открытой прогерманской позиции боится нападения русских".

Но осложнений на Дунае опасались не только тамошние правители. В конце 1937 – начале 1938 года Гога стал премьер-министром Румынии, и его последующая отставка вызвала в Берлине неудовольствие, причины которого отметил Розенберг 11 февраля 1938 г.: "Говорил только что с Герингом, который согласен со мной – сейчас особо необходимо бороться за страну, которая важнее многих прочих с точки зрения обеспечения нас продуктами питания и нефтью".

В том числе из-за зависимости от импорта природных ресурсов Гитлер решился на пакт со Сталиным, что смутило Розенберга, сделавшего в дневнике 22 августа 1939 года запись о мотивах этого рокового соглашения: "В первую очередь: осознание разрядки внешнеполи[тического] положения: ушла угроза со стороны рус[ской] авиации в г[ермано]-польском конфликте, свобода действий на Балтийском море, поставки сырья и т. д.

Однако: поездка нашего министра в Москву – это моральное унижение, с учётом нашей 20-летней борьбы…"

Забавно, что спустя два дня после заключения пакта, автор "Мифа ХХ века" оправдал этот шаг примерно так же, как потом на протяжении долгих десятилетий спустя оправдывалась советская пропаганда: "Англичане первыми предприняли бессовестную попытку натравить Советы на нас, фюрер с учётом существующей ситуации не мог сделать ничего иного, кроме как свести на нет их усилия неожиданным маневром".

В действительности Чемберлен после Мюнхенского соглашения громогласно бахвалился, что принёс мир следующим поколениям. И стравить два тоталитарных монстра, чтобы потом лицом к лицу столкнуться с распоясавшимся победителем, а то и с коалицией таковых, не являлось первоочередной линией ни одного кабинета министров Великобритании.

Вопреки расчётам Гитлера, Англия и Франция объявили ему войну, и 24 сентября 1939 года, когда Красная армия добивала в Западной Украине и Западной Белоруссии остатки Войска Польского, Розенберг в дневнике оценил это как поражение немецкой дипломатии: "Вчера у меня был [рейхсминистр продовольствия Рихард] Дарре и поделился своей точкой зрения на ситуацию. Я же рассказал ему о своих мыслях. (…) Железная дорога в Румынию [Краков-Станислав-Бухарест] – в руках Советов! Если теперь русские войдут в Прибалтику, то в стратегическом отношении для нас окажется потерянным и Балтийское море. Москва обретёт небывалую мощь и в любой момент может вместе с Западом выступить против нас".

Эта запись предвосхитила дальнейшие события лишь на несколько дней: 28 сентября, 5 и 10 октября были заключены договоры СССР со странами Балтии о вводе РККА на их земли.

Поэтому 5 октября 1939 года Розенберг в своём дневнике нелестно отозвался о главе германского МИДа: "Дарре с чувством глубокого возмущения рассказал об одном эпизоде… Р[иббентроп]… рассказывал Д[арре] о своих московских впечатлениях: русские были очень любезны, он чувствовал себя среди них, словно среди старых соратников по партии!! Это самое возмутительное оскорбление, которое только могло быть нанесено национал-социализму… …Риббентроп ничего не понимает ни в большевизме, ни в национал-социализме… …Он настолько ограничен, чтобы демонстрировать это открыто…

Сталин произнёс здравицу не только за фюрера, но и за Гиммлера как гаранта порядка в Германии. Г[иммлер] истребил коммунизм, т[о] е[сть] тех, кто верил в Сталина, а он произносит – безо всякой необходимости – здравицу за уничтожителя своих же сторонников. Великий человек, как утверждают Р[иббентроп] и его окружение".

Этот великий человек ростом 167 сантиметров впоследствии отправил Риббентропа на виселицу. Да и его окружение несколько проредил.

Очевидно, Розенберг пытался донести свои мысли до фюрера, хотя тот не всегда находил время для ведущего идеолога своей партии, особенно когда разгребал плоды своей дипломатии. 5 октября Розенберг 1939 г. не получил аудиенции у Гитлера, зато успел поговорить с главой СС, после чего раздосадовано отметил ухудшение международного положения Рейха: "Одно ясно: Москва невероятно продвинулась вперёд в стратегическом отношении и упрочит свои позиции в Прибалтике. Поначалу в “опорных пунктах”, а затем и повсеместно. Балтийское море, таким образом, не является германским, с севера угрожает, даже господствует Москва. На юге: отсутствие общей границы с Румынией. Пусть бессарабский вопрос отошёл на второй план, в будущем и он будет затронут. (…)

Твёрдый факт: если Англия выйдет [из войны] относительно невредимой, при любом сопротивлении, без которого мы не сможем обойтись, она станет мобилизовывать Россию против нас. Через 6-10 лет мы вновь окажемся между двумя фронтами".

Настроение Розенберга становилось всё хуже. В борьбе за Балтику и природные ресурсы Северной Европы, без которых работа ВПК Германии была невозможна, СССР начал вторжение в Финляндию.

Тем не менее запись от 11 декабря 1939 г. свидетельствует, что Розенберг не до конца понимал всю остроту ситуации. После возвращения из Скандинавии нацистского эмиссара, который сообщил о конференции в Стокгольме, где было принято решение держать нейтралитет в советско-финляндской войне, главный нацистский идеолог даже выразил самоуверенное удовлетворение: "Возможно, это неплохо, если скандинавы теперь осознают “русскую угрозу”. Они не имели ничего против нашей борьбы, однако уклонялись от более тесных связей. Теперь они просят о помощи: словно именно мы должны повсеместно бороться за свободу других. Пусть теперь почувствуют холодный ветерок из Берлина, это пойдёт на пользу самодовольным мещанам. Лишь финнов нам может быть по-человечески жалко, но они надеются, что зимой русские ничего не смогут сделать. А затем и политическая обстановка может измениться".

Оперативные планы финского генштаба предполагали оборону в течение полугода, но линия Маннергейма была прорвана уже к концу февраля. А 7 марта 1940 г. войско страны Суоми стояло под угрозой полного разгрома, в результате чего Финляндия пошла на мир и потеряла часть своей территории.

Затем, как и предвидел Розенберг в октябре 1939 года, летом 1940 года "Бессарабский вопрос" вновь встал и был решён Красной армией с помощью очередного "освободительного похода" – присоединения Молдавии и Северной Буковины. После этого Гитлер в ходе Венского арбитража настоял, чтобы Румыния уступила половину Трансильвании Венгрии, а Южную Добруджу – Болгарии. "Взамен" Румыния получала от Рейха гарантию своих кордонов и ограниченный контингент вермахта для реализации соглашения.

10 сентября 1940 года Розенберг отметил, что столь пристальное внимание к нефтеносному региону нацисты проявляли не случайно: "Гарантии Румынии были, конечно, даны для защиты от Р[оссии]".

Спустя три дня главный нацистский идеолог встретился с делегацией из страны Суоми, которая стала важным источником сырья для ВПК Рейха, в том числе никеля, необходимого для производства брони: "Финский полковник С. Рассказывает о том, как сражались финны. Он и его спутники – честные простые люди… (…) Они рассказали о потерях, которые понесли, но и о рудниках, которые удалось спасти при демаркации границы, так как русским о них не было известно. “Теперь всё пойдёт в Германию!”

Да и армия Финляндии выступила союзником Германии в войне против СССР. В ходе подготовке к кампании 6 мая 1941 года Гитлер провёл совещание с будущим министром оккупированных восточных областей, после чего тот оставил красноречивое свидетельство: "У фюрера слёзы выступили на глазах, и он сказал: “Но вы получили большую позитивную задачу. Я должен принять ответственность за этот шаг, Сталин ждёт лишь вступления Америки [в войну]”.

Розенберг всегда рассматривал СССР не только как очаг международного большевизма, но и как имперское продолжение России, о чём свидетельствует, среди прочего, запись 1 июня 1941 года, сделанная им после череды совещаний о целях грядущей войны: "Освободить немецкий народ на грядущие столетия от чудовищного гнёта (в оригинале – Druck – точнее перевести в этом случае "давления". – А. Г.) 170 миллионов, есть ли сегодня более крупная политическая задача! Царская власть могла расширяться беспрепятственно: до Чёрного моря, на Кавказ, в Туркестан, в Маньчжурию…"

Если считать также и население занятых СССР в 1939–1940 гг. территорий, то к началу "Барбароссы" число граждан СССР приближалось к двумстам миллионам. Названное "освобождение германской народности" пошло не так, как ожидалось, что стало понятно уже через три недели после начала кампании. Ведь тогда вермахт к немалому для себя удивлению вступил в бой со вторым стратегическим эшелоном РККА, о существовании которого ранее не догадывался. 20 июля Розенберг описал совещание 16 июля: "…Во время прогулки по лесу фюрер сказал мне, что у Советов оказалось гораздо больше танков, чем мы предполагали, и они гораздо лучше. Если бы две такие танковые армии по 6000 машин в каждой двинулись бы в сентябре в атаку, мы могли бы оказаться в ужасном положении. Армия иной страны была бы попросту раздавлена. Сейчас фюрер полон решимости навсегда избавиться от этой грозящей народам опасности". Вероятно, под иной раздавленной страной подразумевалась нефтеносная Румыния.

Смотри также

Как НКВД готовился к войне. Свидетельствуют документы архива СБУ

Запись от 2 августа показывают, что названная реальная причина проволочек вермахта мирно уживалась в головах нацистов с расистскими предрассудками: "Как можно слышать из Африки, итальянцы разбегаются во время английских воздушных налётов, но они молятся. Русские сражаются и умирают без того, чтобы молиться. Большевизм озверил, отупил людей на востоке, и поэтому их подход не сравним с подходом обладающих чувством собственного достоинства европейцев.

Через месяц – в двухлетие начала Второй мировой войны – Розенберг развил эти мысли: "Упорное сопротивление Советского Союза – тема всех разговоров. Когда 2.4.[1941]… фюрер спросил меня, как русские поведут себя при столкновении, я сказал: предположительно не так, как представляет себе логически мыслящий европеец. Но мы пришли к согласию относительно того, что за сопротивлением последует паника. Но вышло иначе. Советские русские сражаются свирепо, упорно, коварно и невероятно жестоки в отношении пленных и гражданских небольшевиков. Они сбросили налёт европейскости, и из-под него прорывается монгольская ненависть, лишённая индивидуальности. В соединении с “мессианством” Достоевского под большевистским тавром. К этому страх: быть или расстрелянными комиссарами или – как им нашёптывают – замученными до смерти “фашистами”. (…) Эта странная мешанина разных чувств позволила создать фронт против Европы. Тем более нужно сделать всё, чтобы навсегда предотвратить очередное сплочение всех народов и рас между Вислой и Владивостоком".

Однако, уже 12 сентября автор "Мифа ХХ века" сделал запись, которая свидетельствовала о таком отношении к противнику и новым подданным, при котором крайне сложно завоевать не то что их симпатии, но и нейтралитет: "Когда поступили сообщения, что Сталин приказал депортировать в Сибирь, т. е. убить оставшиеся 400 000 поволжских немцев, наша ненависть к Москве взбурлила как никогда. (…)

…За действия Сталина ответственность несёт не только большевизм, но и русский народ. (…)

За эти убийства должна будет заплатить вся русская нация, тем более, что движимая своими извращёнными чувствами, она не отталкивает своего мучителя от себя, а фанатично защищает. Это довольно удивительный феномен: заключённые защищают своих охранников от тех, кто хочет освободить их из тюрьмы. Этот “советский патриотизм” сегодня и надолго и есть Россия и русский народ, пусть русс[кие] эмигранты и не хотят видеть правду. Я недавно перечитал то, что написал 15 лет назад в “Мифе”: психологическое толкование, которое и сегодня справедливо, даже более, чем раньше.

Сегодня эстонцы, латыши и т. д. благодарны, через некоторое время они снова потребуют свою “собственную государственность”, как будто Германия только для того и существует, чтобы раз в 20 лет рисковать своей шкурой для всякой мелкоты. Весь этот рейхскомиссариат Остланд под немецкой протекцией должен навсегда стать землёй Рейха. Иначе через 30 лет московит в новом мессианском одеянии снова засядет в Ревельской крепости".

В походе вместо обильной добычи вермахт нередко ожидали руины, о чём свидетельствует запись, сделанная под Новый год – 28 декабря 1941 года: "Генерал-лейтенант [Вальтер] Виттинг представляется в качестве уполномоченного по сырьевому снабжению на Востоке. Принимал его ещё раз для доклада. Русские продемонстрировали большой талант в демонтаже и разрушении".

Тактика выжженной земли была столь же неотъемлемой частью ведения войны Сталиным, как и репрессии.

31 июля 1943 года, после того, как под Винницей были вскрыты могилы и расследованы расстрелы НКВД, Розенберг изобразил себя в дневнике спасителем Европы от большевистского террора: "Доктор [Харальд] Вагнер сделал заключительный отчёт по Виннице. Все демократии нейтральных стран потрясены. Здесь речь идёт не о расстреле руководителей враж[еского] народа (Катынь), а об убийстве своих соотечественников. (…) Из округи в сто к[ило]м[етров] приезжают сейчас плачущие украинки и пытаются опознать их пропавших мужей и пр. (…) Вся европейская интеллигенция может – или могла бы – сейчас сказать: если бы Г[ермания] не была восточным бастионом Европы, то сотни тысяч оказались бы в общих могилах, подобно жертвам Винницы".

Про жертв Освенцима и Бухенвальда в дневниках Розенберга нет ни слова, но встречаются сведения о массовом истреблении голодом советских военнопленных в немецких лагерях, что вряд ли воодушевляло европейскую интеллигенцию. Немалая часть общественности к тому времени уже начала рассматривать Сталина как меньшее из зол.

2 мая 1944 года, когда Красная армия отвоёвывала Крым, автор "Мифа ХХ века" в своих записях вновь отметил основную причину надвигавшегося поражения – советский военно-технический потенциал: "17.4. состоялись похороны мюнхенского г[ау]л[яйтера Адольфа] Вагнера. Их посетил и фюрер, который обратился к нам с речью. Он обсуждал почти исключительно проблему крепости брони наших танковых дивизий. В 1940 году таковая присутствовала. Но против Т-34 броня уже не годна.

26 октября 1944 года – в день, когда советские войска взяли Мукачево и входили на территорию Норвегии, Розенберг пытался понять причину происходящего: "Пару дней назад я попросил найти мои первые записки о восточной проблеме, которые я направил фюреру в начале апреля 1941 года. Возможный случай приближался, желания Советского Союза после присоединения балтийских государств идти дальше на запад стали заметнее. Из-за такого положения удар по Англии стал слишком рискованным: настал черёд противоборства с большевизмом".

И даже после удачной для вермахта кампании лета-осени 1941 года эта война была Рейхом проиграна.

После прочтения дневника министра оккупированных восточных областей создаётся впечатление, что, в отличие от приземлённой сталинской бригады, окончательно деидеологизированной после террора 1937–38 гг., нацистские заправилы искренне верили в ту ксенофобию, которой они потчевали зомбируемое ими население. Страницы дневника просто источают яд ненависти – к католической Церкви, протестантизму и вообще к христианству.

Немалое место в картине международных отношений автора "Мифа ХХ века" занимают еврейские происки и козни. Возможно, как идеолог Розенберг больше, чем остальные бонзы, уделял внимание расовой теории и триумфу воли. Но ведь с ним регулярно советовались лидеры Рейха, в том числе фюрер, который часто принимал решения даже ещё более исступлённо-экстремистские, чем ему подсказывал автор "Мифа ХХ века".

В частности, из записей видно, что Розенберг в 1941–1944 гг. регулярно ссорился с гитлеровским любимцем, главой Рейхскомиссариата "Украина" Эрихом Кохом, пытаясь добиться, чтобы политика последнего против украинцев была менее свирепой.

Более того, с конца 1942 г. глава "Мифа ХХ века" осторожно поддерживал инициативу генералитета вермахта о более активном привлечении русских к вооружённой борьбе со Сталиным, в том числе власовское движение. Но все эти начинания упёрлись в фуражку Гитлера. От коммунистического ярма народам Восточной Европы пришлось освобождаться сорок пять лет спустя – самим.