Ссылки для упрощенного доступа

Максим Д. Шраер: "Еврейский писатель существует вне границ стран и языков"


Максим Шраер
Максим Шраер

Писатель и литературовед в беседе с Сергеем Медведевым

Сегодня специальный гость Радио Свобода – Максим Д. Шраер, российско-американский прозаик, поэт, литературовед и переводчик, профессор Бостон-колледжа, автор более 20 книг.



Сергей Медведев: Хочу вспомнить одну книгу, которая описывает опыт моего поколения. Она была сначала издана под названием Leaving Russia – история вашей семьи, отъезда из России, – но на русский переведена под названием "Бегство". Почему довольно нейтральное название превращается на русском языке в "Бегство"?

Максим Д. Шраер: Отчасти это компромисс с издателем, отчасти – невозможность подзаголовка, в котором фигурировало бы выражение "еврейская история" или "еврейский рассказ". Потому что в английском A Jewish Story – это совершенно нейтральное выражение, а в русском употреблении "еврейская история" может относиться либо к истории еврейского народа, либо к чему-то уже, пожалуй, полукомичному с отголосками всего того, с чем росли евреи в СССР в послевоенные годы. Поэтому было решено использовать одно емкое название, в котором читатели с минимальной библейской памятью услышали бы отголоски именно библейских времен.

Сергей Медведев: Это исход от фараона. Сколько вы были отказниками?

Само слово "еврей" было табуировано, советскому человеку было сложно его выговорить

Максим Д. Шраер: Девять лет. А были люди, просидевшие в отказе почти 20. К середине 70-х годов в кругах отказников (а это было, может быть, 20 тысяч) ходили такие шутки, что заключаются браки внутри второго поколения отказников, чтобы у них родились внуки отказа. Это, конечно, большой-большой срок.

Сергей Медведев: Хотелось бы поговорить об антисемитизме в СССР. Мне кажется, сейчас новое поколение не вполне себе представляет, что происходило в те годы. Как я понимаю, даже само слово "еврей" было табуировано, советскому человеку было сложно его выговорить.

Максим Д. Шраер: Да, разумеется. Даже десять лет назад, когда я собирал материалы для короткой книги под названием With or without you, в которой пытался зафиксировать состояние еврейского вопроса и антисемитизма в путинской России тех лет, уже было очевидно, что молодое поколение практически не представляет того наследия и антисемитизма царских лет, и советского государственного, и ежедневного биологического антисемитизма, с которым мы жили. Это отчасти оттого, что эти страницы вымарываются из истории.

Примеры виз второго типа (на ПМЖ)
Примеры виз второго типа (на ПМЖ)

Я привожу в книге такой печальный анекдот, когда на уроке музыки обсуждаются "Картинки с выставки" Мусоргского. Учительница говорит: "Сейчас мы прослушаем произведение под названием "Два еврея". В классе просто гомерический хохот. Чем это объяснить? Может быть, сделать поправку на то, что в этой довольно интеллигентной школе в районе Института Курчатова я был в нашем классе единственным евреем, и все это было нацелено на меня. Пожалуй, это объяснение не устраивает.

Я родился во время Шестидневной войны, меня чуть не назвали Израилем

Сергей Медведев: Само слово вызывало какую-то истерическую реакцию. Я помню два эпизода. Однажды в кругу старшего поколения я услышал, как кто-то сказал: "Там было много лиц еврейской национальности". И человек вскочил, сказал: "Я не лицо еврейской национальности, я еврей. Произнеси: "Я еврей". И человек, который это сказал, покраснел. И второе. В школе была перекличка по национальности: русский, русский, белорус, украинец, русский, русский. А одна девочка встала, вся красная, заливаясь слезами, и выдавила: "Еврейка". И класс ахнул. На нее так посмотрели, как будто она сказала, что она инопланетянка. На дворе был 1978 год.

Максим Д. Шраер: Уже происходил поворот к поздней стадии апогея советского государственного антисемитизма. Я не хочу страшилок, но были случаи, особенно после вторжения в Афганистан, когда практически захлопнулись шлюзы эмиграции, когда детей отказников терроризировали, избивали, крича при этом: "Зачем вы заняли наши Голанские высоты?" Сложно представить себе, что в сознании детей замыкались такие ассоциации. Это скорее напоминает ситуацию в сегодняшней Америке, чем что бы то ни было.

Сергей Медведев: Тебе не приходилось драться в школе, как еврею?

Максим Д. Шраер: Думаю, приходилось большинству еврейских детей, которые находились в состоянии относительной изоляции и сталкивались со всплесками антисемитизма. И тут я привожу аналогию не просто драк – это опыт еврейской самообороны, который существовал в царской России как ответ на погромы. Когда я был подростком, наверное, это было просто чувство гордости, а потом, я был определенным образом воспитан и отцом, и годами отказа.

Этот момент очень важен – традиции еврейской самообороны. Те, кто не понимает, например, того, что происходит в Израиле, абсолютно наивны на предмет традиций еврейской самообороны. Разумеется, речь шла не только о защите собственного "я", но и о защите интересов еврейского народа как такового.


Сергей Медведев: Ваша семья чувствовала себя именно евреями, вы соблюдали обряды, ходили в синагогу?

Максим Д. Шраер: Среди западных историков до сих пор превалирует точка зрения, что 70 лет советского периода выхолостили из советских евреев все иудейское наследие и наследие еврейской традиционной общинной жизни. Конечно, все это было не так. У большинства советских евреев послевоенного периода были корни в бывшей черте оседлости, в основном, конечно, в теперешней Украине, отчасти – в Литве, Бессарабии, Беларуси.

С детских лет во мне воспитывалось представление о наших корнях

Я родился в 1967 году, как раз во время Шестидневной войны, меня чуть не назвали Израилем, но потом родственники старшего поколения отсоветовали. Для моего поколения типично следующее: бабушки и дедушки родились в бывшей черте оседлости в больших еврейских традиционных семьях. Некоторые семьи были по-прежнему ортодоксальны, некоторые были уже модернизированы на рубеже века. Они, конечно, соблюдали иудаизм в доме, но внешне вели себя как представители, скажем, среднего класса или класса промышленников.

Конечно, за 70 лет память не исчезает. Но когда я родился в Москве, мои родители принадлежали к прослойке советской еврейской интеллигенции, которая внешне вела себя ровным счетом так же, как интеллигенты других национальностей.

Демонстрация отказников в СССР
Демонстрация отказников в СССР

Сергей Медведев: В первую очередь они были советские люди.

Уже в отказе я начал бывать с отцом в синагоге

Максим Д. Шраер: Да. Но в то же время с детских лет во мне воспитывалось представление о наших корнях. Сначала оно было нерелигиозным, хотя со стороны покойной матери моего отца мы происходим из литовских евреев – это династия потомственных раввинов. Я в свое время занимался генеалогией, проследил до начала XVIII века и точно знаю, что там раввинская линия была уничтожена в первые дни войны, когда мой покойный прадед был убит в своем доме. Но даже с других сторон, тем не менее, было ощущение еврейскости как этноса, исторической категории, как выбора, и негативное ощущение, что это категория, которую все время пытаются стереть с лица земли.

Религиозные факторы начали появляться в моей жизни, когда мы попали в отказ, то есть когда родителям уже нечего было терять. Они положили на плаху свои советские карьеры, успешные для евреев – не членов партии, но в результате мы не уехали, свое еврейское совершеннолетие я отпраздновал не в Иерусалиме, а в Москве, укутанной тополиным пухом. Поэтому в результате все то, что предполагалось осуществить в другой жизни, происходило в Москве, в России.

Уже в отказе я начал бывать с отцом в синагоге, хотя это не было по-настоящему религиозное, потому что тогда я еще не знал иврита, но это был опыт приобщения к традициям.


Сергей Медведев: Жизнь в отказе – это какая-то стигматизация: пропадают друзья, знакомые, перестают звонить, и наоборот, формируется круг таких же отказников?

Максим Д. Шраер: Отказники – это в основном советские евреи и их родные, которые начиная с ранних 70-х годов официально обращаются к советскому правительству, пользуясь предлогом воссоединения семей, с просьбой разрешить выезд в Израиль. Потом, когда СССР стал подписантом Хельсинкской конвенции и других конвенций по правам человека, это стало носить еще более официальный характер. И если их отпускают, то история на этом заканчивается.

В 70-е годы, на пике советской эмиграции, в год уезжало по 30 тысяч и более. Но советский режим с самого начала подходил к этому процессу с определенной степенью селекции. Люди, которым отказывали, мгновенно оказывались в преисподней. Как правило, они теряли работу, не были лишены гражданских прав, но по сути это были лишенцы, потому что оказывались в положении внутреннего гетто, не физического, но интеллектуального, идеологического.

В 70-е годы, на пике советской эмиграции, в год уезжало по 30 тысяч и более

Если пытаться разобраться в корнях советского антисемитизма, очень важно понять, что опыт нацистской Германии сыграл тут существенную роль. Уничтожение евреев началось по-настоящему только с начала Второй мировой войны, а по сути стало носить массовый характер с момента вторжения Германии в Советский Союз. Но с 1933 года шел процесс, похожий на то, что начинало происходить с нами, отказниками: евреи вытеснялись из общественной, интеллектуальной жизни, евреи потом, когда были приняты нюрнбергские расовые законы, были официально лишены всех гражданских прав, но они продолжали жить в этой геттоизованной общине.

Марш в поддержку отказников в США, 1969 год
Марш в поддержку отказников в США, 1969 год

Никто не знает, как пошел бы этот процесс, если бы не произошли изменения, которые привели потом к падению Советского Союза. Но некоторые факторы страшным образом напоминают то, что происходило в нацистской Германии в 30-е годы. То есть отказники оказывались внутри СССР людьми, которые официально, открыто объявили о своем полнейшем нежелании жить в этой стране.

Сергей Медведев: При отъезде требовалось выплатить огромные суммы за образование, тем более – за степень кандидата наук.

Максим Д. Шраер: Дело скорее не в этом. Люди находили средства, продавали все, что могли. Мы отказывались от этого, но государство нам на это говорило: да, но вам отказано в отъезде, то есть вы теперь внутренний враг, и мы будем вас систематически угнетать и наказывать за то, что вы официально заявили о нежелании жить в стране. Ужас для советского режима был в том, что значительное население, особенно городское, которое было внедрено в какие-то отношения с государством, с людьми, с профессиями, вдруг открыто это объявляет. В нашем доме в Москве, в школе знали, что мы отказники, – это не было тайной. То есть люди понимали, что мы в какой-то особой категории.

Сергей Медведев: Можно ли было тогда предполагать, что 40 лет спустя придется видеть антисемитизм, но на этот раз уже на американской земле?

Возник новый социальный круг отказников с его сложными орбитами

Максим Д. Шраер: Честно – нет. Хотя были очень мудрые люди, я встречал таких героев отказа, узников Сиона: например Владимир Слепак, с которым дружили мои родители, его жена Маша. Я думаю, такие люди представляли, что у антисемитизма и у юдофобии слишком богатая и длинная история, особенно в мире, который условно можно назвать западной цивилизацией, который наследует, с одной стороны, христианству, с другой стороны – Римской империи, с третьей стороны – язычеству, эти парадигмы не могут исчезнуть без следа.

Поскольку мы сидели в отказе очень долго, все время шло какое-то общение на фоне того, что родители были совершенно изолированы в профессиональном смысле, изгнаны, уволены. Большая часть литературной братии, с которой общался отец, просто забыла наш номер телефона, то же самое с научной, то же самое – мамины коллеги по преподаванию. Но возник новый социальный круг отказников с его сложными орбитами.

Мы встречались и с разными иностранцами, некоторые официально приезжали как туристы, но на самом деле это была миссия, чтобы поддержать отказников. Некоторые из них были американскими, французскими, британскими учеными, которые стажировались в Москве. Судьба свела нас с историком по имени Сеймур Беккер, автором хорошей книги о колонизации Средней Азии и очень хорошей книги о российском дворянстве. Обсуждался вопрос об антисемитизме, и его спросили: в Америке есть антисемитизм? Даже не моргнув глазом он сказал: "Его нет и не может быть. Вы смотрите на мир глазами советских евреев, надо сменить оптику".

Владимир Слепак
Владимир Слепак

То, что происходит сейчас, ставит под сомнение такую уверенность, такой оптимизм прежде всего американских евреев, родившихся в 30-е годы. Это люди, которые в детстве испытали приобретение американскими, канадскими евреями статус-кво, завоевание почти всех высот, позиций в науке, культуре, кино, политике, преподавании: конечно, им не представлялся возможным такой откат.

Сергей Медведев: Он, возможно, был всегда, просто в тех слоях общества, куда не доходил взгляд образованного еврея с восточного или западного побережья, где-то в американской глубинке на фоне общей ксенофобии.

Максим Д. Шраер: И да, и нет. У меня довольно обширный опыт жизни в Америке, и я всегда интересовался именно жизнью в глубинках. За 40 лет в Америке я практически не испытывал уличного антисемитизма, может быть, два-три раза чувствовал некоторую неприязнь, но и то она не артикулировалась. Конечно, что-то было в определенных кругах, но не было возможности публичного выражения и публичной антисемитской деятельности. То, что произошло и развернулось за последние два с половиной года, конечно, казалось немыслимым.

Сергей Медведев: Это часть произошедшей культурной революции? Все эти культурные войны выплеснули с водой и еврея, отсюда возникает и антисемитизм – это моя гипотеза.

За 40 лет в Америке я практически не испытывал уличного антисемитизма

Максим Д. Шраер: Это прекрасная гипотеза, но я подвергну ее некоторой коррекции. Конечно же, сыграло роль то, что произошло в период Обамы: любовный роман с некоторыми странами Среднего Востока, которые проводят открытую антиизраильскую политику. То, что в период правления Трампа на поверхность вылезла всякая мразь, это тоже верно. И я это испытал, это было предметом отчаяния для людей либерально мыслящих, вроде меня. Я даже написал целую книгу политических сатир об этом. По улицам американских городов шли люди, кричавшие: "Вы нас не замените!" (имея в виду, что евреи не заменят белого человека). Это, конечно, было неслыханно.

Я думаю, здесь действуют и другие факторы, уходящие корнями в другие континенты. Советский Союз умер в 1991 году, но труп его продолжает смердеть, и трупный яд очень глубоко засел в огромных ранах американского общества и других западных демократических обществ, он продолжает смердеть и отравлять умы. Просто реакция замедленна.

В этом есть парадокс, а именно то, что, кстати, мы сейчас наблюдаем, когда антисионизм стал практически синонимичен антисемитизму, – это абсолютное творение советского периода. Ведь именно в советские годы, в поздние 60-е, особенно после того, как СССР открыто занял антиизраильскую позицию, стал лоббировать арабские страны, создал палестинское движение и так далее, – вот тогда вся эта формула "антисионизм, антисемитизм, еврей, сионист" приобрела режимный характер и активно экспортировалась.

Демонстрация отказников в 1973 году у здания МИД
Демонстрация отказников в 1973 году у здания МИД

Недавно я с коллегой Максимом Матусевичем, африканистом-историком, опубликовал исследование, которое анализировало причину того, что Южноафриканская Республика вдруг стала представлять в Международном суде в Гааге интересы палестинского народа, обвинять Израиль в геноциде и так далее. Откуда вдруг? Мы подняли данные: в течение 20 лет несколько тысяч представителей южноафриканского конгресса, то есть движения против апартеида, учились в Москве в Высшей партийной школе и других закрытых школах. Не надо забывать, что частью образования любого советского режимного деятеля был антисионизм – это была идеология.

Сергей Медведев: Вопрос идентичности: кем ты себя сейчас чувствуешь как писатель, как творческая единица – еврейский, американский, российский, русский писатель, пишущий в том числе на русском языке?

Максим Д.Шраер: Я всегда ощущаю себя еврейским писателем – это центральная и ключевая парадигма, особенно потому, что еврейский писатель существует вне границ стран и языков. Конечно, я в огромной мере продукт российской и американской культуры. Но считать себя российским или русским писателем я уже не могу, особенно после вторжения России в Украину. Я прервал все отношения с российским издательским и научным миром. В каком-то смысле это вторая линия демаркации со времени эмиграции. Кроме того, в моей жизни есть еще парадигма, которая очень важна для меня и для всей моей семьи, – израильская.

Сергей Медведев: На каком языке ты думаешь, когда пишешь какой-то фрагмент прозы?

Еврейский писатель существует вне границ стран и языков

Максим Д. Шраер: Сейчас практически все время – на русском и английском, потому что у меня новая стадия творчества, я называю это "параллельное письмо". Я практически все сейчас пишу на двух языках – это параллельные версии. На самом деле язык, на котором ты думаешь, – это всего лишь небольшая часть того, как устроено творчество. Мы иногда видим сны на языках, на которых плохо изъясняемся. Например, когда я жил в Праге, собирал материал о Набокове, мне снились сны, в которых я спорил с чешскими диссидентами 1968 года на чешском. Это говорит о том, что на самом деле язык нашего подсознательного – это просто некий значок, который отсылает нас в более сложные миры. Как раз когда мы научимся их расшифровывать, мы по-настоящему поймем, что такое еврейская идентичность.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG