За антивоенный пикет на Манежной площади суд вынес приговор москвичке Любови Лукашенко. Ее признали виновной в так называемой "дискредитации вооруженных сил РФ" и в нарушении установленного порядка организации митинга. Активистке присудили штраф и исправительные работы. Судья также постановила уничтожить значки с протестной символикой, принадлежащие активистке. После акции в поддержку политзаключенного Азата Мифтахова к ней в квартиру пришла полиция с требованием прекратить публичные акции.
Любовь Лукашенко вместе с подругой Оксаной Осадчей регулярно выходят на пикеты в поддержку политзаключенных. Акции этих молодых людей – одно из немногих проявлений протестной активности в России. О своем выборе остаться в России, сомнениях и вере Любовь Лукашенко рассказала Радио Свобода.
– Почему вы всегда выходите на пикеты вместе с Оксаной?
– Оксана генерирует классные идеи для акций, а я их воплощаю. Она – одна из моих немногих оставшихся в Москве подруг. Потому что почти все мое окружение уехало: и товарищи из организации ЛевСД, и другие друзья-активисты, мои близкие люди. На этот раз мы решили провести пикет на Манежке. Это были нужные нам жест отчаяния и риск. Мы всегда готовы к задержанию, но раньше нам везло и нас не задерживали. Оксана стояла с плакатом. Так как она незрячая, мы подписываем плакаты шрифтом Брайля. На этот раз я написала фразу “Полтора года бессмысленной позорной войны”. Слово “война” я раскрасила акварелью, там были кровавые потеки, букву “о” я нарисовала в виде гроба. Плакаты – моя большая ценность: я, когда их рисую, всегда придумываю что-то новое. Я делала фото и снимала акцию на видео. Я тоже планировала постоять с плакатом в руках, но не успела, потому что к нам подошли полицейские. Недалеко от нас проводили свою акцию НОДовцы, но полиция на них никак не реагировала. Раньше я любила по приколу с ними поговорить, но сейчас у меня нет на это сил. Насколько я поняла, они требовали вернуть президенту его полномочия, потому что, по мнению представителей этого движения, его власть сейчас в принятии законов ограничена. Мы стояли с плакатом минут десять. Когда я спросила полицейских, почему они не задерживают НОДовцев, то мне ответили, что их митинг согласован. На мое замечание, что одиночный пикет не надо согласовывать, полицейские ничего не сказали.
– Сейчас проводят очень мало антивоенных акций. Как реагировали прохожие на ваш пикет в центре Москвы?
– Прохожие в Москве обычно никак не реагируют, они все спешат и заняты своими делами. Лишь одна девушка во время пикета на Манежной площади спросила нас, не страшно ли нам. Она была положительно по отношению к нам настроена. Когда нас задержали, она пожелала нам удачи. В Коломенском на пикете в поддержку Азата Мифтахова мы встретили от прохожих больше поддержки.
Это были нужные нам жест отчаяния и риск
– Не страшно ли вам выходить на такие акции?
– Мы осознаем все риски и понимаем, что нас, скорее всего, задержат. Конечно же, мне страшно, но мне важнее бороться. Я не могу по-другому – такова моя позиция. У меня есть понимание долга. Если все активисты уедут, то мы оставим Россию людям у власти. Мне бы не хотелось таким людям оставить ту Россию, которую я люблю. Подобный раскол среди прогрессивной части общества был в прошлом веке после революции. Александр Блок написал в стихотворении, адресованном Зинаиде Гиппиус, которая уехала из России: “Страшно, сладко, неизбежно надо”. Эти строчки, написанные в 1918 году, совпадают с моим ощущением от сегодняшнего дня. Я люблю Европу, я училась и жила в Берлине, я очень хочу в Израиль, потому что там живет большая часть дорогих мне людей. Но важно кому-то остаться здесь. Выходить на пикеты меня побуждает память о прошлом России, о сталинских репрессиях. Мне страшно повторить это прошлое. И этот страх повторения прошлого сильнее страха участия в акциях. Мне не по силам организовывать публичные мероприятия – мне не хочется в тюрьму. Я только пишу тексты и выхожу в пикеты. Каждый должен делать только то, что ему позволяет его осторожность.
– Разве справедливо, что именно вам, уязвимой молодой персоне без больших ресурсов и почти без поддержки в России, приходится “бросаться в многопенный вал"?
– Логика вождизма и диктаторская власть, сосредоточенная вокруг одного человека, – это следствие неправильных мыслей. Например, некоторые активисты говорят что-то вроде: “Сейчас нет массового протеста, и все, я пойду. Как только будет что-то массовое, или я встречу нормального лидера, или в целом будет что-то нормальное, я присоединюсь”. Такая логика приводит к вождизму. Ждать, что кто-то придет и даст свободу, не надо. Такого не будет никогда. Так можно прийти только к диктатуре. Свободу я могу себе дать только сама. Большое складывается из малого.
– Как вы относитесь к идея коллективной ответственности всех граждан России перед украинцами за войну?
Война тянется очень долго, и мне хочется проснуться, но проснуться невозможно
– У меня есть украинские корни, но формировалась я в Москве, и для украинцев я "москалька". Мне бы не хотелось, чтобы мне присваивали вину. У меня есть иррациональное ощущение стыда и вины за свой народ. Наверное, потому что я ощущаю большую связь с Россией, с ее культурой, историей и христианством. Я иногда чувствую на себе вину и понимаю, что мне никуда от нее не деться и эту страницу не переписать. Я заставляю себя терпеть резкие выпады украинцев и смиряться, хотя мне ужасно обидно. Они не обязаны разбираться в деталях политической повестки, потому что у них война.
– Какому давлению вас подвергают силовики?
– После акции в Коломенском в поддержку Азата Мифтахова и других политических заключенных ко мне ворвались в квартиру полицейские. Они по ней ходили, задавали странные вопросы, светили фонариком, сфотографировали мой плакат с надписью “гомофобии место в музее”, напугали мою кошку. Один из них показал свою корочку сотрудника уголовного розыска. Они требовали, чтобы я поехала с ними. Я отказалась, позвонила другу-правозащитнику и включила во время звонка громкую связь. Когда они поняли, что я никуда с ними не уеду, они предупредили, что если я не прекращу свою деятельность, подпадающую, по мнению силовиков, под статьи о “дискредитации” и “экстремизме”, то ко мне будут применены меры. Я ответила, что не делаю ничего противоправного.
– Как вы справляетесь с одиночеством после эмиграции ваших друзей и соратников?
– Я не уверена, что справляюсь. Я нуждаюсь в людях, мне очень непривычно в одиночестве. Эта новая для меня ситуации: я всегда была окружена друзьями и единомышленниками. Сейчас мне очень тяжело и без личного общения, и без участия в большом политическом движении. Моя подруга Оксана нашла группу “Я остаюсь” для активистов. Там люди делятся опытом, как они проживают одиночество после эмиграции друзей. Моя вера и мой максимализм и привязанность к моим убеждениям меня поддерживают. И еще – я очень терпеливый человек.
Я делаю, что могу сейчас, и борюсь с тем, что я считаю античеловечным
– Поддерживает вас и сейчас ваша вера?
– Я считаю, что христианство должно быть без конфессий. Я редко, но все же хожу в православный храм, потому что мне близка обрядовая часть. Она мне кажется красивой. Идея христианства в смирении. Все в руках Божьих, и он разрешит ситуацию, как должно. Я думаю, что нет плохих людей, а есть просто люди, которые запутались. Но, когда я смотрю на власть имущих, у меня большие сомнения возникают в этом убеждении. Я в целом сомневаюсь: люди ли они. Временами мне очень хочется крошить батон на Бога. После событий в Израиле, например. Все же войны развязывают люди, а не Бог. В вере я не усомнилась, но периодически на меня накатывает отчаяние. Еще к вопросу о вере и помогает ли она: вчера один из прихожан храма, куда я прихожу, сказал, что второе пришествие сейчас было бы кстати и всё бы разрешило. Я подумала, что это мысль.
– Я понимаю, что вы произнесли последнюю фразу с иронией. На что вы надеетесь сейчас?
– Я делаю, что могу сейчас, и борюсь с тем, что я считаю античеловечным. Когда мне говорят, мол, все закончится, для меня это звучит как слова о втором пришествии или о встрече на улицах Москвы с единорогом. Я родилась в 1995 году – и большую часть моей жизни у власти был Путин. Мне сложно поверить в перемены. Война тянется очень долго, и мне хочется проснуться, но проснуться невозможно. И я не могу сказать, что у меня есть какие-то светлые ожидания. Подсознательно я надеюсь на что-то, но мне это сложно дается.
