Этим летом я был в Грузии, где пару раз со мной случались забавные истории. Я начинал с грузинами диалог по-английски, из уважения к их травме, связанной с агрессией России. Через некоторое время, узнав, что я из Казахстана, они говорили: "По-русски не знаешь, что ли?" От старых привычек сложно избавиться, но и их можно правильно переделать.
Общее место исследований особенного постсоветского состояния – примерно такая вот максима: "Всё недостаточно белое, но и недостаточно чёрное". То есть мы недостаточно богатые, но и недостаточно бедные. Мы не "нищая Африка", но и не "сытый Запад". Легко в такой ситуации уйти и в крайности. Либо: "Бомбёжка Бухары, Грозного и Мариуполя – это ещё ничего; вы видели, как выглядели Дамаск с Белградом?", либо: "Все мы были СССР, и равен опыт тех, кто родился в депортационных вагонах, и тех, кто был детьми чекистов, ведь мы все объяснялись по-русски и смотрели "Иван Васильевич меняет профессию" на Новый год".
Но я говорю о другом. В Тбилиси мы с подругой-казашкой беседовали с грузинскими фемактивистками. Половина из них ещё говорила по-русски, половина использовала английский. Такой разговор мог бы запросто проходить в Берлине или в Бейруте, если бы не одно "но". Периодически грузинкам приходилось использовать слова и предложения, вошедшие в их язык из советского опыта, потому что наименования некоторых понятий сложно адекватно перевести на английский. Говорили они на грузинский манер, а мы же с подругой говорим по-русски без акцента: она – потому что родилась ещё при социализме, а я – потому что вырос в городской семье в Алматы. Но нам ничего не пришлось объяснять друг другу. А вот европейцам или людям с Ближнего Востока пришлось бы – уж поверьте.
В Ереване наоборот: странно обращаться к большей части армян по-английски, если знаешь язык их так называемого меньшего зла. Те местные армяне, с которыми я общался, вполне умеренные националисты, они не могут вот так просто называть фашистами соседей не просто по Южному Кавказу, но и бывших соседей по своему родному городу. Особенно бакинские армяне (хочется верить, что и ереванские азербайджанцы тоже так это ощущают). Армяне говорят: жаль, что азербайджанцы думают, раз их язык схож с турецким, то и в Турции к ним будут относиться как к братьям. Нет, Турция – совершенно другая страна, это совершенно другой контекст. Армения гораздо лучше понятна азербайджанцам – в плане социально-бытовых привычек и общей истории. Дело не в русском языке и не в русско-советской культуре. Несмотря на то что именно на русском языке ультрапатриотичные армяне или азербайджанцы в телеграм-каналах радуются недавнему взрыву в Стамбуле или мечтают о том, чтобы никакой Армении не существовало (притом что и те, и другие в равной степени ненавидят Кремль). Дело не в языке, а в чём-то другом.
На один свободный Кыргызстан приходится один авторитарный Туркменистан
Возможно, дело в самой специфике советского проекта. В России уже давно "советское = русское" ("Антисоветчик – всегда русофоб", – утверждает Дмитрий "Гоблин" Пучков), а в Казахстане, к примеру, до агрессии против Украины "советское" не равнялось "русскому". Возможно, "советское" даже было противопоставлено "русскому" или "казахскому". В этом смысле открывается простор для разговора о том, почему на заре существования СССР в реализации ленинского проекта искренне участвовало множество "инородцев", почему в 1930-е сталинские годы в национальных республиках перебили почти всех представителей старой интеллигенции, вне зависимости от того, сколь "красной" она была. Писатель Беимбет Майлин, для которого революция была "всем", ненавидевший либеральную казахскую интеллигенцию больше, чем прошлых царских офицеров, был расстрелян коммунистами в 1938 году. Если мы отвергаем нынешний кремлёвский нарратив "советское = русское", то понимаем: "постсоветский" – не ностальгия, не реванш, не только травма и её изживание. Это констатация нашего общего человеческого удела, который не изменить, поскольку он навсегда закреплён в памяти и сознании.
Это не хорошо и не плохо, но что же делать с такой спецификой? Есть, как мне кажется, два варианта. Первый: проигнорировать и забыть, оставить постсоветское и начать что-то новое: европейское, панкавказское, пантюркистское. И желать развала Российской Федерации как преемнице СССР. Но опыт других стран подсказывает, что распад империи – не панацея от проблем. На сытые Саудовскую Аравию и ОАЭ приходятся горящие в огне Судан, Палестина и Сирия. На один свободный Кыргызстан приходится один авторитарный Туркменистан, а эта республика когда-то, по рассказам журналистов, была едва ли не самой вольной в СССР, туда не дотягивались чекистские щупальца. Потому, боюсь, у Бурятии или Астрахани есть шансы превратиться в новый Туркменистан, пока в Питере люди будут беззаботно пить латте в какой-нибудь "прекрасной Ингрии будущего".
Есть второй путь, он сложнее. Как сказал один мой друг, в Питере было легко думать о политике: абстрактное Государство давило на твою свободу, а ты пытался этому противостоять, как мог. Приехав в бывшие окраины империи, он понял: постсоветские страны живут не в шизофренической недоимперии с государственным национализмом, а в национальных государствах, в которых левая идея дискредитирована сталинским проектом и пустой риторикой Кремля о "восстановлении и преемственности СССР". Эти национальные государства очень разные (и Москва постоянно играет на этом, стравливая одних с другими), но общее у них одно: их граждане воспринимают свою национальную идентификацию гораздо ближе, чем средний житель России. И "инаковость" – это их политическая воля; то, что придаёт им субъектности.
Потому у постсоветскости как состояния есть положительное будущее только в том случае, если центр бывшего СССР, куда стекались деньги и где концентрировалась вся власть, сможет достойно ответить на все претензии периферии, не впадая в самобичевание, в полное отрицание или в полную глухоту. Тогда мы сможем вместе оплакать жертв массовых депортаций, Голодомора, вместе вспоминать, как наши бабушки мечтали попасть на концерт Муслима Магомаева. Есть надежда, что те десятки тысяч россиян, сорвавшиеся с насиженных мест на юг – в совершенно иной для них, но похожий мир, – станут тем поколением, которое сможет изжить в себе имперские комплексы и научится разговаривать с соседями достойно. Как говорится, ближний сосед лучше дальнего родственника. Центру империи сделать это, может быть, даже важнее, чем периферии, ведь мы-то уже всё поняли. Ваша очередь!
Рамиль Ниязов – казахстанский поэт
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
