Уходящий 2021-й, год столетия Андрея Дмитриевича Сахарова, не был объявлен "годом Сахарова" ни в России, ни во всём мире: он и не стал таковым фактически, как это можно было бы вообразить, скажем, 30 лет назад. Те скромные усилия, посвященные дате, – заседания назначенной мемориальной комиссии, чеканка его изображения на монете, где Сахаров упоминается как выдающийся атомный оружейник, или рассуждения президента страны о месте памятника в Москве, даже соображения о возвращении наследникам неправомерно отнятых в своё время средств, – неужели вся эта мишура хоть сколько-нибудь уместна и сопоставима с величием и ролью фигуры Андрея Дмитриевича в будущей истории страны и мира?!
Всякие упоминания о пандемии или о других помешавших событиях не годятся в качестве объяснения или оправдания такой скромности юбилея рождения (и, кстати, его кончины, 14 декабря 1989 года). А причина предельно проста: личность Сахарова и его правозащитная деятельность совершенно неприемлемы для нынешней российской власти; упоминания о нём, о его работе находятся в безусловном противоречии со всей политикой этой власти, близорукость и ничтожество современной российской, агрессивной официальной пропаганды становятся очевидными при сравнении их с программами Андрея Дмитриевича.
Если представить себе присутствие Сахарова образца 1970–1980-х годов в наши дни, то, конечно, он был бы первым кандидатом в "иностранные агенты", а его детища "Мемориал" (объявлен российскими властями "иноагентом", оспаривает этот статус. – РС) и "Московская (позже Петербургская) трибуна" были бы немедленно закрыты. Если второму из великих деятелей России последнего полувека, Александру Солженицыну, удалось найти взаимопонимание с путинской властью в начале 2000-х, то представить себе хоть какой бы то ни было её контакт с Андреем Сахаровым абсолютно невозможно. Правозащитная деятельность в стране несовместима, даже враждебна советским порядкам и традициям, которые почти полностью воспроизведены в современной России.
Будет ли ещё у России шанс на реформы? Неизвестно
Я полагаю, что эволюция, которую, несомненно, прошел Сахаров, начиная с 1960-х годов, от преданного советской власти специалиста до прямого её противника, была сродни эволюции многих тысяч людей. Степень осознания того, какова истинная природа и происхождение советской власти, в чем её суть и в чём причины её неприятия, могли быть у разных людей разными. Но, думаю, иллюзии у думающей части населения должны были бы рассеяться полностью уже к концу 1960-х или даже раньше.
Разочарование и неверие в коммунистические догматы, казалось бы, можно преодолеть с помощью конвергенций и компромиссов, но более пристальный взгляд приводил думающих к такому выводу: истинное и непреодолимое неприятие советской власти заключается вовсе не в её идеологии или в её экономической политике, а в самой структуре, в её бесчеловечной практике, присущей с самого её ленинского, а потом сталинского начала. Эта власть и задумана была как полицейская, как власть над умами людей и их жизнями, как власть, для которой ценность человеческой личности самой по себе – нулевая. Поэтому защита прав личности в такой стране по своей сути есть антигосударственная деятельность.
К сожалению, это фундаментальное обстоятельство, несмотря на его очевидность, до сих пор плохо усвоено большинством россиян. До сих пор слезливые сожаления о прошлом звучат из уст не только ретроградной, но и либеральной публики, иногда вместе со снисходительными суждениями о тогдашних оппонентах и их роли, о диссидентах, о Сахарове. Именно поэтому попытка реформировать страну в 1980–1990-е годы не могла окончиться удачно. Среди либералов и организаторов сопротивления путчу не было достаточного понимания того, что именно является целью перемен: только смена идеологии и вытекающее из этого разрешение частной собственности или (что несравненно более важно) ликвидация системной кагэбэшной полицейщины? Последняя совместима с любой идеологией и любой экономической системой, как мы теперь понимаем.
Трагедией было отсутствие Андрея Дмитриевича среди нас в 1991-м, 1993-м, 1999-м, 2014-м, в переломные годы российской истории. Достаточно вспомнить идею Сахарова об отмене 6-й статьи Конституции СССР, статьи о руководящей роли партии, идею, сплотившую многомиллионные протесты конца 1980-х и подготовившую последующие события августа 1991-го, до которых Андрей Дмитриевич, увы, не дожил. При этом надо понимать: Старая площадь и Лубянка всегда существовали вместе (хотя и не любили друг друга), и интернировать первую (что и было сделано в августе), даже свалить на землю символ второй, означало сделать лишь небольшую часть "реформирования".
Трудно сказать, помогло ли бы нам в 1990-х политическое чутье Сахарова, который как будто отстранялся от фигур и Михаила Горбачёва, и Бориса Ельцина. Но уверен, что Сахаров бы резко протестовал против кандидата в президенты из числа сотрудников известной организации, отправившей его в горьковскую ссылку, потому что знал: "бывших сотрудников" не бывает.
Перманентное оформление всесилия силовых структур, которые, не скрываясь, управляют государством от имени президента, показывает, что у общества нет средств защиты от полицейщины: фиктивные выборы, лжеполитические партии, псевдообщественные комитеты – лишь хорошо знакомая советская бутафория. Отличие внешнего облика сегодняшней России от облика стран демократического мира и стран, пытающихся к этому миру приблизиться, лишь увеличивается. Будет ли ещё у России шанс на реформы? Неизвестно...
Анатолий Вершик – петербургский математик
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
