В моей семье нет репрессированных. Хотя, возможно, мы о них просто не знаем. Прадед рассказывал, как забирали соседей по их селу в Орловской области. На самом деле, как их забирали, никто из моих не видел или просто не признался: "Вечером человек был у себя во дворе, мы парой слов перекинулись. А утром мы проснулись, а его уже нигде нет – забрали, значит. И никто о нем не говорил и не спрашивал. Только шёпотом что-то там".
Во времена политических репрессий в Советском Союзе власть сделала все для того, чтобы о репрессированных как о людях граждане не то что не хотели говорить, а боялись это делать – потому что легко можно было стать соучастником любого абсурдного "преступления", быть обвиненным в том, что копал тоннель от Бомбея до Лондона. Существование в стране политических репрессий руководителями советской России отрицалось, не признаются политические репрессии и сейчас – причем как по отношению к настоящему времени, так и к прошлому. О главных советских палачах из Кремля всё чаще рекомендуют говорить уважительно, без лишних негативных эмоций, ведь "всё не так однозначно, и предатели среди репрессированных тоже были". При этом кто из найденных в местах массовых захоронений был осужденным и приговоренным "за дело", кто по доносу завистливого соседа, кто за анекдот, а кто как политический несогласный – сказать невозможно до сих пор, потому что ФСБ крайне неохотно предоставляет доступ к информации в архивах. Сегодня мы и вовсе наблюдаем тенденцию, когда силовики, по сравнению с тем, что было даже пять лет назад, все больше ограничивают доступ к информации о репрессиях, сохранившейся в архивах.
Большую часть имен жертв репрессий и их палачей мы знаем из архивов, списков и биографий, собранных сотрудниками "Мемориала" (организация признана властями "иностранным агентом" и не согласна с этим статусом. – РС), одной из старейших российских правозащитных организаций, которая открывает страшную правду об истязаниях и смертях миллионов наших сограждан в подвалах НКВД и КГБ, в ссылках, на этапах и расстрельных полигонах. "Мемориал" начал рассказывать о казнённых, как правило, без суда людях, стремясь, чтобы каждый найденный в братской могиле вернул себе хотя бы имя.
Мы воочию наблюдаем ту самую цикличность истории, погоню людей в погонах за всем, что они не могут запугать или подкупить
Именно по спискам, составленным сотрудниками и волонтерами "Мемориала", многие до сих пор узнают судьбу своих родных, пропавших почти сто лет назад. Наверняка в архивах "Мемориала" есть и имя того соседа, про которого мой прадед ничего толком не смог рассказать. "Мемориал" – это организация, которая рассказывает о людях, о которых некому рассказывать, а может, и некому помнить; "Мемориал" не боится говорить о палачах и убитых ими людях, тогда как страх высказываться с критикой власти (даже советской) и со словами поддержки политическим заключённым начинает постепенно приходить в наши дома снова.
В СССР оправдывать осуждённых даже в разговоре на кухне коммуналки было чревато неприятностями, зачастую связанными с визитом непрошенных гостей ранним утром. Сегодня нечто подобное происходит с "Мемориалом": организация в числе прочего выступает в защиту людей, осужденных в России по экстремистским статьям, по праву признавая некоторых из них политическими заключенными. Одно из обвинений Генеральной прокуратуры связано именно с этим: якобы в материалах правозащитного центра "Мемориал" содержатся "признаки оправдания деятельности участников международных террористических и экстремистских организаций". Речь здесь как раз идет о списке политических заключённых, который с 2008 года ведёт программа поддержки политзэков ПЦ "Мемориал".
Теперь в исках, заключениях и официальных ответах государственных ведомств мы всё чаще можем видеть в причинах тех или иных претензий к человеку/организации тот факт, что он/она высказались в поддержку того, кто уже попал под каток.
Например, моя бывшая коллега по изданию "Проект" (признан властями "нежелательной организацией". – РС) Софья Гройсман в ответ на вопрос, за что её признали физлицом-"иноагентом", получила от Минюста по сути безграмотную отписку. Одним из самых занимательных пунктов этой отписки был следующий: "Гройсман С.Р. разместила в своём аккаунте в социальной сети Facebook два материала с упоминанием изданий, включенных в реестр иностранных СМИ, выполняющих функции "иностранного агента". Речь шла о ссылках на материалы "Медузы" и Радио Свобода.
Фактически, конечно, мы знаем, почему Соню и других журналистов известного издания и других СМИ признали физлицами-"иноагентами", и знаем, за что таковыми, вероятно, скоро признают и многих других, уж точно не за репосты материалов СМИ – "иностранных агентов". Но сам факт того, что подобный аргумент в официальном ответе ведомства может считаться справедливым и весомым, – практика, возвращающая к мысли: "А если не заступаться за тех, кто уже записан властью во "враги народа", то меня не заметят/пожалеют/забудут, не признают агентом, не придут проводить беседу или чего посерьезнее". Мы, можно сказать, воочию наблюдаем ту самую цикличность истории, погоню людей в погонах за всем, что они не могут запугать или подкупить.
Когда прадед вспоминал, как никто и слова не сказал на утро после исчезновения соседа, я маленькой девочкой наивно спрашивала: "Как это? Ну был же человек, нельзя про него просто забыть". Тогда, может, и можно было, а сейчас – едва ли удастся. Человеческая память несовершенна и порой избирательна, но интернет помнит всё – и заблокированные сайты независимых СМИ, и работу правозащитных организаций, и вранье чиновников, и то, как ОМОН вколачивает протестующих в серую плитку.
Традиционно тревожные события в России были характерны для конца лета, для августа. Но в последнее время власть не скупится на подарки и под Новый год: в прошлом году в конце декабря на сайте Министерства юстиции в реестре "иностранных агентов" появились имена первых людей, не организаций, а "физических лиц". Чем закончится этот год, страшно представить, так много вариантов: от нового списка физлиц-"иноагентов" до решения по иску о ликвидации "Мемориала". Конец декабря – удобное время для организации властью гадких событий: граждане преимущественно уже не хотят думать и помнить ни о чем, кроме салатов, елки и мишуры. И это нормально, потому что все мы без исключения мечтаем об отдыхе и днях, когда в пуш-уведомлении не придёт ни одной тревожной новости.
Но новости приходят, суды идут, полиция продолжает ходить по квартирам людей, чьи адреса оказались в слитой базе с сайта Алексея Навального, и, конечно, мы точно ещё увидим что-то умопомрачительное к концу года, аккурат к тому времени, когда уже не будем хотеть что-то помнить или что-то знать. А после Нового года можно и не захотеть об этом знать, потому что это вроде как случилось уже давно, а ещё позже говорить об этом станет кому-то неловко, кому-то просто страшно, потому что никто не питает желания проверить на себе, какую статью будут вменять за слова в поддержку честных, но неугодных власти людей.
Проблема только в том, что память нельзя ликвидировать по иску Генеральной прокуратуры, нельзя исказить, внеся в реестр Минюста, нельзя выдавить из страны. Память можно или беречь, или игнорировать, со свойственными этому последствиями.
Светлана Осипова – московский журналист
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
