Районы, где идут военные действия, покидают и живые, и мертвые. Зачастую — из-за возраста или болезней — живые не способны эвакуироваться сами и нуждаются в помощи волонтеров. Другие волонтеры помогают вывезти тела погибших военнослужащих.
Режиссер Юрий Речинский более десяти лет живет в Австрии. В 2022 году он вернулся на свою родину, в Украину, чтобы снять документальный фильм "Дорогой, красивый, любимый" об этих потоках живых и мертвых. Он сам помогал эвакуировать пожилых людей, и история бабушек, спасенных в Донецкой области, рассказана в фильме. С ней переплетается повествование о грузе 200, о том, как тела солдат после идентификации привозят их родным.
Фильм Юрия Речинского — о бесчисленных катастрофах, которые принесла война в Украину, о людях, которые в одночасье потеряли то, что им дорого. Мы не видим боевых действий, не слышим заявлений политиков, перед нами только человеческая трагедия, множество судеб, перевернутых и перечеркнутых войной. Этот фильм требует от зрителя душевной стойкости, погружения в мир, в котором бесчинствует злая сила, стирающая с лица земли целые города. И вместе с тем фильм о людях, которые по своей доброй воле противостоят этой силе и спасают тех, кого она пытается уничтожить.
Интервью с Юрием Речинским для программы "Культурный дневник" записано после премьеры фильма на кинофестивале в Локарно.
– Вспоминаю наш разговор по поводу вашего фильма Ugly семь лет назад. Тогда вы говорили, что вас интересует отсутствие контроля человека над своим будущим. Я думаю, что ваш новый фильм в том числе и об этом: ведь ваши герои не представляли, что с ними может произойти и как поломается их привычная жизнь.
Война – это абсолютная потеря контроля и возможности планирования
– Да, наверное, так и есть. Война – это абсолютная потеря контроля и возможности планирования. С началом полномасштабной войны горизонт планирования сократился до пары дней. У меня родители жили под Киевом, вынуждены были уехать, сейчас беженцы в Берлине. Обычно, когда я встречаюсь с родителями, мы говорим о планах на будущее: что ты хочешь сделать, что хочешь успеть... После начала войны такие разговоры стали невозможными, никто ничего не знает про будущее.
– Вы снимали эвакуированных – пожилых людей из прифронтовых районов Донбасса. На девятом десятке им пришлось потерять всё и перенестись в другую реальность. Для каждого это колоссальное психологическое потрясение...
– Не только психологическое, но и физическое. Не все эту эвакуацию переживают. Не потому, что она неаккуратно делается, просто это больные одинокие пожилые люди, которые не смогли эвакуироваться сами. Мы забирали людей из Бахмута в начале сентября 2022 года, там стоит многоэтажка, и наши бабушки жили на последних этажах, потому что с первых кто-то мог погрузить в машину и увезти, а на последние уже не хватило времени. Некоторые из этих маломобильных стариков годами не выходили из своих квартир еще и до полномасштабной войны. То, что с ними происходило, когда мы снимали фильм, – больно, страшно, ужасно. Но в то же время то, как они жили до этого, было не менее травматично.
– Сложно было уговорить их сниматься?
– Несложно, потому что я помогал их носить, во время этого путешествия был рядом с ними, помогал им его пережить. Когда ты помогаешь человеку в такой ситуации, ты быстро с ним сближаешься, поэтому получить от них добро на съемку было очень просто. Мы ездили с эвакуаторами, встречали новых персонажей, привозили их вначале в условный Покровск, потом в Днепр. Когда мы познакомились с определенным количеством людей и часть из них оказалась в этом временном приюте, мы начали приходить каждый день в приют и ждать вместе с ними, когда их отправят дальше. Причем никто толком не представлял, что это будет за место, что это будет за дорога. Я увидел в реакциях этих людей, которым опять нужно, условно говоря, прыгать с парашютом, опять ехать неизвестно куда, всю палитру того, как человек может реагировать на изменения в жизни, которые он не может предотвратить.
– Вторая сюжетная линия фильма связана с необычной парой в кабине грузовика, развозящего груз 200. Это юная волонтерка, которая увлекается гуцульскими танцами, и за рулем человек с военным опытом, серьезный немолодой мужчина. Случайно ли они оказались вместе? Как вы с ними познакомились?
У всех есть четкое понимание, что они везут парней, которых ждут дома
– Мы сняли историю эвакуации живых, потом через короткую паузу стали исследовать тему эвакуации мертвых. Потому что это тоже большой поток людей, он логистически сложный, там много разных стадий. Именно за счет этого потока, за счет движения эта история мне показалась сочетающейся с историй эвакуации живых. Мы начали исследование этой темы с самых ранних этапов, с поисковых военных групп. В случае нашего фильма это были освобожденные херсонские села, через которые проходили линии фронта. Начальная точка этой истории – поиск тел в таких местах, сбор, доставка в морги. Потом процесс идентификации тела и дальше, если тело идентифицировано, доставка его уже по всей территории Украины домой. Эта пара (девушку зовут Даша, мужчину – Саша) – волонтеры. Саша занимается эвакуацией погибших с 2014 года, а Даша училась, занималась народными танцами; началась война, и у нее полностью поменялась жизнь. Ее, насколько я знаю, уговаривали уехать, но она сказала, что остается. В какой-то момент пришла к моргу, потому что кто-то из знакомых сказал, что не хватает рук на разгрузку тел. Как в 2022-м пришла на разгрузку, так чуть ли не каждый день ходит. Все "двусотчики" ее знают, все ее любят, берут в рейсы, она сильно помогает. Рейсы могут занимать трое суток и больше. Украина большая, ехать долго, ночуют они в машинах в основном. Если есть какие-то знакомые в городах, через которые они проезжают, то у знакомых. Иногда хозяева отелей пускают их на ночь. Но часто это сон в машине, причем 3–4 часа, – и поехали дальше. Я со многими из них ездил, у всех есть четкое понимание, что они везут парней, которых ждут дома. На обратной дороге уже можно выспаться, можно делать паузы, но когда они едут туда, то остановок минимум. Часть водителей в дороге погибла из-за такого жесткого режима, дальней езды без сна.
– Меня удивило, что никто не говорит о России, только один раз по радио российский политолог Андрей Пионтковский размышляет о Путине, спрятавшемся в бункере, а так никаких споров о политике, как будто все стали жертвами стихийного бедствия. Таких разговоров не было?
– Конечно, такие разговоры есть. Мы снимали и то, как находили тела россиян, куда их потом везли, но сразу стало понятно, что за этой историей мы не сможем следовать. А Пионтковского слушала одна из бабушек. Эта сцена хорошо передает состояние надежды или даже уверенности, что всё закончится очень скоро. Мы снимали ее в сентябре-октябре 2022 года, там была уверенность со стороны политолога, что очень скоро Путина не станет.
– Есть в фильме еще одна сюжетная линия, самая короткая: молодая беженка едет в Будапешт. Именно эта линия завершает фильм. Почему вы выбрали ее для финала?
Кульминация фильма для меня – это когда тела парней встречают их родители
– Потому что они увозят детей – "дорогих, любимых, красивых" – от смерти. У меня это вызывает очень сильные чувства. А кульминация фильма для меня – это когда тела парней встречают их родители. Если можно описать войну одним кадром или сценой, то для меня это она. Это когда внешняя ужасная сила меняет естественный, природный порядок вещей, заставляет родителей хоронить своих детей. Это было самым страшным в процессе съемки, и мне кажется, что это один из самых страшных опытов, который доступен человеку. Этих парней в Украине очень многие называют героями; они отдали жизнь, защищая своих семьи, свои дома, своих родителей. Есть такое явление – "коридор уважения". Особенно в городах поменьше: если знают, что везут тело в этот город, на въезде сотрудники военкомата, полицейские выстраиваются в колонну, едут через город медленно. Люди, которые видят эту процессию, выходят к дороге, становятся на колени, показывают свое уважение к погибшему. Про эту сцену я спорил с режиссером монтажа, австрийкой. Она говорила, что не видела ничего подобного, это ее сильно тронуло. А я говорил, что такой жест уважения все равно не вернет матери ребенка. Эти люди встали на колени, постояли, подумали, помолчали; прошло какое-то время, они встали, пошли заниматься своими делами, а мать осталась с мертвым сыном.
– Зритель, который полтора часа провел в кинозале, выбит из зоны своего комфорта, оказывается в концентрированном кошмаре. Но вы-то находились в этом кошмаре гораздо дольше. Этот опыт изменил вас? И как вы всё это выдержали?
Если фильм не меняет его создателя, ты что-то делаешь не так
– Точно изменил. Мне кажется, если фильм не меняет его создателя, ты что-то делаешь не так. Похожей по силе трансформации у меня до этого не было. Хорошо, если и не будет в дальнейшем. Где-то годик ушел на то, чтобы начать опять спать и есть.
– А когда был завершен фильм?
– Съемки мы закончили в первой половине 2023 года, я поехал в Вену, и мы его год монтировали. Этот год в Вене психологически был намного тяжелее, чем съемочный период, потому что в процессе съемок ты часто в каких-то адреналиновых ситуациях: тело вынуждено держаться в функционирующей форме, чтобы, если что, бежать или падать, выживать. Плюс в процессе съемки со мной была съемочная группа. Мы все друг друга давно знаем, хорошие друзья, друг друга в процессе съемки поддерживали, за счет этого не разваливались. Когда приехал в Вену, день на второй тело поняло, что окей, непосредственной угрозы жизни нет, можно расслабиться, и тут же поехала психика: вечером все нормально, утром не можешь зайти в автобус, потому что начинаешь задыхаться.
– Панические атаки?
– Чего только не было. Я вначале с отстраненностью и любопытством за всеми этими проявлениями наблюдал. Я понимал, что то, что сейчас будет происходить со мной, – это то, через что будет проходить каждый солдат, через что проходила куча моих знакомых и друзей, которые выезжали из Украины. То есть это распространенная история психологической травмы, шокирующего опыта. Мне было даже интересно за этим наблюдать, пытаться найти выход из состояний, которые меня ожидали.
– Много появилось в этом году документальных фильмов о войне, все разные. Сергей Лозница говорит, что хотел сделать портрет украинского народа, Абель Феррара хотел показать украинских политиков, Олег Сенцов хотел рассказать окопную правду. Что хотели рассказать вы?
У меня с 24 февраля 2022 года не было возможности вернуться к нормальной венской жизни
– Я хотел сам что-то узнать, получить прямой личный опыт. Мой вопрос был: что происходит в стране, в которой я вырос, в которой живут 80% моих друзей, мои родители, сестра? Я первые три-четыре месяца войны провел за пределами Украины и узнавал об этой ситуации исключительно из новостей или из общения с людьми, которые только что пересекли границу. Я понял, что так не получается найти ответ на вопрос, что происходит, что такое война, нужен прямой контакт – это с одной стороны. С другой стороны, у меня с 24 февраля 2022 года не было возможности вернуться к нормальной венской жизни. Я как проснулся тогда, так до сих пор я там, в этой ситуации. Хотелось понять и сейчас хочется, что я, незаметная песчинка на фоне всего, что происходит, могу сделать, чтобы хоть как-то в этой ситуации помочь, как-то микроскопически ее улучшить. Тогда, в 2022-м, я решил попробовать поехать туда с камерой, чтобы что-то увидеть, что-то пережить, что-то почувствовать и потом с помощью кино передать это тем, кто туда не ездил.
– Кино прямого действия, призванное повлиять на то, что происходит за стенами кинозала?
– Я посмотрел "20 дней в Мариуполе", вышел из кинотеатра, и у меня первая мысль была, что если этот фильм не смог остановить войну, то ни один фильм не сможет. Кино в этом смысле не имеет, к сожалению, сильного и немедленного эффекта. Но оно имеет эффект другой, он более растянут во времени, его сложнее предугадать, но, мне кажется, оно все равно кого-то в зале меняет, и этот кто-то потом может что-то совершить или не совершить. В программе-максимум начнет или не начнет войну. В программе-минимум пустит к себе беженцев на ферму или не пустит.
– Я недавно слышал дискуссию кинокритиков, которые спорили о том, как снимать длящуюся войну. Пришли к выводу, что не пришло время для игрового кино, потому что оно будет фальшивым, а пока нужно снимать документальные фильмы. Что думаете вы?
– Это индивидуальный вопрос. Я не могу представить сейчас работу с актерами, для меня это было бы невозможно. Мне проще документировать то, что происходит. И то, что происходит, сильнее любых моих идей или фантазий. Для меня сейчас время наблюдать, а не создавать или придумывать. Но я знаю других режиссеров, у которых все наоборот, которым легче переваривать то, что происходит, через более сложный процесс, чем документальное кино. Валя Васянович, насколько я знаю, именно через игровое кино пытается что-то зафиксировать или трансформировать. Для него, как я читал в его интервью, документалистика сложнее.
– Вы уехали из Украины 10 лет назад и сейчас оказались в центре драматических событий, видели передовую, районы, которые захватила война. Как она изменила Украину?
– Поубивали россияне кучу молодых талантливых здоровых людей, которые следующие 20, 30, 40 лет должны были быть основой своих семей, придумывать, реализовывать новые вещи каждый в своих сферах. Я не понимаю, как от потери такого количества самых активных, самых крепких, самых здоровых людей можно оправиться и что она будет означать для общества, для страны, для их семей. Мне кажется, фильм дает какое-то понимание, сколько людей затрагивает одна смерть.
– Австрийский художник Герман Нитч писал, что разрушение прежнего мира в конце Второй мировой войны было трагедией, но при этом он ощущал внутренний подъем, потому что чувствовал, как новый мир рождается на руинах. Есть у вас подобное ощущение?
– Было такое ощущение летом 2022-го, а сейчас доминирующее ощущение – усталость и горе. У каждого, кого я знаю, кого-то уже нет в живых. При этом я не исключаю, что это ощущение опять появится, всё отстроится. Возможно, для этого нужно время или какое-то изменение ситуации.
