Иван Толстой: Кажется, половина России снялась со своего места и разъехалась – кто куда. Есть что-то важнее прежнего заработка, привычной уютной квартиры, такого постоянного и милого кафе за углом. Оказалось, что невозможность двигаться по вчерашним рельсам разделяют сотни тысяч человек. Их порог терпения перейден. Пусть на чужбине – главное сохранить себя, свои принципы, свое представление о добре и зле. Война всех разделила и развернула.
Я не хочу читать морали – у кого правоты больше: у уехавших или у оставшихся. Мерзавцем и порядочным человеком можно быть по обе стороны.
Я уже приглашал в эту рубрику поэтов Александра Дельфинова и Татьяну Вольтскую. Сегодня у микрофона поэт и эссеист Дмитрий Макаров.
Дмитрий Макаров: Привет! Я в Ульцине. Лето только началось, а уже пятое июня. Жара. Комары. На пляже шумят дети. Что еще я обсуждал бы с бабушкой по вотсапу, если бы приехал в Черногорию несколько лет назад? Впрочем, она старается говорить об этом и сейчас – так, будто ничего не случилось. И просто ее внук отдыхает в теплой стране, на море, где нет новостей важнее, чем температура воды и воздуха. Начнешь с ней говорить о том, что волнует и возмущает, – сразу: "Тссс, ты что! По телефону о таком надо поменьше". Бабушка помнит еще времена, когда сажали за анекдоты. Не потому ли у нее такое сдержанное чувство юмора?
Потом такие вопросы: "Как часто плаваешь, Дима? Нагрелось ли море? Как это ты не знаешь, +22 или +25? Лёня освоился…"
Лёня – это мой кот. Ему 14,5 лет. Он, как и я, родился в Питере, долго жил со мной в Москве, а недавно совершил обратный путь и живет теперь у бабушки. Никогда бы я не пошел на такое предательство, но… как таскать за собой по свету немолодого кота? Впрочем, мы привыкли жить в разлуке. Прежде у меня бывало по 40–50 перелетов в год. С Лёней подолгу жили друзья и подруги. Говорят, котам место важнее, чем присутствие человека. Но теперь… Теперь я сдал московскую квартиру симпатичному человеку, бодрому антрепренеру эстрадных певцов. Судя по его инстаграму, российская эстрада многое нам еще обещает, несмотря на массовый отъезд звезд – старых и новых – за рубеж.
Мы прожили два года в эпоху коронавируса, полагали его серьезным испытанием (да оно им и было), но, воистину, все познается в сравнении. Мой приятель, московский продюсер, заработавший немало на организации свадеб и юбилеев членов семьи одного диктатора из Средней Азии, говорил: "Коронавирус, пандемия – это настоящая война". Нет, настоящая война другая…
"До войны". Для многих эти слова обрели новый смысл. В январе еще только я говорил "до войны", имея в виду "до 22 июня 1941 года", рассказывая, скажем, о том, что пережила моя бабушка и ее семья (их угнали на работы в Германию). Теперь "до войны" в кругу моих близких, в моем фейсбуке – это "до 24 февраля 2022 года". Никому ничего не надо объяснять.
Два вопроса – "Где вы были эти 8 лет"? и "Что я делал 24 февраля?" – наши новые "Кто виноват"? и "Что делать"? Ответить на них очень важно, хотя в первом вопросе слышен вызов "Где ВЫ были?", обвинение, призвание к позорному столбу со стороны возмущенных людей, которые, видимо, провели эти 8 лет в каком-то другом месте.
Moscow is so posh! – со смесью восхищения и негодования заявил мой друг-англичанин
А и правда, где я был? Надо сказать, что я провел эти 8 лет весьма насыщенно. Москва при новом мэре похорошела, грозы и кризисы 2008 и 2014 годов как будто обошли ее стороной. Moscow is so posh! – со смесью восхищения и негодования заявил мой друг-англичанин, которого я выгуливал на Патриках в 2017-м… Все эти многочисленные кафе, заграничные поездки, театры, выставки – в общем-то сытая и красивая жизнь – обязательно сочеталась с недовольством происходящим в стране. Мы всё видели и во всём участвовали. По крайней мере, мы это проговаривали.
Шел суд над Кириллом Серебренниковым, "Театральное дело", начавшееся с кафкианского сюжета: режиссера обвинили в том, что ему выделили деньги на спектакль "Сон в летнюю ночь", а он его не поставил и деньги украл. Свидетельства многочисленных зрителей спектакля не помогли – Кирилла отправили под арест. Суду пришлось несколько раз менять экспертов, чтобы те подтвердили, что следователи работало не напрасно. И это только один эпизод! Несправедливость, неправедный суд, неуважение к частной собственности и конституционным правам, жестокие разгоны демонстраций против власти, пытки в колониях и СИЗО. Всё это было! Многие мои друзья побывали в автозаках, некоторые получили административные сроки.
Я? Я нет. После активного участия в протестах 2010–2012 годов я оставил это другим беспокойным головам.
Но как бы ни была ужасна та Россия, она же была и прекрасна – сейчас, сидя в Ульцине, крохотном черногорском городке, я вижу из своего далека, что я и многие мои друзья жили в "прекрасной России будущего", внезапно оказавшейся Россией прошлого. Блаженное время, когда можно было просто закрыть глаза на то, что не нравится. Например, на Соловьева и Киселева (а смотреть Дудя и Парфенова). Я и сам несколько лет выпускал передачу про сказочные сюжеты на телеканале "Дождь". Был выбор между реальностями. Причем люди из нашей реальности были повсюду, это они работали, создавая удобные сервисы – такси, банкинг, доставки еды, это они трудились в НКО, музеях, парках, благотворительных фондах. И я, ведя много лет киноклуб на "Флаконе", куда приходили (и, кстати, бесплатно) люди самых разных взглядов и разного достатка, смотрели вместе фильмы разных лет на иностранных языках, а потом горячо их обсуждали, я тоже был уверен, что делаю свой вклад в эту новую жизнь.
Возможно, мы переоценили влияние формы на содержание, посчитали, что внешнее неизменно облагородит внутреннее, а частное повлияет на целое.
Многих из этих прекрасных людей, МОИХ сограждан, я вижу сейчас в Тбилиси, Ереване, Стамбуле, кого-то в Европе. Нападение российской армии на Украину оказалось обоюдоострым мечом. Утром 24 февраля 2022 года я впервые подумал: а не ошибся ли я, не уехав в эмиграцию, как это сделали многие мои друзья? Способна ли красота, эстетика нашей московской жизни, влиявшая на всю страну, проникавшая в Казань, Краснодар, Красноярск, изменить этику страны? 24 февраля я понял, что обманывал, опьянял себя, и взглянул на российскую (и московскую) жизнь трезво. В те дни я был гостем фестиваля Юрия Башмета в Сочи, 23 февраля представил диск с моими стихами. Был успех.
Утром меня разбудила звонком подруга, сказав: "Они бомбят Киев". Началась паника. Аэропорт закрыли, знакомые за 50 тысяч рублей нанимали машины, чтобы доехать до Москвы, кто-то брал поезда до Питера (мест на другие уже не было). На иностранных гостей фестиваля было страшно смотреть. Особенно на тех, кому еще предстояло выступить. Всемирно известный ансамбль барочной музыки Il Giardino Armonico не смог или не захотел прилететь. А я именно ради него задержался на фестивале и отказался от съемок в новом фильме Серебренникова про Эдуарда Лимонова (сниматься у этого мастера в крохотных ролях, часто в камео, – удовольствие тоже многих моих москвичей). Впрочем, съемка 27 февраля была отменена. Все дни те, у кого были друзья в Киеве и других городах Украины, висели на телефоне: что? как? где?
Разговоры о революции и исходе интеллигенции столетней давности стали ежедневными
Мой друг Денис, которому я стольким был в жизни обязан, бегал по сигналу тревоги в подвал с маленькими сыновьями на руках. Спать было невозможно. Вечером мы засыпали под лошадиную дозу вина, потом подскакивали в пять утра и хватались за смартфон, чтобы прочитать страшные новости. Я похудел за неделю на 8 или 10 килограмм. Дополнительно издевалось надо мной пространство. За окном номера крохотной гостиницы, в которую я переехал, когда закончилось пребывание, оплаченное фестивалем, шел сток, ливневка. Закроешь окна – душно, откроешь – шумно, потоки воды. Совсем не те ангельские звуки, под которые в прежней жизни приглашал засыпать айфон. Вообще эти дни запомнились ощущением настоящей катастрофы, которая пришлась на наше время. Разговоры о революции и исходе интеллигенции столетней давности стали ежедневными. Увы, рядом были слышны и такие голоса: "Давно надо было это сделать". От весьма уважаемых людей.
Едва ли Бродский в своей нобелевской лекции был прав, сказав, что "эстетика – мать этики", и читавшему Диккенса труднее выстрелить в человека, чем Диккенса не читавшему. Это ложь. Перед тем, как сесть на свой "философский самолет" и улететь через Стамбул в Европу, я должен был закончить одно дело. А именно, утвердить и записать аудиогид по имению драматурга Островского Щелыково в Костромской области. Островский – замечу в скобках – вот кто намучился от власти, цензуры, театрального начальства эпохи Николаевской России, во многом похожей на Путинскую! После Щелыкова я провел пару дней в Костроме, красивейшем некогда городе, некогда очень богатом. Там сохранились целые кварталы XVIII века – торговые ряды, пожарная каланча, гауптвахта (да-да, гауптвахта на центральной площади, памятник архитектуры!). Мы гуляли по городу с замечательным специалистом по творчеству Островского – Ириной Анатольевной – и встретили благообразную даму лет восьмидесяти пяти, бывшую актрису, опекающую сильно пьющего сына. Алла Михайловна – так ее звали – стала поэтессой, публиковавшей самодельные сборники. Она прочитала свои вялые сладкие длинные стихи, конечно, о Боге, о Троице, о спасении, а после заявила, что собирает дома старух и разъясняет позицию правительства по Украине. Таких благообразных старух в Костроме, которые уверены, что "давно пора было это сделать", я встретил на фоне древних церквей еще несколько.
Вывода не будет. Считай, что это просто страница из дневника. 8 марта мне пришлось собрать вещи, кое-какую валюту, проститься с котом, написать на друга генеральную доверенность и отправиться в аэропорт. Аэропорт Внуково, прежде, даже в ковид, веселый и шумный, был фантастически пуст. Вылетал только один зарубежный рейс – в Стамбул. Из-за ажиотажа рейсы совместили, мы летели на гигантском ковчеге-боинге. Такие обычно летают за океан. Оглянувшись на нервных, невыспавшихся пассажиров, я узнал их. Кого-то, как знаменитого ресторатора Новикова, в лицо, остальных – по типажу. Это в последний раз вместе собралась моя Москва, моя прекрасная Россия будущего, пропустившая смертельный удар в спину и теперь разлетающаяся по свету…
Я написал об этой ночи стихи:
МОСКВА – СТАМБУЛ
Рядом кот Сократ сопит в переноске.
Назовут ли этот самолёт
Философским?
Кот – Сократ, а люди – нет.
Люд московский:
Это с ними двадцать лет
Был у нас один на всех
Самый лучший на Земле
Город общий.
Ах, "Россия будущего", дня иного,
Ты случишься ли когда с нами снова?
А соседка собралась бестолково.
Туфельки взяла, не кроссовки,
И пальто-то у нее не по сезону.
Но зато, вот, кот с собой,
В переноске.
Не клянут вокруг войну,
Не говорят про евро.
Плохо спят, у всех давно
Сдали нервы.
Будто не было кафе на Патриарших,
Не стояли два часа на Караваджо,
Не смотрели в Питер билеты…
Что за миф – Сизифов труд?
Вавилонская башня?
А соседка говорит:
"Ну, ты загнул!
Проще нет вопросов?
Через 25 минут – Стамбул.
Пристегнись, философ".
…
Теперь я в Ульцине. Жди писем. Пока.
