На "политических" делах эпохи Большого террора стоял гриф "Хранить вечно" – спецслужбы СССР тщательно документировали и систематизировали допросы, приговоры и казни. Эти документы позже стали свидетельствами преступлений советского режима.

Основатели общества "Мемориал" (объявлен российскими властями "иностранным агентом", оспаривает этот статус. – РС) в конце восьмидесятых годов ставили перед собой цель создать общедоступный архив, музей и библиотеку, посвященные политическим репрессиям советского времени. В тот момент "Мемориал" был самым массовым общественным объединением Советского Союза – в офис организации выстраивались очереди желающих рассказать о репрессированных родителях или узнать что-то об их судьбе.

После распада СССР "Мемориал" стал заниматься и правозащитной деятельностью, предавая гласности государственные преступления не только советских, но и новых российских властей. Сегодня российская прокуратура требует ликвидировать "Мемориал" – в иске, направленном в Верховный суд, говорится, что общество "при наличии иностранного финансирования участвовало в политической деятельности на территории РФ путем формирования общественно-политических взглядов и убеждений".

В "Мемориал" по-прежнему каждый день пишут люди, которые интересуются судьбой своих предков – уже не родителей, а дедов и прадедов.

Сотрудники "Мемориала" и жертвы политических репрессий из его архива – в фильме Юлии Вишневецкой и Ренато Серрано.

Алена Козлова, архивист

"Документы приходят, приходят и приходят. "Мой дедушка Николай Алексеевич Моисеев в начале ХХ века поехал учиться в Петроград, там увлекся революцией. Работал счетоводом. В 1937 году были махинации, которые не хотел прикрывать. Был объявлен немецким шпионом, врагом народа, потому что жена знала немецкий язык. Сосед написал донос. Где мог быть захоронен? Как узнать, реабилитирован или нет?". "Прадед Романов Иван Андреевич, пропал без вести в ГУЛАГе. Мне хочется узнать хоть примерную дату и место его смерти. Просто арестовали человека и больше его никто не видел, ничего о нем больше никто не знал".

Я пришла в “Мемориал” в 1993 или 1994 году. Постепенно из некоторого хаоса мы эти документы вынимали, описывали, систематизировали, делали из них нормальные архивные фонды. Бывало, что по сто человек одним актом расстреливали, и больше. В таком случае была бригада, которая расстреливала, была специальная технология. Фартуки, пистолеты, которые перегревались и которые меняли главному расстрельщику, потому что техника должна работать безотказно".

Никита Петров, историк спецслужб

"В Большом терроре 92 процента дел закончились внесудебным порядком, то есть те, кого приговорили к смерти, никогда даже не увидели тех людей, которые их приговорили. И они узнали об этом только в тот момент, когда их отправили на расстрел. Их доставляли в подвал, они там видели каких-то людей, которые сидели за письменным столом, спрашивали: кто такой, фамилия, имя, отчество, в чем обвиняешься? Сличали с фотографией, сличали с данными дела. Если все сходилось, его выводили в следующую комнату. Пока выводили в следующую комнату, быстро связывали руки, и в следующей комнате уже стреляли в затылок".

Сергей Бондаренко, исследовательская группа "Мемориала"

"Такими делами, условно, в Германии занимается целый научный институт, сотни сотрудников. А нас не очень много. Я в исследовательской группе, которую мы называем "мертвые души", нас несколько десятков человек совокупно. Мы, сменяя друг друга, ходим в Государственный архив, в фонд, где лежат дела на политических и репрессированных в Москве. Эти дела лежат в ГАРФе, их там очень много, почти сто тысяч. Это же неслучайно, все эти дела более-менее сохранились, потому что на них гриф "хранить вечно".

У меня, слава богу, дедушка жив и здоров. Его отца забрали, когда ему было 13 лет. Я подумал, что надо взять в архиве ФСБ его дело, и тогда дедушка сможет посмотреть, увидеть своими глазами другую сторону того, что тогда случилось. Потому что он мне описывал, как пришли [за его отцом], как просыпался ночью, как перетаскивал книжки из комнаты, которую потом запечатали. Забрали ружье, забрали фотоаппарат. Мы с ним пришли в ФСБ года четыре назад, смотрим это дело, там написано: изъято ружье, фотоаппарат. Протокол обыска, который был весной 1938 года. Это, конечно, сверхъестественная вещь, когда ты видишь эти вещи. Мой прадедушка – уже закончилось дело, он уже ознакомился со всеми материалами, – пишет Сталину, от руки написано: "Просьба приобщить три мои записки о сроках копки свеклы Иосифу Виссарионовичу Сталину". Сидит и думает, что сейчас Сталин прочтет, как правильно копать свеклу, и меня сразу отпустят".

Борис Беленкин, глава библиотеки "Мемориала"

"1988–89, 1990 год – был нескончаемый поток людей. Люди приходили поделиться, чтобы мы записали их историю кратко. Речь еще тогда не шла об аудиозаписи. Мы вели такие тетради, альбомы. Люди приходили – это была очень чувствительная вещь. Дежурные невольно выполняли роль психотерапевтов. Приходит человек, тебе час рассказывает, прервать ты его не можешь, должен только задавать вопросы, успокаивать, он плачет сидит, показывает свои документы. Документы семейные, как правило, это были фотографии, справка о реабилитации. Говорили: я старый, я умру, я хочу это оставить "Мемориалу". И эти люди, которые выросли без родителей, кто-то в детских домах, кто-то с мамой, где-то маму и папу посадили, с бабушкой и дедушкой, у дальних родственников или еще какие-то хитрости. У всех по-разному сложилась судьба. Многие сами, кстати, успели пересидеть, после войны отправлены были туда же, где были их матери.

Александр Черкасов, член правления "Мемориала"

"То, что советская власть основана на лагерях, в 80-е понимали все, кто хотел что-то понять. Идея "мемориальская", в чем-то сводимая к словам Ахматовой "хотелось бы всех поименно назвать", была очевидной.

Было неприлично, говоря о преступлениях прошлого, замалчивать то, что происходит сегодня. Это обесценивало бы, как теперь говорят, работу с прошлым, эта слепота в отношении настоящего. Первая чеченская – это еще был и кошмар с тысячами пропавших без вести, и солдатиков, и мирных [чеченских жителей]. Фильтрационные пункты, заложники, все остальное. И бардак, чудовищный бардак. Мы этим занимались, мы туда ездили. В итоге наша база по солдатикам, по всем силовикам погибшим, пленным, пропавшим без вести, была полнее, чем та, которая была у федерального командования. Так мы работали, предавая гласности то, что нужно предать гласности, предавая гласности наши выводы, пытаясь влиять на ситуацию.

Обвинений, что мы враги народа, всегда хватало. Впервые "построить” нас попытались в 2001 году. Где-то с 2005–2006 годов – тогда еще не было словосочетания "иностранный агент" – пошел накат на неправительственные организации, была введена система отчетности, явно избыточная и репрессивная. Уже тогда ощущалось возвратное движение маятника истории. Тявкали всегда, но системным давление становилось постепенно. В 2012 году появилось словосочетание "иностранный агент". От нас поначалу требовали: вы сами себя внесите в агенты. Дальше нас начали штрафовать. В 2016-м прислали черную метку: отмаркируйте сайт. Мы решили выполнять этот закон, потому что хотели продолжать работать, все эти пять лет назад мы продолжали работать. Но в новом ландшафте, в новой конфигурации для независимой общественной активности места, похоже, уже не осталось".