Хотят ли русские войны? Русскоязычную блогосферу в последнее время сотрясали споры о том, как обстоят дела с отношением российского общества к идущей почти три года войне в Украине и о том, можно ли определить это отношение с помощью традиционных социологических методов, учитывая, что россияне живут в условиях диктатуры, а потому не склонны к откровениям с незнакомыми людьми, в том числе и социологами. Не имея однозначного ответа на эти вопросы, поставлю вместо этого еще один: а для чего, собственно, необходимо это знание – как задача не сугубо научная (у науки своя логика, она далеко не всегда руководствуется прикладными соображениями), а именно прагматическая? Как говорят в тех же онлайн-дискуссиях, "это нужно, чтобы что?"
Представим себе, что у социологов появился некий всеми признаваемый и безусловно объективный чудо-инструмент, позволяющий однозначно и без всяких сомнений определить, как относятся граждане России к агрессивной войне, которую ведет их страна. Каков бы ни был результат, речь пойдет лишь о состоянии умов на данный конкретный момент. Но общественное мнение, касающееся текущих политических проблем, пластично и зачастую подвержено резким изменениям в зависимости от меняющихся обстоятельств. Примеров тому множество, вот один особенно широко известный. Если осенью 1938 года, сразу после заключения Мюнхенского соглашения, большинство британцев и французов поддерживали его как способ сохранить мир, то ровно через год эти же люди, пусть и без большого воодушевления, согласились с решением своих правительств вступить в войну с Германией. Убежденность в том, что с Гитлером нельзя договориться, стала за это время если не всеобщей, то преобладающей – после оккупации Третьим рейхом чешских земель и развязывания войны против Польши.
Не вижу оснований думать, что нынешняя воинственность россиян (предположим, что наш чудо-инструмент определил именно ее как доминирующее настроение) ни за что не сменится на прямо противоположный взгляд на войну – под влиянием обстоятельств, о которых сегодня мы можем только догадываться. Трудно избежать и других вопросов: а что, собственно, понимать под "поддержкой войны" и какими мотивами она продиктована? Одно дело – поддерживать нападение на соседнюю страну как дело святое, нужное, правильное или по меньшей мере неизбежное, и другое – исходить из мрачной логики "раз уж начали, надо доводить начатое до конца, несмотря на высокую цену". С сугубо моральной точки зрения порочно то и другое, но с точки зрения социально-психологической второй подход может свидетельствовать об усталости, а значит, о возможной скорой смене настроений.
Война не является нормальным долговременным состоянием любого общества. Поэтому делать далеко идущие выводы о характере этого общества по моментальному "селфи", сделанному в разгар войны, вряд ли разумно. Получить более адекватный портрет, вероятно, можно, исходя из того, как видят люди важнейшие черты и особенности своей жизни, не меняющиеся в зависимости от текущих обстоятельств, как они описывают отношения между собой, а также между гражданами и властью, каким им видится характер самой этой власти и, наконец, каковы их представления о будущем. В этом отношении любопытно опубликованное в прошлом году группой российских социологов во главе с Алексеем Токаревым исследование "Социология образа будущего-2033. Нарисованная собой Россия". Сразу оговорюсь: авторы исследования – люди, очевидно, вполне лояльные нынешней власти, часть из них работает в МГИМО, а один даже представляет некие аналитические структуры "ДНР". Они предпочитают говорить не об агрессии России против Украины, а о "санкционой войне Запада против России". Тем показательнее некоторые выводы, к которым они приходят на основании исследования фокус-групп, проведенного в разных регионах РФ. В ходе него людям предлагали нарисовать (в том числе буквально, в виде картинок) образ России, какой они видят ее через 10 лет, и сравнить его с нынешним состоянием дел. Картина получилась противоречивая и не всегда привлекательная.
Массовая черта – крайне низкий уровень ответственности за собственное будущее и желание переложить ее на государство
С одной стороны, если верить выводам социологов, респонденты не проявляли ни особой агрессивности, ни "имперских настроений" (хотя большинство настаивало на том, что Россия является влиятельной великой державой и должна оставаться ею и в будущем). Они выражали симпатии по отношению к таким понятиям, как равноправие, власть закона, демократия, уютная и дружелюбная социальная среда. При этом откуда возьмется будущая Россия, основанная на всех этих красивых и приятных принципах, из ответов, выраженных словами и рисунками, осталось неясным. Кто должен преобразить страну – общество или власть?
Выяснилось, что власти респонденты не доверяют и чувствуют сильное отчуждение от нее, за исключением единственного института – президента: древнее русское представление о "хорошем царе и плохих боярах", похоже, живее всех живых. Недаром один из разделов доклада носит откровенное название "Страна победившего патернализма". Косвенным, но ярким подтверждением этого является мода на обращения к Путину в любых трудных ситуациях, включая созданные войной, в качестве средства последней надежды. "Наш человек и уважает, и не любит власть пассивно, – пишут авторы. – На этом фоне государство – главный агент модернизации, а власть словно футбольный тренер: все невзгоды и поражения адресуются ей, все успехи – только личная заслуга людей".
Или другой однозначный вывод: "Следует признать, что массовый человек далек от образа ответственного гражданина. Он понимает пагубность коррупции, но не согласен отказываться от практики взяточничества ("начинать должны другие"). Он видит, как дети матерятся в общественных местах и не уступают места старшим, но это, конечно, не его дети. Он склонен скрывать свои доходы и откровенно прибедняться. Он, безусловно, идеализирует советское прошлое, не желая вспоминать его массовые отрицательные практики. Он хоронит самых близких родственников, осознавая, что потерял их из-за отсутствия вакцинации, но по-прежнему считает, что "Спутник V" – "непроверенная вакцина". […] Вероятно, единственная массовая черта наших респондентов – крайне низкий уровень ответственности за собственное будущее и желание переложить ее на государство... Те немногочисленные респонденты, которые четко заявляют о необходимости "отнять у олигархов их нечестные деньги" или "взяться за оружие и свергнуть эту власть", не готовы к личным активным действиям. Никто из них".
Об отношении к войне здесь не сказано ни слова – и в то же время дан предельно четкий ответ на этот вопрос. Каково бы ни было это отношение, от безусловного "да" до столь же ясного "нет", оно пассивно, в духе "от нас ничего не зависит". Россияне видят себя способными распоряжаться своей частной жизнью, но дела общественные отдают на откуп государству. При этом – парадокс – они воспринимают государственную власть как силу в целом чуждую, небезопасную и реально или потенциально репрессивную, однако увенчанную далеким, но добрым и заботливым "царем", у которого просто руки до всего не доходят. В такой ситуации оценки обществом войны (повторю, любые оценки) становятся чем-то вроде комментариев хора в трагедиях Эсхила: это именно комментарии, на ход действия хор влиять не способен. В нашем случае уточним: он думает, что неспособен. В этих условиях вопрос о вине и ответственности за войну становится предметом исключительно индивидуальных размышлений и решений отдельных людей. Одной из тем таких размышлений является болезненная дилемма "уехать или остаться".
Это пассивное приспособление к милитаристскому и очень жестокому государству
Пассивность не стала результатом войны, а появилась значительно раньше и уже заслужила внимание социологов как одна из основополагающих характеристик российского общества. (Работа на эту тему, вышедшая в 2016 году, так и называется: "Социальная пассивность современных россиян: институциональные характеристики".) Эта черта, естественно, влияет и на состояние общества во время войны. Как отмечал научный руководитель "Левада-центра" Лев Гудков, "да, люди не хотели бы войны, но проблема в том, что у них нет ни способности, ни желания сопротивляться этой политике. Это пассивное приспособление к милитаристскому и очень жестокому государству". У Гудкова и Токарева явно неодинаковое отношение к происходящему сегодня с Россией, но оба указывают на одну и ту же проблему, хоть и по-разному.
Эта проблема вряд ли исчезнет с окончанием войны, каким бы оно ни было и когда бы ни пришло. Скорее, она лишь проявит себя по-новому – в виде желания забыть о войне как о чем-то неприятном и неудобном (оно заметно уже сегодня). В этом случае Россия окажется не первым примером такого рода. В 1947 году, вернувшись после войны на родину, бежавший в 1930-е от нацистов немецкий писатель Альфред Дёблин с грустью отмечал: "Гораздо легче будет отстроить заново [немецкие] города, чем заставить [немцев] осознать то, что они узнали, и понять, почему это всё произошло". Российская психологическая ситуация может оказаться еще непригляднее, так как она способствует забвению. В отличие от тогдашней Германии и нынешней Украины, России, скорее всего, не придется отстраивать свои города (разве что устранить не столь уж существенные последствия налетов украинских дронов), невольно задумываясь при этом, "как же мы дошли до жизни такой". Но даже в Германии, как известно, реальное осмысление нацистской диктатуры и ее последствий и широкая дискуссия на эту тему начались не ранее чем через 20–25 лет после поражения Гитлера, когда подросло и вышло на общественную сцену первое послевоенное поколение.
Будет ли в России кому выходить на эту сцену с неудобными вопросами и когда это произойдет, мы знать не можем. Ясно, однако, что речь идет о "долгой партии", процессе, который может длиться десятки лет – даже после того, как преступления, совершенные в ходе войны, получат ясную правовую и политическую оценку. (Пока и до этого далеко, а виновники войны не сидят на скамье подсудимых в условном Нюрнберге, а наоборот, готовятся трубить победу). История вообще обычно играет в долгую, и длина ее игр несопоставима с продолжительностью человеческой жизни. Однако понять, что происходит, кто виноват и что делать, люди хотят уже сейчас, и это объяснимо. Но для этого стоит начать хотя бы с постановки действительно адекватных вопросов.
Ярослав Шимов – журналист и историк, обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
