• Бегство от Путина
• Уроки первых трех волн
• Дело диаспоры
• Язык свободы

Сегодня в новом эпизоде подкаста "Генис: Взгляд из Нью-Йорка" – беседа с историком культуры, музыковедом и эмигрантом с 40-летним опытом Соломоном Волковым об уроках третьей волны.

Нас легко найти в эфире и на сайте Радио Свобода. Подписывайтесь на мой подкаст на Spotify, iTunes, Google podcasts, Yandex music. Включайтесь в беседу: пишите мне в социальных сетях и в аккаунтах "Свободы", а также на всех подкаст-платформах.

Александр Генис: Хронологию каждой волны русской эмиграции определяют вожди, от которых она бежала. Первая – от Ленина, вторая – от Сталина, третья – от Брежнева, четвертая – от Путина.

Конечно, это сильно упрощенная схема. Она, например, не учитывает значительную по размеру эмиграцию 1990-х, спасавшуюся от нищеты и разрухи первых лет после распада СССР. И все же я настаиваю, что в такой элементарной классификации есть свой смысл и польза. Во всяком случае, если речь идет о политической эмиграции и культурных процессах, вызванных переселением на Запад отечественной творческой интеллигенции. Собственно, этим и отличаются все волны, которые искали не только и не столько лучшей жизни, сколько свободы, как бы патетически и банально это ни звучало. Покинув СССР в 1977-м году, я сам принадлежу к третьей волне. Поэтому могу твердо утверждать, что ни один писатель – ни Солженицын, ни Бродский, ни Довлатов – не покинул бы страну своего языка, если бы там можно было бы говорить и печатать то, что они хотели.

Сегодня вопрос об эмиграции стал с той же остротой, с какой его поставил для нашей волны брежневский застой. Я поделюсь статистикой, которую можно найти у коллег на Радио Свобода.

“С 2000 по 2020 год из России уехали от 4 до 5 миллионов граждан. Резкий рост эмиграции совпал по времени с избранием президента России Владимира Путина на третий срок в 2012 году, тогда число уехавших увеличилось сразу на треть, и в последние годы ежегодно находится у отметки 300 тысяч в год. Всего в других странах живут не меньше чем 10,5 миллиона выходцев из России”.

О политическом характере новой эмиграции говорят любопытные данные: число запросов об эмиграции из России в поисковых системах. Их пики пришлись на начало 2014 года – разгар украинского кризиса, который закончился аннексией Крыма, и март 2018 года, когда Путин в четвёртый раз стал президентом России.

С тех пор политическая ситуация еще сильнее обострилась. Влиятельный журнал “Экономист” недавно выпустил номер с обложкой, посвященной путинским репрессиям. В нем говорится, что сегодня в России в два раза больше политзаключенных, чем было в конце советской эры. Понятно, от чего бегут люди из России.

Сегодня мы с другим ветераном третьей волны Соломоном Волковым обсудим уроки, которые наш опыт может предложить новым эмигрантом, и поговорим о последствиях очередного исхода для диаспоры и метрополии.

Соломон, начнем с самого острого сюжета. В наше время советская власть ставила известных своей оппозицией к ней людей перед выбором: Восток или Запад, тюрьма или эмиграция, а часто, например, в случае Синявского, и тюрьма, и эмиграция. Насколько успешной с точки зрения Кремля была эта тактика?

Соломон Волков: Скажу сразу: эта тактика была, по моему мнению, провальной. Люди, которые эту тактику формулировали и осуществляли, ошибались, как мы теперь понимаем, сразу по двум важным направлениям. Это теперь ясно из опубликованных документов, которые раньше, конечно, были засекречены, а в постперестроечное время стали распечатываться в разного рода сборниках. Там теперь все эти внутренние реляции, внутренние сообщения, внутренние решения на уровне ЦК, на уровне КГБ и так далее дают нам следующую картину.

Условно говоря, первый случай – это казус Солженицына, когда для властей предержащих стал ясен масштаб оппонента, в данном случае Солженицына, и они решили, что если Солженицына выслать, то за границей он утеряет свое значение, он утеряет свой авторитет, замолкнет и о нем забудут. Был известный конфликт между Андроповым и Шелепиным, между кагэбэшником и эмвэдэшником, где Шелепин предлагал “прижать к сердцу” Солженицына, превратить его в друга советской власти. Андропов, который в итоге пришел к власти, предпочел вариант высылки, и суровым образом ошибся. Потому что авторитет Солженицына за рубежом нисколько не угас и влияние его на внутриполитические процессы в Советском Союзе только возросло.

А второй аргумент – судьба Бродского. Я смотрел сравнительно недавнее интервью пресловутого Филиппа Бобкова, кагэбэшника, который контролировал идеологические вопросы. Журналист его спрашивает о Бродском и о том, как было принято решение. Бобков отмахивается, для него Бродский был незначительной фигурой. Он считал: “Ну хорошо, какой-то мелкий тунеядец, хулиган, выслать его и все, забудут о нем окончательно, не будет он нам мешать – ни здесь, ни там. Да и вообще, кто он такой?”

Солженицын для него был серьезный противник, а Бродский и все прочие – ерунда, мелкота. Он, конечно же, грандиозным образом ошибся. Бродский получил Нобелевскую премию, на Западе, я считаю, расцвел по всем направлениям и тоже оказал, конечно, серьезное влияние на ситуацию в России.

Александр Генис: Я хорошо помню, как и вы, конечно, как стали диссиденты приезжать на Запад, мы каждого из них встречали. Всей редакцией "Нового американца" приезжали в аэропорт, чтобы встретить Аксенова, Войновича и многих других. Эти люди стали влиятельными просто потому, что они были очень талантливыми, не заметить их было нельзя. В результате появилась довольно большая и яркая группа русских эмигрантов, которые влияли и на Россию, и на Запад.

Вы совершенно правы. Советские власти не рассчитывали, что эмиграция на Западе может процветать. Что кто-то сможет быть замечательным художником, как, скажем, Целков, кто-то может быть замечательным поэтом, как тот же Бродский, кто-то может быть замечательным танцовщиком, как Барышников и так далее. Власти недооценивали своих противников. В этом отношении Кремль проиграл.

Скажите, как старая тактика работает для власти сегодня? Условно говоря: где для Путина более опасен Навальный – за решеткой или в эмиграции?

Соломон Волков: Мне кажется, что нынешняя администрация российская усвоила уроки советских лет и предпочитает своих оппонентов держать поближе к себе на своей территории, где их легче контролировать. Такова позиция нынешней администрации. Насколько она эффективна, нам сейчас с вами, пожалуй, будет судить трудновато – это может показать только будущее.

Александр Генис: Недавно я разговаривал с одним старым диссидентом, который сказал мне, что все уехавшие выбыли из борьбы за свободу в России. Раз они живут на Западе, то они уже не могут быть такими влиятельными, как те, кто остался на родине. Скажем, Солженицын жил на Западе, а Сахаров жил в России – вот в этом и разница между ними. Вы согласны с такой позицией?

Соломон Волков: Последние опросы таких независимых организаций, как "Левада-центр", они не зависят от кремлевской позиции, показывают, что в самой России борьба за свободу не является актуальной задачей для подавляющего большинства населения. Они о свободе, о демократии во всех опросах, когда у них спрашивают, как они относятся к этим понятиям, никакого энтузиазма и никакого желания расширять свою свободу и расширять демократические какие-то установки в России не проявляют. Насколько эта тенденция является особенностью национальной, насколько эта тенденция временная, есть ли шанс, что тут что-то переломится, в данный момент, мне кажется, мы сказать с полной уверенностью не можем. Посмотрите, бывали уже в путинской России массовые протесты не раз и не два, и они все стихали. Путин на сегодняшний момент, как мне представляется, довольно успешно контролирует ситуацию внутри России.

Александр Генис: Так или иначе, я всегда вспоминаю, мы жили с вами при Брежневе, вряд ли лозунги свободы и демократии тогда были такими уж влиятельными. Вряд ли каждому советскому человеку было важно, за кого он голосует, потому что гораздо важнее было, как достать лук (в мое время это был страшный дефицит, потому что без лука нельзя приготовить ни одно блюдо) или джинсы, или пластинку “Битлз". Свобода была очень конкретная, не было ни абстрактных понятий о том, что это такое, ни конкретной программы “как обустроить Россию”, по выражению Солженицына. Поэтому я не берусь судить, насколько массовым должен быть порыв к свободе, чтобы что-то изменилось в стране. Как вы слышали про перестройку, как мы помним все, оказалось, что не так мало людей, для которых это было важно.

Вы мне напомнили одну историю. В 90-е годы я был в Японии на конференции, там были многие так называемые тогда "прорабы перестройки". И они говорили, что опрос общественного мнения показал, что россияне мечтают о свободе и демократии, если их жизнь от этого станет сразу лучше. Я подумал, что это, конечно, тот самый опрос, который ничего не рассказывает вообще.

А теперь давайте поговорим о том, что нам ближе всего – роль эмиграции. Мы с вами ветераны, уже почти полвека на Западе живем, поэтому мы не могли об этом не думать. Какова роль эмиграции в русской истории и культуре – в самых общих терминах?

Соломон Волков: Первая волна сыграла экстраординарную роль в развитии культуры и на Западе, и парадоксальным образом в России. Под первой эмиграцией, я надеюсь, вы тут согласны, мы подразумеваем так называемую "белую эмиграцию" и первые годы после революции. Я хочу вспомнить о времени, когда умер Джордж Баланчин, великий русско-американский хореограф, тогда американские газеты самых разных направлений, которые очень редко между собой соглашаются, такие, как "Нью-Йорк таймс” и "Уолл-стрит джорнэл", написали, что ХХ век дал трех гигантов мировой культуры и назвали три имени: Пикассо, Стравинский и Баланчин. Я помню, тогда еще подумал: о, из трех двое – это русские эмигранты, неплохой результат. Это было очень распространенным и авторитетным мнением, которое держится и по сию пору. Роль первой эмиграции, если мы начнем вспоминать имена, была просто беспрецедентной.

Говоря о первой волне, надо вспомнить, что человек, который имел громадное влияние и на Западе, и в России, о котором мы в этом контексте почему-то сейчас не вспоминаем, – это Горький. Ведь Горький был эмигрантом и принадлежал по нашей классификации к первой волне. Он уехал, его вытащил почти насильно из эмиграции Сталин, у них создался идеологический союз, и Горький оказал грандиозное влияние на становление того, что мы называем “советская культура”. Союз писателей, все издательства, программы, особое место интеллигенции – это все плоды горьковских усилий.

И конечно же, его бывший союзник, а потом вечный оппонент и первый русский нобелевский лауреат – это Бунин, который тоже оказывал сильное влияние на развитие русской прозы в Советском Союзе, когда это стало позволено. И конечно же, Стравинский, которого неизменно называют композитором номер один ХХ века во всемирном масштабе. И другие эмигранты первой волны: Набоков, Дягилев, Кандинский, Шагал, Фокин, Михаил Чехов. Если говорить о философии, то Бердяев, Шестов, Франк. Вся западная славистика. Это первая эмиграция, которая своим творчеством вернулась триумфальным образом на родину. Если мы вспомним легкий жанр, то очень влиятельным стал Вертинский. Совсем недавно показали в России сериал, вызвавший большой интерес. Гребенщиков, которого мы с вами очень любим, записал диск с песнями Вертинского – показатель того, что Вертинский живет и сейчас.

Александр Генис: Я хорошо знал первую волну, потому что работал в "Новом русском слове", где редактором был выдающийся представитель той эмиграции Андрей Седых, он же Яков Моисеевич Цвибак. Хорошо помню этих людей. Они были своеобразным народом, потому что жили между двух стран – между той, которой уже не было, царской Россией и между той, в которой они жили сейчас, это могла быть Франция, могла быть Америка, могла быть Германия. Но в сущности они жили внутри русской культуры. Они видели предназначение эмиграции в сохранении высокой русской культуры в эпоху варварства. Один из них, Абрам Соломонович Геренрот, пожилой джентльмен, который не расставался с трубкой, ездил верхом по Централ-парку, объяснил мне это так: "Поймите, коммунисты сыграли роль захватчиков, которые завоевали Константинополь и назвали его Стамбулом. А мы, эмигранты, – своего рода византийцы, которые бежали, скажем, в Италию, чтобы сохранить дух греческой учености".

Вот так представляла себе первая волна свое место в жизни – место сохранения русской идеи и русского слова. Они все были страстными патриотами. Это была крайне интересная и ученая публика, которая совершенно нас не признавала и считала, что эмигранты третьей волны – это как раз и есть те же варвары, которые теперь набежали и в Америку.

Они ко мне относились очень хорошо, потому что я горячо интересовался их жизнью, но при этом они были очень суровы и говорили, что стихи Бродского непонятны ни одному человеку, что Довлатов – это вертухай, что вся русская литература кончилась на Бунине, которому поклонялось "Новое русское слово".

(Музыка)

Александр Генис: Ну а теперь другой сюжет: как повлияла на Запад третья волна?

Соломон Волков: Вы совершенно справедливо пропустили вторую волну, я тут буду с вами согласен. Вторая волна, к сожалению, таких феноменальных, блестящих результатов, как первая волна, не дала. Уже значительным по-настоящему в области культуры явлением оказалась именно третья волна. Здесь, мне кажется, главной все-таки фигурой является тот же самый Солженицын. Потому что он повлиял и на Запад очень существенным образом. Его "Архипелаг ГУЛАГ" был сенсацией, бестселлером на Западе, сейчас это трудно себе вообразить, представляете, такая книга – бестселлер в списке "Нью-Йорк таймс". Кроме того значительная часть консервативной западной интеллигенции сплотилась вокруг идей и вокруг личности Солженицына, сегодня тоже уже об этом начинают подзабывать, а ведь это бесспорный факт.

С другой стороны, очень интересный пример – деятельность Бродского. Именно политическая, а не поэтическая. Мы с вами помним, как сильно он повлиял на тех западных, в первую очередь американских либералов, с которыми подружился здесь в Соединенных Штатах. Они сдвинулись вправо, если угодно, и в своих отношениях к Советскому Союзу, и к политическим процессам того времени. Сьюзен Зонтаг замечательный тому пример.

И конечно же, третья волна очень сильно повлияла, если говорить об Америке, на развитие музыкального искусства и балета. Посмотрите, что Ростропович сделал из Вашингтонского симфонического оркестра, совершенно второразрядной организации. Кажется, что в столице должен быть лучший национальный оркестр, но нет, лучшие национальные оркестры – это Нью-Йорк, это Кливленд, это Чикаго, это Филадельфия. А в Вашингтоне никогда не было финансовых воротил, которые могли бы спонсировать могучий симфонический оркестр. Ростропович добился этого, вывел вперед Вашингтонский оркестр, руководителем которого он стал и где его до сих пор вспоминают и обожают. Он вывел этот оркестр в первые ряды американской музыки.

Александр Генис: Музыкантам легче, у них есть общий универсальный язык. Труднее всего писателям. Я помню, как Аксенов говорил: "Я самый выдающийся писатель Вашингтона". Это надо понимать как сарказм, потому что Вашингтон знаменит политикой, но никак не литературой. Аксенов, конечно, иронизировал над собой.

Ну а сейчас в самый раз поговорить о том, какие главные заслуги у третьей волны перед новой русской культурой. С первой волной все понятно. Она сохранила дух русской литературы и вернулась с триумфом – Бунин, Цветаева и так далее. А как по-вашему, повлияла на отечественную культуру третья волна? Это очень субъективный вопрос, потому что мы тоже причастны к этому процессу.

Соломон Волков: Опять-таки укажу на главную фигуру – на Солженицына, которого в России встречали как живого гения и пророка. Но если вы вспомните, довольно быстро ему в России указали на его место. Его телевизионные передачи, я понимаю, что это не был шедевр занимательности, если угодно, но ему просто сказали: у вас, Александр Исаевич, рейтинги низкие. Его передачу получасовую быстро очень закрыли. В Думе, когда он выступал перед депутатами, многие демонстративно зевали, спали, выходили во время его речи. Отношение к нему довольно быстро скисло.

С другой стороны, как прямо противоположное нечто, я могу указать на влияние Эдуарда Лимонова, о котором мы сейчас иногда вспоминаем. На Западе, в Нью-Йорке, в частности, где мы с ним общались, он оказался не у дел, а вернувшись в Россию, его проза, с одной стороны, оказала сильное, как мне представляется, влияние на новую российскую словесность, но и существенное влияние у него оказалось и политическое. Нацболы были довольно заметной партией, партия Лимонова, ее акции вызывали живой общественный интерес, как бы к ним ни относиться.

Потом, конечно же, пример существенного влияния на развитие постсоветской прессы – это "Новый американец", газета, которую здесь создал, вдохнул в нее жизнь, указал ей путь Довлатов. Вы, Саша, в ней сотрудничали чрезвычайно активным образом. Вы с Петей Вайлем были ближайшими сотрудниками Довлатова в этой области.

Александр Генис: Да, конечно. Главная заслуга “Нового американца", на мой взгляд, одна. Нельзя сказать, что там печаталось что-то экстраординарное, то, что может пережить наше поколение, но одно достижение у газеты есть, и это заслуга Довлатова. Я имею в виду создание нового языка дружеского общения, которого не было тогда в прессе. Мы знали два варианта русского языка: либо официоз, пример – передовая "Правды", которую не читал даже тот, кто ее писал. Кстати, передовые в эмигрантской прессе часто были очень похожи, но только со знаком минус. Вот этот официоз, он был, конечно, своеобразный официоз, потому что в эмиграции придумывали свой язык.

Я уже миллион раз рассказывал об этом, но все равно не могу не вспомнить, что для того, чтобы не пользоваться советским официозом, эмигранты придумали эмигрантский официоз, где ядерные бомбардировщики назывались нуклеарными бомбовозами. Я знаю, что я много раз приводил эту шутку, но это не шутка – это правда, я сам верстал газету, где это печаталось. Итак, либо официоз, либо что-то с матом, что-то грубое и пригодное для общения лишь в мужской бане. Вот с этими крайностями и боролся Довлатов. На планерках в газете он никогда не анализировал содержание наших материалов, только форму. Сергей требовал писать языком, пригодным для общения интеллигентных людей. И это фамильярное, но в то же время без мата, без стеба общение и стало языком "Нового американца”. За это нас и полюбила эмиграция. Когда появилась свободная пресса в России, то, думаю, уроки нашей Третьей волны были ей полезны. Мы ведь первыми прошли этот путь. Когда-то в этой связи Мария Васильевна Синявская произнесла гениальную фразу: “Эмиграция – это капля крови, взятая на анализ”.

Скажите, как вы представляете себе, что ждет четвертую волну на Западе и в России?

Соломон Волков: Предсказать это довольно затруднительно. Самые громкие сейчас случаи, самые громкие имена – это политические активисты, но ведь их немного, а основная масса потенциальных эмигрантов, о которых вы говорили в начале сегодняшней беседы, ищет лучших условий для работы. Многие из них, уверяю вас, будут сохранять даже российские паспорта. Как сложится их судьба на Западе, мы не знаем. И можем только надеяться на то, что эта четвертая волна, освоившись на Западе, добившись там значительных, дай бог, результатов, повлияет на подготовку новой перестройки и демократизации России.

Александр Генис: Тут тоже любопытная история. В истории эмиграции на Западе были три волны и постоянный прилив. В Америку приезжало очень много эмигрантов, как я уже сказал, по совсем другим, не политическим причинам. Они прекрасно устроились и создали свою субкультуру. Недавно я давал интервью сербской газете, где меня спросили: а что, собственно, такое ваш "русский мир"? Я говорю: "русский мир" – это жизнь с Пушкиным, селедкой, баней и Окуджавой, но без Путина.

Примерно это происходит сегодня в эмиграции, где сохранились некоторые яркие явления советской эпохи. Например, КВН. Поразительно, что советской власти уже нет, а КВН существует и прекрасно себя чувствует в Америке и в Канаде. То же самое авторская песня – то, что пели у костра наши шестидесятники. Оказалось, что и эта традция пересекла границы и продолжает жить здесь. То есть русская культура, как когда-то сказали представители первой волны эмиграции, не черепаха и не нуждается в панцире государственной защиты. "Русский мир" может и так процветать и жить не на две страны, а на две культуры. Обычно это “технари”, врачи, очень много, конечно, физиков, айтишников. Я был не так давно в Техасе, где есть огромный университет “A & M”, там на некоторых кафедрах, вроде астрономии или теоретической физики, чуть ли не все говорят по-русски.

Другими словами, дело не в том, как наши на Западе живут. Вопрос заключается в том, что они могут сделать для России. И тут важно использовать опыт третьей волны. Мне кажется, что мы подготовили новый язык, мы подготовили нужные слова, которые стали очень важны во время перестройки. Давайте вспомним, что такое перестройка. Ведь Горбачев хотел перестроить социализм, то есть он хотел его улучшить, но он никогда не отказывался от социализма. Однако когда началась гласность, когда хлынули сочинения, которые были запретны в России, то они перевернули ситуацию в Советском Союзе, и в конечном счете похоронили коммунизм.

Мне говорят, что важны не слова, а дела, но слово и есть дело. В том числе опыт третьей волны показал, как важны были эти наши слова, как они пригодились в то время освобождающемуся от цензуры обществу. Вспомним, каким тиражом печатался "Новый мир", когда там печатался Солженицын, и нам станет понятным, какое огромное влияние он оказал. Эти слова оказались очень важными для процесса демократизации, которая до сих пор позволяет русским людям читать, что они хотят, ездить за границу. Как бы ни страшна была путинская реальность, но сегодня российская жизнь свободнее, чем она была до перестройки. Я думаю, что влияние свободного слова будет продолжаться. И это дело для четвертой волны, которое во времена интернета будет особенно важно.

Знаете, Соломон, меня однажды, когда я выступал в Петербурге, одна девушка спросила: ”Как вы думаете, имеет смысл бороться или это никогда не кончится?" В ответ я привел цитату из одного западного журналиста, которая мне очень нравится: “В России никогда ничего не меняется, но в один прекрасный день меняется все”. В конечном счете четвертая волна позволит сохранить определенные интеллектуальные ресурсы, создать новые слова, подготовить Россию к тем переменам, который в этот самый “один прекрасный день” несомненно произойдут.

Соломон, какой музыкой мы завершим нашу беседу?

Соломон Волков: Я хочу в связи с вопросом об эмигрантской музыке и ее влиянии на ситуацию в России вспомнить об Александре Галиче, одном из моих любимых песенных авторов. Есть у него такая, может быть, не самая популярная, но, на мой взгляд, замечательная песня, называется она "Песня об отчем доме". Я прочту первую строфу и заключительную:

Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,

Золотой мой недолгий век.

Но все то, что случится со мной потом,

Все оттуда берет разбег!

И заключительная строфа:

Не зови вызволять тебя из огня,

Не зови разделить беду.

Не зови меня!

Не зови меня...

Не зови –

Я и так приду!

Вот этой замечательной песней Галича, в которой очень точно раскрыта и психология эмигранта, деятеля культуры, и его душевная драма, я хочу заключить сегодняшнюю нашу передачу.

(Музыка)

Вы слушали подкаст Александра Гениса “Взгляд из Нью-Йорка”. В этом эпизоде мы с Соломоном Волковым обсуждали новую волну эмиграции из России в контексте опыта третьей волны.

Нас легко найти в эфире и на сайте Радио Свобода. Подписывайтесь на мой подкаст на Spotify, Itunes, Google podcasts,Yandex music.

П.С. Друзья, интересная новость. “Свобода” открыли телеграм-канал. Это культурный дневник нашего Радио под названием "Тёплый ламповый звук", где публикуются тексты, видео, документальные фильмы, аудио, тематические проекты об истории и диалоге культур в самом широком смысле этих понятий. Тут вы встретитесь с Дмитрием Волчеком, Алексеем Цветковым, Еленой Фанайловой, Владимиром Абариновым, а также и нашими беседами. На новом канале – документальное кино проекта “Признаки жизни”, воскресная музыка с Артемием Троицким и много другого и интересного. Подписывайтесь на канал “Тёплый ламповый звук”, чтобы отдохнуть от бурных политических новостей.

Подписывайтесь на подкаст "Генис: Взгляд из Нью-Йорка" на сайте Радио Свобода

Слушайте наc на APPLE PODCASTS – GOOGLE PODCAST – YANDEX MUSIC