Вторая мировая война – присутствует ли она в разговорах украинских военных? Хоть как-то, пусть мельком…
Отвечая на мой вопрос, лейтенант медицинской службы, невропатолог Богдан Науменко пытается улыбнуться.
– По-моему, только ленивый не проводил никаких параллелей со Второй мировой. По крайней мере, в бульбашке, в которой я верчусь, с какими только войнами не сравнивалась нынешняя бестолковщина! И с Вьетнамской, и с нашей Национальной освободительной после семнадцатого года, и с Крымской, и со Столетней, и с "войной трёх царств" – с этим, кажется, китайским аналогом Столетней войны в Европе, и с Галльской. Короче, Анатолий Иванович, какую войну ни возьми, можно провести какие-нибудь параллели. Даже двухнедельную войну в Гондурасе – и ту можно к чему-нибудь вспомнить.
Называя войны, лейтенант, кажется, имеет в виду свой личный перечень. Вряд ли каждый вокруг него простирает свою память до древнего Китая. Но в целом его слова – это для меня слова всё-таки не последнего свидетеля. Он ведь имеет дело с ранеными. У них, по крайней мере, у тех, что идут на поправку, есть время для разговоров. Да, наверное, и потребность.
Бульбашка – это по-русски пузырь.
Примечательно для меня то, что и Вторая мировая, и прочие войны там вспоминаются в связи с родной бестолковщиной. Низшие недовольны высшими, высшие – друг другом. Так в мирное время, так и в военное всюду и всегда. Не желая ни признавать, ни отрицать эту особенность, другой мой собеседник, сержант-доброволец с высшим образованием, очень сухо говорит:
– Базарить о Второй мировой – не ко времени. Все наши разговоры – об этой.
А о том, что это за разговоры, – ни слова.
По ходу таких встреч мне становится понятнее, почему советские ветераны Второй, особенно рядовые, неохотно вспоминали время, проведённое на позициях. Дело не только в том, что им было тяжело ворошить то, что хотелось забыть. Они не хотели врать, а говорить правду в сталинское время было опасно.
Я был мальчишка, и некоторые из моих односельчан – уцелевших фронтовиков со мной откровенничали. Обычно это бывало в поле, без свидетелей. Мотыжим с Павлом Степановичем Поповым картошку. Он за мотыгой, я веду коня. В перерыве он (не конь, разумеется) рассказывает:
– Мы были голодные, Толик. От наших пленных немец знал, как у нас делили хлеб. Старший режет, по возможности, на ровные части буханку и выкрикивает фамилии: Иванов! Петров! Сидоров! Тому, кто откликнется, а не лежит где-то трупом, вручается ломоть… Сидим в окопе. Напротив – немецкий. Оттуда на штыке поднимается буханка. "Иванов! Петров! Сидоров!" – кричит немец. Решай сам: насмехается над нами, голодными, зовёт в плен или то и это.
О войне во время войны особо распространяться не следует
Конь был трофейный, артиллерийский, неправдоподобно огромный, с обрубленным хвостом и номером на крупе, мы звали его Вильгельмом. Того номера и латинских литер при нём уже не помню, хотя забыл не сразу.
Хорошо отзывался Попов об однополчанах-казахах: спокойные, уважительные. О русских:
– Что – русские? Такие же, как и мы, украёнцы, или как там нас.
Какие именно такие, не объяснял, или я не помню, а придумывать не хочу.
Медалей никто не нацеплял вплоть до брежневских времён. Женщины нарочно искажали это слово: "МеНдалей мой принёс полные карманы, а за них ему ни копейки".
Сегодня украинские военные всё ещё отмалчиваются даже перед близкими не из боязни последствий, а по неписаному правилу, что о войне во время войны особо распространяться не следует.
Перебираю воспоминания или то, что называется этим словом, таких участников Второй мировой, как самые известные полководцы: советские и не только. Все они не обходят бестолковщину каждый своей стороны, но на неё не упирают. Несколько отличается от них немецкий генерал-фельдмаршал Манштейн. Он наводит читателей на мысль, что если бы Гитлер слушался не себя, а его, то война закончилась бы как минимум вничью.
Людей всех званий и должностей, мысленно берущих командование на себя, чтобы всё пошло, наконец, так, как надо, в украинской армии сегодня немало, хотя они пока и немногословны. Думаю, их больше, чем в российской, потому что в украинской легче встретить даже рядового с высшим образованием, не говоря о сержантах. В офицеры их выдвигают не сказать, чтобы охотно. Одну из причин отставной подполковник, после ранения работающий в военкомате, объясняет расчётливостью командования. Ему, командованию, невыгодно, говорит, чтобы кадровый капитан, шедший до этого звания годы, косился на штатского, которому на то же самое хватило нескольких месяцев.
Слова "невыгодно" я не ожидал.
Предпринимая свой опрос, я думал, что о Второй мировой украинские военные могут вспоминать в связи с потерями: как-то сравнивать тогдашние и нынешние. Задавал этот вопрос и прямо. Нет, мой вопрос наводил их на другое сравнение: сколько людей теряет их сторона и сколько – русская. Все сходились на том, что русская – больше, хотя темнят, мол, обе.
Сумской исследователь Виктор Бобиренко применил свою методу оценки полуофициальных украинских цифр. Он прикинул, сколько погибших хоронят в поле его зрения, сделал некоторые расчеты-обобщения и заключил, что общая цифра искажается не так смело, как можно думать, привыкнув не верить ни одному слову начальства.
Людей Украина теряет меньше, чем Россия
По его примеру я делаю то же самое. Оказываясь в том или ином селе, райцентре, общаясь с людьми в базарные дни, встретившись с кем-нибудь из знакомых после недельного перерыва, задаю вопрос: "Сколько было похорон за это время?" Каждый понимает, о каких похоронах речь. Моя оценка совпадает с Бобиренковой. Людей Украина теряет меньше, чем Россия.
В украинскую армию не только идут – из неё и бегут, от службы в ней и уклоняются. Те и другие тоже вызывают разговоры о Второй. "Сталин таких расстреливал!" Не забываются и его чудовищные наказания за сдачу в плен. Сдача в плен чуть ли не целых дивизий Красной армии в начале той войны становится новостью для тех, кто слышит о 1941-м будто впервые, а то и впрямь впервые – такие тоже есть.
Вторую мировую часто называют по-советски отечественной. Такова всё ещё правда послесоветского времени. Самое непечатное, что можно услышать, когда Вторая всплывает в разговоре, – что нынешнюю, если разобраться, нельзя считать настоящей войной. "Можешь меня добить, но посмотри на жизнь в тылу. Ты сам в этой жизни. Сильно в ней чувствуется война?" – говорит мне идущий на поправку сосед. На передовой он провёл больше года.
Сидим с ним в пиццерии, она в двух шагах. Пять разновидностей пицц, освещение – хоть иголки собирай, только и того, что нет спиртного – за ним надо сходить через дорогу в "Цукерочную". Цукерка значит конфета. В полный голос он читает мне со своего смартфона местные новости. "В Сумах состоялся Всеукраинский турнир дзюдо "Кубок несгибаемых" среди юношей и девушек рождения 2009–2010 годов. В нём приняли участие спортсмены из Ахтырки и взяли тринадцать призовых мест. Участие спортсменов в турнире было обеспечено из средств местного бюджета". Дальше среди новостей – очередная выставка живописи и графики в Ахтырской художественной школе…
"Что, во время той войны привозили с фронта погибшего солдата в его село? И село чуть ли не полным составом провожало его на кладбище, да? А потом отдыхало на поминках в кафе-ресторане?" – говорил этими днями после таких поминках в моём селе муж одной из моих родственниц, практикующий ветеринар-пенсионер. Это были вторые такие похороны-поминки за два с лишним года.
Только один человек в разговоре о Второй мировой выразил удивление, да и то, пожалуй, наигранное, что немецкий народ всё-таки признал своё поражение в ней. Этот человек принял бы, говорит, как должное, если бы немцы оказались похожи на россиян, чья империя, как известно, не признала ни одного своего поражения в какой бы то ни было войне, что спокойнее всех, потому что вскользь, отметил Лев Толстой.
Что до Украины, то она – это уже видно – будет с упоением, не исключено, что до одури, обсуждать царившую во время войны бестолковщину и назначать виновных. Если, конечно, в ней не убавится свободы. Не убавится, конечно, по сравнению с довоенным временем. Сейчас её заметно меньше и, соответственно, становится всё больше людей, которые этим недовольны.
Это всё уже было написано, когда пришёл едва ли не самый для меня важный ответ на моё обращение. Я написал находящемуся в боевых порядках старшему лейтенанту, заместителю командира по боевой работе ПТРК Татьяне Черновил: ”Уважаемая госпожа Татьяна! Вас приветствует и беспокоит некий старый писака Стреляный. Возможно, у Вас найдётся минута, чтобы написать мне пару слов, вспоминают ли люди вокруг Вас что-нибудь про Вторую Мировую войну". – "Совершенно нет, – ответила она, – разве что иногда слышу, что тогда не было дронов – легче было воевать".
ПТРК – это противотанковый ракетный комплекс.
Анатолий Стреляный – украинский писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
