Четверть века назад харьковчанка Ольга Сидоренко переехала в Россию, в Курскую область. Родила двух сыновей. Работала на рынке, на автомойке, в магазине.
В 2021 году ее старший сын Владислав Кривенко был призван в российскую армию, спустя полгода заключил контракт, как утверждает мать – под давлением. 16 марта 2022 года военная колонна, в составе которой он находился, вошла в Харьковскую область Украины и была разгромлена. Кривенко пропал без вести.
С тех пор Ольга Сидоренко пытается его найти, обращается во все инстанции, вплоть до президента Путина, но получает лишь обрывки противоречивых сведений. Однако она не сдается и уверена, что ее сын, которому 15 июля исполняется 20 лет, жив.
Семья пропавшего без вести российского солдата – в фильме Владимира Севриновского в документальном проекте "Признаки жизни".
Монолог матери
На дорогу всегда оглядываюсь, постоянно кажется, что он из-за угла будет идти, как с училища приходил, с работы. Я [раньше] здесь часто стояла: смотрю – он идет. [Кажется], что вот-вот он будет идти в форме, красивый, с улыбкой.
[Он пропал] в Харьковской области, там, где я родилась. Если бы сейчас можно было поехать туда, под Изюм, я бы уже была там, я бы в каждый дом заходила, спрашивала. Я очень надеюсь, что люди могли его просто подобрать и выхаживать. Я уверена, что он живой.
Сказали, что 16 марта колонну разбили, что очень много трупов, что нужно сдать ДНК
12 марта у меня был день рождения, он мне позвонил, поздравил. И это был его последний звонок, больше он на связь не вышел. Шестого апреля нас вызвали в военкомат, сказали, что 12 марта он приехал, а 16 марта их отправили в ту колонну, пошли в наступление. Сказали, что 16 марта колонну разбили, что очень много трупов, что нужно сдать ДНК. Мы сдали ДНК, военкомат результаты не сообщил, мы узнавали сами, звонили в Ростов. Результаты ДНК пришли отрицательные, совпадений не было. Я связалась со всеми волонтерами, которые есть в Белгороде, раздала им информацию, я обзвонила все больницы от Воронежа до Кавказа, лично искала телефоны, его нет нигде.
У нас много мам, которые тоже ищут своих детей. Две мамы уже похоронили своих детей, они умерли 28 марта, а похоронили буквально две недели назад, им только сообщили.
У вас пропал солдат, почему никто его не ищет?
Как сказала мне одна мама, что 500 человек с нашей части пропавшими без вести считаются. Если мы их не будем искать, их никто искать не будет, они не нужны никому.
Никто не видел его гибели, никто не видел его ранения, никто его живым не видел. Как так возможно, объясните мне? Я не понимаю. Я эти вопросы задаю министерству обороны, они мне говорят: вы обратитесь туда-то. Почему я должна обращаться? Это должна делать воинская часть. У вас пропал солдат, почему никто его не ищет? Почему воинская часть не связывается со мной? Она вообще от меня не хочет никаких трубок брать. Кому это нужно было? Зачем вообще это все началось? Как вообще можно было детей отправлять?
Меня поразило то, что там одна молодежь, одни дети, призывники
Никто не хочет ничего делать, никто не хочет искать, никто не хочет помогать, никому ничего не нужно. Что значит – мы не знаем? Мы живем в XXI веке. Я понимаю, когда в 1941 году война началась, – и то какие-то сведения давались, люди находились. Живем в XXI веке, у нас интернет, технологии такие, не найти пропавшего солдата – это бред, я считаю. Где бы он ни находился, на какой бы стороне, идут же какие-то обмены пленными. Как-то обмены вы делаете, значит, списки какие-то подаются.
Их никто не спрашивал [об отправке на войну]. Если бы видели, что творится в части, они даже не знают друг друга. Их нагнали со всех городов, откуда только можно.
Я когда ездила, в Валуйках искала, мне позвонила женщина и сказала, что она видела моего Влада в "Пятерочке". Мы поехали в эту "Пятерочку", просмотрели все камеры, там был похожий мальчик, но не Влад. Меня поразило то, что там одна молодежь, одни дети, призывники. Стоит ребенок маленький, улыбается, не понимает, куда его везут.
Их просто отправили как пушечное мясо и бросили, забыли
Заставляют там [контракт подписывать] – это вам скажет каждый. Они их начали прессовать еще на втором месяце. Он уже мне начал говорить: "Мама, тут контракт заставляют подписывать". Я говорю: "Сынок, не подписывай, держись до последнего". Видать, что-то нашлось такое, что его заставило подписать этот контракт. Перед Новым годом он подписал контракт. Получается, полгода [отслужил как срочник перед этим]. Он не хотел подписывать контракт, мне всегда говорил: "Мама, я отслужу год, приду домой". Теперь не докажешь просто никак.
То, что он не давал согласия ехать – это точно. Потому что перед этим у нас был разговор с ним, я ему звонила, он говорил: "Мама, тут ребят отправляют на границу. Я к каждому подходил и говорил: – Ребята, подумайте о матерях, куда вы едете? Подумайте, останьтесь, откажитесь". Я просила: "Сынок, не соглашайся". Он единственное сказал: "Мама, нас не будут спрашивать". Их никто и не спрашивал, что они были. Я все равно его буду ждать до последнего. Я сердцем чувствую, что он живой.
Мое материнское сердце чувствует, что он живой
У них было четыре учения. Чему за четыре учения можно научить человека? Мы когда с ним разговаривали на вокзале, он говорит: "Мать, если придется стрелять, буду стрелять". – "Сынок, это не просто слова. Ты не сможешь выстрелить в живого человека – это очень сложно. Это надо быть вообще отморозком, а ты не такой. Ты не сможешь этого сделать". Как можно, если он за свои 19 лет никого никогда не ударил?
Они сейчас новую фразу сказали: "Возможно, он находится на территории Украины". До этого они не говорили. Возможно, что он в плену. В тот раз, когда мне министерство звонило, сказали, что он не числится ни в плену, не раненый, не погибший. Я не поверю все равно, у меня есть свой аргумент – это мое материнское сердце, оно чувствует, что он живой. Он обязательно вернется.
