“Добрая половина представленного в этом году материала, как документального, так и игрового, – эпизоды из истории семей их авторов. Сужает ли это их формат до камерных приватных хроник? Не думаю. Опыт пандемии показал, что полноценное кино можно снять, даже не выходя из кухни”, – заметил несколько дней назад один из мастеров румынской "новой волны" Кристи Пую, почетный гость фестиваля в Триесте (TSFF), 35 лет специализирующегося на экспертизе и пропаганде нового кино Центральной и Восточной Европы.
Надо ли удивляться, что немало показанных в Триесте семейных историй с восточноевропейским обратным адресом оказались так или иначе прошиты темами исчезновения, бегства и травматической памяти? Много ли вообще в нашей части континента семей, имевших счастье всего этого избежать?
Воскресшие в феврале 2022-го сюжеты о европейских беженцах не только не сходят с полос СМИ – их становится все больше. К украинцам добавились армяне, оставившие Карабах. В этих грустных обстоятельствах встретим мы близящийся 80-летний юбилей одного из самых масштабных эпизодов массового исхода в новейшей истории Центрально-Восточной Европы. В 1944 году многие жители территорий и стран, проглоченных СССР по пакту Молотова – Риббентропа торопились спастись от Красной армии и советских порядков.
Мы до сих пор в точности не знаем, сколько их было. На фоне большинства подробно описанных и документированных потрясений Второй мировой войны этот исход все еще малоизучен. Из разных источников следует, что тогда свои дома покинули сотни тысяч жителей всех без исключения “присоединенных” земель – от балтийского побережья до черноморского. Однако в обработке и тем более публикации подробных статистик никто долгие годы не был заинтересован. Особенно если речь шла о тех, кто бежал в соседние с СССР страны, вскоре принужденные стать его сателлитами. А многочисленные приватные беженские свидетельства – дневники, устные рассказы, рукописные, а порой и опубликованные мемуары рядовых, ничем не знаменитых людей – даже после крушения коммунизма какое-то время оставались в тени историографического мейнстрима. Кто знает, как долго бы они там пребывали, кабы не очень вовремя подоспевшее всеобщее увлечение микроисторией.
Вряд ли Виктор Стройе, скромный пенсионер из южнорумынского города Балш, всерьез рассчитывал на публикацию своих автобиографических записок – и все же не спеша писал их полтора десятилетия с надеждой, что рассказ о мальчике по имени Виктор Тешкану, в годовалом возрасте вывезенном из Бессарабии, вскоре потерявшем мать и росшем в усыновившей его семье, когда-нибудь кому-нибудь покажется достойным внимания.
В Румынии каждому известно, что в 1944 году через Прут переправилось около 600 тысяч бессарабцев
Так оно и вышло. Одиссея бессарабского беженца получила известность – и продолжение – в 38-минутной документальной ленте “77 лет назад”, ставшей кинодебютом его собственного внука.
Полностью выдержанная в мягких буро-пастельных тонах поздней молдавской осени, эта короткая, напрочь лишенная публицистических обертонов, но очень эмоциональная сага о путешествии деда и внука на землю их предков, снятая 24-летним режиссером Даном Стройе в соавторстве с его коллегой и сверстником из Молдовы Александру Бодругом, была впервые показана в Триесте.
– Я не ставил задачи исследовать исторические обстоятельства бегства дедушкиной семьи, – предвосхитил мой ожидаемый вопрос Дан Стройе, – да и, честно говоря, я пока небольшой знаток истории, но ведь в Румынии и так каждому известно, что в 1944 году через Прут переправилось около 600 тысяч бессарабцев. Мой план был намного скромнее: погрузив в багажник кинопричиндалы, привезти деда в его родные места, которые он так давно хотел увидеть… Не исключено, что хотел слишком сильно и оттого всякий раз откладывал этот важный для него визит…
– Не решался?
– Очень возможно. Думаю, что встреча с реальной родиной, которой по понятным причинам помнить не можешь, но чья условная картинка давно поселилась в воображении, – переживание не из простых. Что, если обнаружишь их полное несоответствие? Если окажется, что былое, следы которого так хочешь найти, безразлично тем, кто живет в этих местах сегодня? Мы знаем, что сельская жизнь в Молдове непроста, а теперь к этим заботам о каждодневном выживании добавился еще и страх расползания войны… К тому же тем, кто может отчетливо помнить события 1944 года, сейчас в среднем под девяносто. Удастся ли таких найти?.. При этом у деда был очень конкретный план: разыскать свою метрику с настоящей фамилией – а по возможности и другие документы; увидеть дома, где появились на свет его родители и он сам – или хотя бы места, где те дома стояли…
– Судя по фильму, это отчасти удалось.
– За что огромное спасибо прежде всего простым жителям обоих сел, где мы снимали анимированные эпизоды, – Мэркулешть и Пражины. Без их участия, без их сердечности поиски были бы явно сложнее. Даже массивные боссы местной администрации, монументально восседавшие за не менее внушительными столами, на деле оказались вовсе не неприступными! Через несколько минут они тоже задавали вполне человеческие, никак не официальные вопросы, тоже улыбались, шутили и всячески старались быть полезными. На прощание, очень довольные тем, что помогли чем смогли, они, как мальчишки, просили позволения сделать селфи на память – конечно же, вместе с дедушкой. А тот ни на миг не расставался с папкой добытых драгоценных бумаг. Так и держал ее в скрещенных на груди руках почти всю обратную дорогу. В нескольких километрах от границы выяснилось, что топливо почти на нуле, и, когда мы остановились на заправке, дед тихо, почти бесшумно вышел из машины. Я уже давно успел залить полный бак; я был готов ехать дальше, а он все стоял, внимательно вглядываясь в стремительно гаснущее небо, – как был, с теми же прижатыми к груди копиями архивных документов. Неподвижно, словно окаменел.
– Дан, вы учились кинорежиссуре в Бухаресте, оттуда до Бессарабии рукой подать. Бывали ли вы там прежде?
Я лишь знал, что конечный пункт моей дороги – село Мэркулешть
– Только однажды, примерно за год до нашего путешествия вместе с дедушкой, в 2021-м. Как раз тогда появились первые мысли сделать этот фильм. Из тех же времен и название: отсчитывая от 2021-го, ровно 77 лет и выходило. Идея провести несколько предварительных съемочных сессий пришла внезапно: я находился недалеко от границы и без всякой подготовки, даже по диагонали не прочтя ни единой веб-страницы, въехал в Молдову. Это был совершенный random: я лишь знал, что конечный пункт моей дороги – село Мэркулешть. Однако вместо села навигация упорно вела – и привела – в маленький городок.
– GPS не слишком чувствительны к локальной специфике: простые клики на этот топоним дают именно такой результат. Нужно знать, что маленькое село Мэркулешть находится в паре километров от городка с таким же названием. Впрочем, в город Мэркулешть превратили 30 лет назад. А до Второй мировой войны это был штетл, важный в еврейской жизни Бессарабии.
– Невероятно! Да, именно туда я и попал! И некоторые съемки, сделанные в тот день в “больших” Мэркулешть, в фильм включены.
– А как реагировали жители? Не обмолвился ли кто, что вы не первый киношник, посетивший эти места?
– Кто-то из прохожих говорил, что несколько лет назад приезжали какие-то люди, что-то искали, что-то снимали, но толком я так ничего и не узнал…
– И никогда не видели документальной ленты американско-израильского режиссера Мэттью Мишори Absent? Вышедший на экраны в 2015 году, этот фильм, кстати, был совместной американско-швейцарско-румынской продукцией. И соавтором Мишори выступил румынский режиссер Сабин Дорохой.
– До этой минуты я ничего о фильме Мишори не слышал.
– Как, скорее всего, и Мишори – о фильме Дана Стройе, по крайней мере пока. Вот мы и подошли к контрапункту. Два режиссера, чьи деды родились в Мэркулешть – один в больших, другой в малых, независимо друг от друга приехали и сняли практически на одном пространстве два разных фильма. Едва ли сравнимых, но убедительно взаимодополняющих, а в каких то деталях сцепленных, как неожиданно нашедшие друг друга косточки одного и того же пазла. Не спрашивайте, как такое возможно, я не уверен, что с ходу найду ответ: для меня это не меньшая неожиданность, чем для вас.
В дорогу дед Виктор взял три пожелтевших фотоснимка – единственное материальное свидетельство довоенной жизни, которым владел. Он показывает их пожилым односельчанам, и видно, что те силятся, но едва ли могут узнать изображенных, слишком давно все это было, – хотя о семье Тешкану в округе помнят многие. А инженер Анатолий, протагонист фильма “Степное” украинской режиссерки Марины Вроды, находит на чердаке целый чемодан старых фотографий. Кто все эти люди? Родственники? Друзья ушедших поколений семьи? Спрашивать мать бессмысленно: старуха едва узнает даже приехавшего к ней сына, почти не ориентируясь в реальности. Через несколько дней ее не станет, землю получит в аренду окрестный предприниматель, а вещи из дома раздадут кучке односельчан, таких же на ладан дышащих стариков. Под конец Анатолий еще раз поднимется на чердак, где ему приглянулась старая скрипка с единственной проржавевшей струной. С этой реликвией под мышкой он и покинет Степное. Фотографии останутся на чердаке, обреченные вскоре рассыпаться в ничто вместе со старым чемоданом, с домом, со всей деревней. Для этого быстрого безвозвратного исчезновения и войны не понадобится, хотя она уже на пороге.
Былого Донецка больше нет, исход жителей не прекращается до сих пор
А Ольга Черных вообще целиком смонтировала свой фильм из совсем не старых, но уже исторических семейных фотографий. Все, что видим мы на них, было совсем недавно, большинство лиц принадлежит живым людям, и всех до единого легко опознают владельцы фотоархива. Исчезло лишь место, где все это происходило. Былого Донецка больше нет, и, хотя его топография в целом все та же, исход жителей не прекращается до сих пор. Семья Ольги перебралась в Киев в конце 2010-х; тогда это еще кое-как сходило за переезд, хотя, по сути, было бегством, о чем знали и уезжавшие, и остававшиеся. Фильм так и назван – “Фото на память”.
В своем интервью Ольга заметила, что свежая беженская память фотографически конкретна и далека от идеализации. Это правда. Но правда и то, что с течением времени пейзажи и события, оставленные позади, неизбежно обрастают более или менее плотным мифологическим ореолом. Поделать с этим ничего нельзя: таково свойство человеческой памяти вообще, а семейных преданий, наследуемых потомками, в особенности. Изредка, как в случае Виктора Тешкану, отправная точка и вовсе отсутствует, так как никакими личными воспоминаниями факт бегства не сопровождается. Быть может, там и тогда младенческий возраст Виктора был его счастьем? Он никак не мог оказаться свидетелем бойни, учиненной румынскими военными в больших Мэркулешть в августе 1941 года. По некоторым сведениям, это были те самые подразделения, что месяцем раньше “отметились” в Ясском погроме. Так или иначе, к моменту рождения Виктора из тысячи довоенных жителей штетла в живых не осталось почти ни единого. Парадоксальным образом семью Мэттью Мишори от гибели уберегла сибирская ссылка, куда в первый год советского господства прародители будущего режиссера угодили за сионистские убеждения.
К 1943-му, когда родился Виктор, исчез и концлагерь – совсем близко, почти за околицей. Полтора предыдущих года там собирали свозимых из разных городов и весей бессарабских евреев. Тех, кого не убивали на месте, затем гнали пешими колоннами в Транснистрию. А станция, куда прибывали памятные всей Центрально-Восточной Европе вагоны, набитые депортируемыми, была в самом центре села Мэркулешть.
Вся округа это видела, потому что не увидеть было невозможно. Сердобольные крестьяне потихоньку носили узникам хлеб, а более предприимчивые меняли провиант на разные городские штучки. Последние интервью с живыми свидетелями, тогдашними подростками, были записаны в 2009 году.
Но кто и зачем бы стал рассказывать юному Виктору, и без того хлебнувшему беженской доли, об ужасах, творившихся в Мэркулешть до его появления на свет?
Отлично помню сам: пережившие тот ад бессарабцы, в том числе и бывшие узники Транснистрии, в первые мирные десятилетия не горели желанием сообщить нам, детям 60–70-х, что родились мы на земле, еще вчера густо залитой кровью – и не только еврейской. А в послевоенной Румынии особо распространяться о пребывании в Бессарабии накануне ее “воссоединения” могло быть еще и небезопасным. Поспешно переориентировавшись в августе 1944 года на антигитлеровскую коалицию, официальный Бухарест тут же подписал соглашение с Москвой о “возврате граждан”. Бежавшие после его ратификации подлежали выдаче советским властям. Надо ли говорить, что именно эту статистику вели весьма педантично.
Краевед назвал уничтожение довоенных жителей штетла выдумкой
Ясно, что у некоторых были и иные мотивы для молчания или старательно “отредактированной” памяти. И, возможно, остаются до сих пор. Встреченный Мэттью Мишори в бывшем штетле Мэркулешть местный краевед назвал уничтожение его довоенных жителей выдумкой. Но тут же проговорился: “То были тяжкие времена, и нам не следует осуждать былые поколения”.
Бедняга и помыслить не мог, что не пройдет и десяти лет, как случатся Мариуполь и Буча.
Ровно в тот день, когда в Триесте показывали “77 лет назад”, Румынский институт в Нью-Йорке организовал дискуссию-презентацию свежепереведенного на английский сборника эссе, посвященного Ясскому погрому и его осмыслению сегодня. Открывая встречу, одна из соавторов, писательница Алина Нелега, констатировала: “Пока мы, в свете истории прошлого и настоящего, будем считать погромы и акты геноцида коллективным сумасшествием, освобождающим каждого из нас от личной ответственности, мы рискуем их повторением”.
Боюсь, больше не рискуем: все уже повторяется. Бегство, исчезновение и травматическая память, похоже, с нами надолго.
