Анна Качкаева: На минувшей неделе представители киноиндустрии собирались в разных местах. Одни – в Петербурге, те, кто снимает «большое» кино и имеет доступ к Фонду кинематографическому, это крупные продюсеры. А другие – осколок из старого Союза кинематографистов, образовавших недавно «КиноСоюз», представители разных профессий, от продюсеров, режиссеров до кинокритиков, - собрались в Подмосковье, чтобы обсуждать, со своей стороны, государственную политику в области кинематографии. И сегодня мы будем разговаривать о том, до чего кинематографисты договорились, а они еще и играли в будущее, потому что обсуждали это в сценарной форме в группах, о развитии киноиндустрии, о ее моделях, ну и о том, как существует ныне кино зрительское и кино документальное.
Со мной в студии - киновед Андрей Шемякин, организатор многих фестивалей и ведущий на канале «Культура» известной программы «Документальная камера».
Я коротко скажу, что вы там еще делали, Андрей. Впервые после 24-летней паузы, как я поняла, состоялась «встреча на Эльбе», вернее, встреча в Воскресенском. Кстати, там домик всероссийского старосты товарища Калинина. В этом Воскресенском всегда какие-то дела творились. И эта проектно-практическая игра произошла. Обсуждали концепцию развития отрасли, актуальные проблемы кинополитики. Было там 35 человек, были иностранцы, которые читали лекции и рассказывали про то, как это устроено во Франции и Германии. Выступал господин Кончаловский, который рассказывал о Голливуде и дал крайне негативный анализ состояния российского кино. Выступали представители интернет-индустрии. Егор Яковлев рассказал о том, как кино движется к Интернету и как оно там себя чувствует. И последнее пленарное заседание, которое я застала, было посвящено представлению всех дебютных идей, предложений, проектов и попытки создания государственной политики. В пяти группах вы работали: государственная политика, образование, кадры, профсоюзы, альтернативные способы продвижения кинокультуры и еще про детский и прочий прокат.
Каковы ваши впечатления, Андрей, от всего этого?
Андрей Шемякин: Хочу сказать, что это было чуть пошире, чем просто «КиноСоюз». Собрали достаточно репрезентативную команду. Мне это, скорее, понравилось, потому что последние деловые игры, на моей памяти, были году в 93-м, может быть, в 94-ом. Когда было очень много фильмов, так называемое «кооперативное кино», которое сейчас принято ругать, а потом его по демпинговым ценам телевидение показывает уже 15 лет спокойненько. И мне кажется, что это была серьезная встреча, достаточно конструктивная. Главное было не позиционировать себя как-то «против», а выяснить, что может «КиноСоюз» и примкнувшие эксперты для того, чтобы понять, как развиваться дальше. Потому что необходимо, прежде всего, понять в своих собственных рядах, каковы взгляды, если убрать раздражающие факторы. Выясняется, и это очень хорошо Александр Ефимович Роднянский сформулировал в своей яркой речи...
Анна Качкаева: Теперь он уже не представитель телевидения, а теперь он уже представитель киноиндустрии, поскольку владеет собственной фирмой, снимает, а сейчас еще и иностранцев прикупил.
Андрей Шемякин: Так вот, он очень точно сказал, что есть три основных видения модели. Первое – это сторонники господдержки от и до, фактически назад в социализм, по крайней мере, к государственному протекционизму полному.
Анна Качкаева: А это означает: идеология, а дальше - все художественные советы, про которые написано. Судя по всему, так.
Андрей Шемякин: Близко. Второе – это французская модель, то есть государственный протекционизм без идеологии, и прежде всего, по отношению к телевидению. То есть телевидение обязано показывать национальный продукт, иначе у них отберут лицензию. Об этом очень хорошо и интересно говорил Жоэль Шапрон.
Анна Качкаева: Это представитель французской организации, которая...
Андрей Шемякин: ...долго и очень серьезно помогала нашему кино в 90-ые годы.
Анна Качкаева: Я скажу для наших слушателей, что во Франции, например, что меня совершенно потрясло в свое время, в субботу и в воскресенье «большие» каналы не показывают кино, потому что это способ выгнать зрителя в кинотеатры. Я уж не говорю о том, что в определенные дни не показывают определенные фильмы, есть определенные таймслоты, когда это можно показывать на телевидении. Но такое ощущение, что Франция в этом смысле уникальная страна все-таки.
Андрей Шемякин: Да, она заботится о своей культуре. И применительно к документальному кино, которым я занимаюсь, если не показывается определенное количество процентов на тех или иных каналах, то у них просто отберут лицензию. То есть им вменяется в обязанность. Телевидение, вроде бы, свободное, но до известного предела.
И третья модель – это даже не модель, я бы сказал, это наши замечательные рыночные романтики образца 93-го года, а еще лучше – 87-го, 89-го, которые до сих пор считают, что как только будет свободный рынок – будет счастье. Свободный рынок – понятие очень серьезное, и включает оно огромное количество институций и умение лоббировать свои решения на достаточно высоком уровне. Это отнюдь не дикие, первобытные капиталисты, как их рисовали. И вообще народ очень сильно поумнел за эти годы, я думаю, и о многих вещах имеет представление, хотя бы потому, что уже все-таки достаточно открытое общество, много информации, есть с чем сравнивать. И Александр Ефимович Роднянский, обрисовав три основных движения...
Анна Качкаева: ...призвал определиться: с кем мы и где.
Андрей Шемякин: Я думаю, что мы сейчас году в 26-ом применительно к тому, что у нас был немножечко нео-НЭП, победил немножечко правый уклон, разгосударствление произошло ровно настолько, насколько нужно было, чтобы сбросить балласт. Государство остается фискальным, то есть забирает себе, а потом уже выделяет по своему усмотрению, а не наоборот. И большое количество людей, которые хотят, по крайней мере, включить государство в игру, сделать его прозрачным, они совсем не такие уж социалисты. Они, как Даниил Борисович Дондурей, например, прекрасно понимают всю механику и исходят из реалий, как они есть. Другое дело, что две совершенно разных задачи можно решить рыночным путем. Первая: привлечь свободные капиталы в кино, которые убежали оттуда, по-моему, как раз после 94-го года отчасти, по крайней мере, из производства, когда у нас было первое «малокартинье» после Сталина. В 1996 году – 26 картин всего, если я не ошибаюсь. Потом, правда, быстро наверстали.
Анна Качкаева: Сейчас в запуске восемь картин...
Андрей Шемякин: В запуске, может быть, и больше. Государство в этом году, видимо, сможет профинансировать...
Анна Качкаева: А с чем вы это связываете?
Андрей Шемякин: Я связываю это с тем, что, во-первых, гораздо меньше стало денег, а во-вторых, это политика менеджеров. Это первый шаг, посмотрим, к чему она приведет. Но первый шаг, который давно предвидели – то есть резкое ограничение возможностей: вот этих сильных надо поощрить, а всех остальных убрать. Были опасения, что будут поощрять только «своих», нет. Здесь, я могу сказать, некоторый баланс соблюден, даже по именам, которые были оглашены Вячеславом Николаевичем Тельновым, все вполне достойно.
Анна Качкаева: Это представитель Минкульта.
Андрей Шемякин: Назначенный ответственным за кинематограф.
Тем не менее, остается масса тревожных вопросов. Потому что есть сферы, из которых государство не может уйти, например из образования. Оно не может не субсидировать документальное кино, которое во всем мире почти связано с государственным протекционизмом, правда, очень сильно помогает телевидение. Либо как у американцев...
Анна Качкаева: Кстати, то, что телевидения в этой компании было не очень много, это было довольно показательно, потому что это означает, что телевидение может быть двигателем, и оно во многом помогло развитию большого кино для больших кинотеатров, вбросило от «Дозоров» до «Адмиралов». Но дальше оно как-то живет собственной жизнью, судя по всему.
Государственная политика в области кино во Франции понятна – протекционизм своего, без идеологем. В российском случае выбор своих и не очень ясные, размытые критерии с точки зрения содержания поддержки, отсутствие, как я услышала на этом мероприятии... Вообще ни одного детского фильма в этом году не запустили. Это, конечно, «чудесная» государственная политика, что ни одного детского фильма не запустили. И непонятные критерии, на каком основании поддерживаем так называемый артхаус. Ничего не понятно. И опять же в этом разговоре я услышала, главным образом, какие-то призывы, обращения: поддержите, защитите, запретите. Как же формулируется госполитика сейчас? Она вообще как-нибудь и кем-нибудь формулируется? Судя по тому, что говорили представители Минкульта и Фонда развития отечественного кино, Сергей Толстиков и Вячеслав Тельнов, они тоже руками разводят. Хотя вполне устроились между «питерскими» и «московскими».
Андрей Шемякин: Что касается Вячеслава Николаевича Тельнова, я был доволен тем, что он говорил, хотя бы потому, что он не брал на себя много. Он просто обрисовал конкретную ситуацию, сказал, что сегодня будет так, эти люди получили. И даже вопросов не было.
Анна Качкаева: Перечислили от Сельянова до Бондарчука, Кирилла Серебреникова.
Андрей Шемякин: Василий Сигарев и так далее. То есть все, о ком говорят, кого так или иначе обсуждают, они присутствуют.
Подходы-то подходами, но у нас наметилась некая многоукладность чуть-чуть, потому что не может быть унифицированной ситуации при разгосударствлении экономики. В одних областях государство должно быть, в других – по договоренности, в третьих – лучше не надо, сами справимся. И в этом смысле упование или отвержение государства – как в 93-ем году. Колоссальный опыт, вроде бы, накоплен, а куда-то это в никуда. И это для меня был самый драматический аспект. Притом, что в каждой группе очень интересно работали, были интересные доклады, и можно было себе составить примерно картину. Но эта картина, как сказал Александр Роднянский, - это 86-89-ые годы, когда это все пребывало в состоянии мечт. И я думаю, понятно почему. Никто не заинтересован в настоящей, серьезной прозрачности, я так думаю. Кинополитика складывается все-таки ситуативно. Чуть пережмешь – скажут, что идеология. Чуть недожмешь – скажут, что бросили на произвол судьбы. Общество сейчас настолько разнородно, и оно, главное, воспроизводит себя в кинематографическом сообществе. Я напомню, все, что в кино, потом все и в обществе. И 86-ой год, V съезд, о котором говорят самые разные вещи - я считаю, что это было выдающееся событие, но трагическое. Проходит несколько лет, и все это разворачивается уже на страну в целом. Поэтому сейчас, наверное, очень многое будет зависеть от того замечательного слова, которое было написано номером первым, и здесь я руками и ногами «за» - солидарность. Но, как говорил известный исторический персонаж, чтобы объединиться, надо сначала размежеваться. И мне понравилось, что размежевание не носило драматического характера. В конечном счете, многое еще зависит от того, у кого какие были изначально стартовые условия «во время оно».
Анна Качкаева: По логике, которую я услышала, опять же человек, внешне наблюдавший за процессом ваших споров, в общем, никто не возражает, что продюсеры и прокатчики должны как-то освобождаться от государства и находить способ зарабатывать. И есть сферы, в которые государство никогда не уйдет – сфера образования и поддержка социально значимых, как обычно говорят, проектов. Но никакое государство не заставит сценариста написать сценарий детского фильма. Что это? Это же удивительно, что в такой стране не запущен ни один детский фильм.
Андрей Шемякин: Об этом уже давно говорят. Это катастрофа.
Анна Качкаева: Нет прогноза будущего. Сериалы-то запускаются. Смотрите, какая большая школьная тема на телевидении, и уже не первый год, и в разных вариантах – и реальном, и мистическом. А с кино-то что?
Андрей Шемякин: А это интересно – во что играют дети. Мне кажется, сейчас нужен не столько сценарий, сколько четкое представление того, что сегодня происходит с детьми. И тогда, может быть, будет понятно, что им нужно.
Но есть еще один интересный момент. По большому счету, кинематограф – это и искусство, и производство. Раньше говорили только об искусстве, и государство было продюсером. Ну, с натяжкой можно так сказать. Реально в той ситуации, которая была, в достаточно непростые времена были люди, которые реально вели себя как продюсеры в тех рамках, которые задавало государство, пытаясь взять максимум. Например, Пырьев, как директор «Мосфильма», или Григорий Наумович Чухрай с замечательным экспериментальным объединением, которое, между прочим, угрохали сами кинематографисты, когда они увидели, что одни зарабатывают столько-то...
Анна Качкаева: Где отец Познера работал, да?
Андрей Шемякин: Да. Там было «Белое солнце пустыни», «Свой среди чужих...», «Не горюй!» Данелия и так далее. Очень быстро поняли и захотели уравниловки. Удушили собственными руками. Об этом было сказано, между прочим, на V съезде, чтобы не было упрощения ситуации. И в этом смысле мера самостоятельности. Сколько сегодня можно заработать? У нас сейчас нет доходного кинематографа. Сколько денег может прийти в кино? Как сделать кинематограф доходным? Мне не хватило хотя бы даже постановки вот этих вещей, абсолютно практических.
Анна Качкаева: Говорят о проекте «Единой России» «Кино Сити» в небольших городах. И у меня кроме ощущения, что это «распил» большой... Я не знаю подробностей, может быть, я ошибаюсь. Наверное, хорошо строить в маленьких городах хорошие кинотеатры с хорошим звуком, правильными сиденьями, хорошим экраном, удобными залами. А показывать там чего? Большие деньги туда впихнут, а показывать чего? Или как раз оттого, что их будет много, то и появится?
Андрей Шемякин: Я думаю, что отчасти – да. Прокат, если вынести за скобки понятия «народный», «национальный», «государственный», у нас существует. Я имею в виду, конечно, не прокат документального кино, но, по крайней мере, игрового. Можно смотреть. И продолжается политика по увеличению залов, и здесь очевидна преемственность. Но это лучше к тем, кто лучше меня знает точные цифры и количество. Но я могу сказать, что региональные студии, у которых были уникальные архивы, в значительной степени исчезли. Ими никто не занимался. И когда теперь говорят о кинотеатрах, а на какой базе, кто придет в эти кинотеатры? Есть что показывать.
Анна Качкаева: Не воспитана аудитория или отвыкла.
На вашей встрече в Воскресенском, когда вы обсуждали сценарии, как констатация прозвучало: в России состоялось продюсерское кино. Что это значит?
Андрей Шемякин: Я с этим категорически не согласен. Продюсерское кино – это кино людей, которые знают, чего хотят, активно в это дело вкладываются, ищут под свои проекты деньги и вообще являются двигателями прогресса.
Анна Качкаева: И рискуют.
Андрей Шемякин: Да. За редчайшим исключением у нас, скорее, кино не продюсерское, а директорское. То есть очень грамотные, очень серьезные люди, которые занимались производством, они получили возможность участвовать в государственных торгах, получать лоты, побеждать на конкурсе, они создают свои студии. Они, конечно, этому учатся. Но говорить о продюсерском кино можно только тогда, когда действительно есть свободные деньги.
Анна Качкаева: И когда эти деньги человек находит, он лично своими деньгами и рискует.
Андрей Шемякин: Находит – это уже серьезная проблема. Было бы лучше, чтобы финансовые потоки двигались непрерывно.
Анна Качкаева: Если будут правильно кредитоваться, например.
Андрей Шемякин: В частности. И в этом смысле очень интересна американская модель, которая пока совершенно не для нас, но там на каком-то этапе возникло определенное сочетание кинематографа, который для всех и который не для всех – та модель, которая у нас замечательно была представлена в 90-ые годы на телевидении. Дело ведь не в том, чтобы фильм получил как можно больше зрителей, он должен получить. Другой вопрос – как? Пока действует советский принцип «плана – вала». Единовременно сорвать кассу, в лучшем случае. Поэтому судорожное слово «блокбастер», в котором нет смысла на сегодня, потому что хотим за 3 копейки сделать то, что должно стоить миллион, - это чудовищно. Другое дело, что слова «некоммерческое кино» у меня вызывают мелкую дрожь. Потому что там, где существуют деньги вообще, - это уже коммерческое. Другое дело, что каждый человек должен получить свой фильм, а не все – это огромная разница. И от всех – к каждому. Механизмы перехода – вот это, мне кажется, и должны возглавить продюсеры, потому что есть серьезная аналитика, есть интуиция, есть приобретенный опыт.
Анна Качкаева: Сколько у нас в стране можно насчитать продюсеров по той логике, которую вы описываете?
Андрей Шемякин: Человек пять.
Анна Качкаева: А что ж тогда констатируют, что продюсерское кино?
Андрей Шемякин: Сегодня от продюсеров очень многое зависит, от тех, кто называется продюсерами.
Анна Качкаева: Тех, к кому с рукой подходят: «Подайте».
Я вам процитирую Виктора Гинзбурга, он россиянин, но американец уже, там учившийся, и вдруг снявший фильм по старой книге Пелевина «Generation «П», которая, казалось бы, про те годы, но ложится на нынешнее время, и персонажи там оказались очень все выпуклые и живые, и контекст получился...
Андрей Шемякин: Когда-то это была фантастика, а теперь – реальность.
Анна Качкаева: Тогда не до конца понимали, про что, а теперь все понимают – кто. И вот он отвечает на вопрос: «Русское кино – это мутант, который никому не понятен, кроме людей, которые его делают и зарабатывают на нем деньги. И впаривают его зрителям, как единственный вариант, который может быть. Безальтернативный. Кажется, что это какой-то заговор, в котором участвует не только кино- и телеиндустрия, но и критики, которые должны обслуживать эту индустрию, иначе они потеряют хлеб насущный. И вот все они якобы находятся в поиске национальной, объединяющей идеи, что такое русский кинематограф. Для этого они все время встречаются на форумах, создают фонды, обсуждают. Мне кажется, это бессмысленный поиск, потому что таким искусственным образом идею не найти. Тут есть какое-то продюсерское кино, авторское. Для меня это абсолютно непонятные термины. Для меня есть кино. Хорошее или плохое, интересное или скучное, глубокое или чисто развлекательное».
Андрей Шемякин: Как все широковещательные заявления, оно слишком широко в одних вещах и слишком узко в других. Национальную идею давно уже, слава Богу, никто не идет, хотя бы потому, что с идеями нынче плохо. С другой стороны, сегодня сама по себе ситуация зрителя – это самое загадочное. Наша прикладная социология, более-менее существующая, неплохо справляющаяся со своими обязанностями, ее не слышат. Мы телегу впереди лошади все время ставим. Мы хотим, чтобы зритель опять был таким же послушным, как в советские годы, когда он уже не был послушным. Нея Марковна Зоркая, один из пионеров социологии кино, рассказывала, что категорически были засекречены прокатные данные, но все прекрасно знали, что когда в 1977 году кино стало убыточным, и зрители впервые не пришли в зал, срочно компенсировали индийскими мелодрамами, французскими комедиями, и мы уже подросли на них.
Анна Качкаева: Кстати, пошли именно подростки. И эта ситуация очень похожая. Сейчас же тоже в кинотеатрах девочки, ведущие за ручку своих мальчиков, лет до 18-20.
Андрей Шемякин: Конечно. Но походив немножко в кинотеатры, я убедился, что, как ни странно, так называемое артхаусное кино, кино фестивальное, которое, по терминологии Гинзбурга, должны обслуживать критики... А критики сейчас ничего не обслуживают, они выживают. И профессию критика не следует путать с профессией киножурналиста или киноведа. Критика всегда была авторской, аналитической, личностной. И сегодня довольно сложно установить диалог с тем художником, о котором ты хочешь писать. Журналисты могут сказать, как сужается площадь в газетах общедоступных о кино. Киноведение может сказать, насколько сложно существовать сейчас этой гуманитарной дисциплине...
Анна Качкаева: Получается, по этой логике, что зритель какой-то ограниченный. Я не понимаю, кто может пойти на документальное кино. Хотя я видела, как ходят на «Лавр» в два кинотеатра - все залы забиты, и молодежь, и средний возраст. Но это только два кинотеатра.
Андрей Шемякин: Сейчас уже довольно много площадок, есть просто разница между прокатом и показом. Показ – это именно то, чем должны заниматься продюсеры, дистрибуторы, пробовать. Фокус-группы – искать аудиторию. Если людям не объяснить, они не знают, что это существует. Они не знают, что это им может быть интересно. А как это может быть интересно без продуманной маркетинговой политики, без грамотного менеджмента?.. Надо тогда включать все рыночные механизмы в этот разговор, а у нас этого нет. Говорят: пойдет зритель или не пойдет. Так вот, я убедился, что фестивальный успех, который сегодня для прокатчиков вещь, скорее, отрицательная... Они перестали верить критике, думая, что здесь рука руку моет, все свои. Я это слышал, хотя зря, по-моему. А вот что касается зрителей, им становится интересно: а чего это вдруг получило?
В прошлом году, когда Попогребский Алексей получил приз в Берлине, дело не в том, что он получил и что якобы раскрутили, да картина интересная. Она разлапистая, там не все получилось, но там есть молодой герой и старший, есть определенные отношения, есть потрясающая природа, снятая гениально Пашей Костомаровым, много чего есть. Неслучайно сейчас вспоминают все чаще и чаще замечательных сценаристов и режиссеров 90-ых годов, очень рано ушедших, Петра Луцика и Алексея Саморядова, которые нащупывали новое состояние. И как только это новое состояние будет выражено – зрители придут. Вспомним неоднозначный, мягко говоря, успех, но потрясающий, значимый для своего времени фильма «Брат» Алексея Балабанова, ну и фильм «Вор» Павла Чухрая, в котором советское предстало с новой стороны, не с изнанки, а по-другому. Об этом прекрасно Лев Аннинский написал. Капитан советской армии-освободительницы надевает форму свою, на самом деле это не капитал, а это вор, выворотень общей ситуации.
Бессмысленно откидывать в сторону тот опыт, как ложный и лишний, но бессмысленно на нем строить идеологию возврата – никогда ни к чему хорошему это не приведет. А вот ввести это, почувствовать настроение, не бояться об этом говорить, даже если тебя могут обвинить в том, что идеологию опять внедряешь. Сейчас у нас артхаусное кино – это более-менее худосочный, хотя грамотный минимализм, это экспериментальный кинематограф, он не глупый и не бездарный, но его сегмент таков, что необходимо выстраивать обратную связь.
Анна Качкаева: Но европейское кино, от Югославии до Венгрии, оно тоже за небольшие деньги, и никто не претендует на очень большие, но его и смотрят, и оно не только фестивальное.
Андрей Шемякин: Речь как раз и идет о развитой системе, прежде всего, дистрибуции, когда и то, и другое, и третье. В этом смысле, кстати, меня поразили румыны и очень обрадовали, а я был два раза в этой стране. Первая загранпоездка была при Чаушеску, Элем Германович Климов послал выяснить, как там с кино молодых и молодыми режиссерами. А второй раз я был в жюри фестиваля «Визуальная антропология», это был 2003 год, в маленьком городе Сибиу, где всего один кинотеатр, но блестяще все было организовано студентами, полный зал. И все очень грамотно было сделано одной супружеской парой. Так вот, любовь к кино, колоссальный интерес к собственной жизни, желание адекватно ее выразить на языке, понятном сегодня, не упрощая, не унижая своих зрителей. А у нас, с одной стороны, заискивают, а с другой – наоборот, слишком высокомерно. Зрителя имеет смысл, прежде всего, уважать и не думать, что он глупее тебя, это партнерство. И там был кинематограф изощреннейший, великолепный, которому молодые режиссеры объявили настоящую войну, потому что это был кинематограф изотерический, зашифрованный, и понятно почему. И они сказали: «Нет, сегодня новый неореализм». Но это оригинальное кино. А при этом они посмотрели Росселини, и нашу «Оттепель» внимательнейшим образом посмотрели, и рассказывают по-своему и «черные» комедии, и телевидение, и менталитет. А рассказывают так, что горло перехватывает – это и про нас тоже. Оказывается, это возможно.
Все-таки великие традиции были в кинообразовании. Мое поколение – это дети «Иллюзиона», дети дозированной культуры. Но показывали действительно лучшее, хотя многое было недодано. Поколение Попогребского и Хлебникова, Алексея Германа-младшего – это поколение Музея кино, они там пропадали днями и ночами. Куда сегодняшние пойдут?
Анна Качкаева: Вы об этом говорили на группе «Образование».
Андрей Шемякин: Говорили, говорили...
Анна Качкаева: Только никто не понимает. А если нет продюсеров, то какому кино-то учить? Режиссеров – понятно. А где выучить продюсеров? Где сказать: «Дорогой товарищ, ты должен рисковать и чувствовать»?
Андрей Шемякин: Это не только экономика, это и чувство культуры, и интуиция.
Анна Качкаева: Поэтому надо куда-то ходить и где-то смотреть. А ему этот списочек должен кто-то дать?
Андрей Шемякин: Конечно. Есть еще один важный момент. Мнение продюсера, как правило, все равно формируется на основе личного вкуса. Может быть, это и правильно. Только дело в том, что этот личный вкус является результатом всего того, что продюсер узнал о кинопроцессе. Пока идут чисто субъективные вещи, может быть, это правильно, может быть, это даже замечательно, но мы пока до этого не дошли.
Анна Качкаева: А как вы думаете, можно ли сформировать интерес к документальному кино, если делать обзоры кучи документальных каналов, которые существуют во всем мире? По-моему, это бессмысленно. То есть это возможно, но все-таки надо найти какой-то иной способ разговора про то, что документальное кино есть и где его можно смотреть.
Андрей Шемякин: Документальное кино существует по принципу дополнительности. И есть телеканалы, а это, конечно, главный ресурс. Дай Бог, Интернет разовьется. Я не считаю, что полностью проиграна борьба за нишевые каналы, потому что сначала «большие» каналы просто клонировались и показывали все то же самое, но большей площадью. Тем не менее, ситуация тоже меняется. Проблема в другом. Существует одно отдельно, другое отдельно, и вовсе нет необходимости искусственного объединения. Просто информационное пространство – это понятие отнюдь не метафорическое. Есть критики, которые серьезнейшим образом пишут в интернет-порталах, и журналисты, которые очень добросовестно работают. Критика пользовалась безграничным доверием и интересом в середине 90-ых, абсолютной властью, учитывая, что кино исчезло, и все существовало только в наших описаниях. Сегодня ситуация обратная. Тот, кто прекрасно писал, они пишут. Масса новых, очень интересных талантов. Наши крупнейшие мастера, как Елена Михайловна Стишова, у них есть свои мастерские критические, и ученики уже вовсю работают. Но ощущение, что все-таки для критика сегодня главное – это полифункциональность. Критик сегодня занимается не только писанием, не только обозреванием, он сегодня составляет фестивальные программы, ведет телевидение. Петр Шепотинник ведет «Кинескоп» уже который год. Это присутствие в жюри, это квалифицированные оценки того, что происходит. Пока у нас будет торжествовать сочетание комплекса неполноценности с комплексом превосходства: мы самые лучшие, что ж с нами стало, нет, мы все равно лучшие, - вообще никуда не деться. Сегодня мир спокойно может обойтись без нас, мы без мира не обойдемся. Но мы можем быть интересны, я это знаю. Нужно немножко спокойнее, трезвее и уважительнее ко всему этому относиться.
Анна Качкаева: «В советское время столько насмотрелся целлулоидной пропаганды, что сейчас хочется свободы. Вы, документалисты, привыкли работать под контролем цензора-куратора».
Андрей Шемякин: Документалисты уже очень давно работают без всяких цензоров. В 90-ые годы у нас было прекрасное документальное кино, очень интересное. Сейчас гораздо труднее выживать.
Анна Качкаева: Документальное кино 90-ых – это был документальный взрыв, информационный шок...
Андрей Шемякин: Это был конец 80-ых. А в 90-ые появилось то, что теперь неточно называется «артхаус». Это авторское кино в том понимании, какое было во Франции в конце 50-ых – начале 60-ых, в Англии в 60-ых, в Чехословакии, в Венгрии и так далее. Замечательное было кино. Авторы никуда не делить. Сегодня спрос либо на личное высказывание, либо на личное видение, на свой мир. Как говорит директор крупнейшего мирового фестиваля по документальному кино IDFA Алли Деркс: документальным кино может называться все между поэзией и пропагандой. И сегодня уже не верят никаким широковещательным заявлениям, не верят идеологии. Личный взгляд, его ни с чем не спутаешь. Либо свой мир, что очень трудно, но возможно. Вот это и есть документальное кино. А документальное кино как объяснение жизни, понимание мира – это, конечно, тоже есть. Просто сегодня документальное кино находится не в состоянии умирания, а на кислородной подушке оно сидит. Огромное количество новых людей, очень интересных, в основном женщины, кстати, что меня очень радует.
Анна Качкаева: Второй или третий год, когда после «Лавра» и «Артдокфеста» собираю здесь молодых победительниц, то в прошлом году женщины и в этом году женщины, которые снимают, в отличие от мужчин, тяжелое, про политику, про революции, которых не было, про «Наших» и так далее. Молодые женщины.
Андрей Шемякин: Тут есть интуиция, чутье, умение разговорить человека.
Анна Качкаева: А в игровых картинах – мужчины.
Андрей Шемякин: Я думаю, что женщины чувствуют жизнь. И это интересно. Причем, как говорила покойная Лариса Шепитько, дамским рукоделием прекрасно могут заниматься и мужчины. Так вот, это не дамское рукоделие, это жесткий, умный, точный взгляд на происходящее плюс интуиция.
Анна Качкаева: Вы рассказали в своей «Документальной камере», что они есть, на двух-трех радиостанциях им предоставили возможность, и они поговорили. Кино-то все равно никто не увидит. Прошли две недели «Артдокфеста» раз в году – и все.
Андрей Шемякин: К «Артдокфесту» много чего можно добавить. Можно екатеринбургскую «Россию» добавить, питерский фестиваль «Послание к человеку»...
Анна Качкаева: То есть достаточно. Тогда чего жалуетесь?
Андрей Шемякин: Тут дело в том, что в информационном пространстве этого всего очень немного. Сделать так, чтобы это стало заметно. В последние, может быть, год-полтора появляются новые площадки. Теперь, мне кажется, должны еще прийти и журналисты тонкие и умные, которые чувствуют документальное кино, не путают его с телевизионным документальным кино, с новостями, с репортажами и так далее. Языку документального кино надо учить. Да, это в каком-то смысле искусство элитарное, но Россия все еще имеет вкус к чему-то такому, что интересно.
Анна Качкаева: И на ваших сценарных упражнениях все время говорили, что аудитория есть и у блокбастеров, и у артхауса, и у документального кино, где разговаривают с людьми про жизнь. Ну, будем надеяться, что как-то вырулите и к государственной политике, куда же денетесь.
