Александр Генис: В одном из недавних выпусков журнала ''Нью-Йоркер'' появилась статья о последствиях вторжения Интернета в нашу жизнь. Сегодня мы обсудим с Владимиром Гандельсманом тему, которую он же удачно назвал ''огугливание мозгов''. Прошу Вас, Володя.
Владимир Гандельсман: Прежде всего, представим заочного участника нашей беседы. Это - Адам Гопник, писатель, комментатор и эссеист, который уже не раз поставлял нам материал для бесед. В русской интерпретации фамилия ''Гопник'' означает уличного хулиганистого малообразованого пацана, что никак не соответствует Адаму Гопнику, - он высокообразованный и постоянный автор интеллектуального журнала ''Нью-Йоркер''. Его очередная статья посвящена новым цифровым технологиям и их пользователям, то есть нам. Она называется ''Интернет внутри нас''. Мир меняется очень быстро, вот пример: когда появился первый ''Гарри Поттер'', в 1997 году, оставался год до запуска ''Гугла''. Гермиона, героиня книги, умная девочка, проводила часы в библиотеке Хогвартса, пытаясь найти, что такое Василиск и как сотворить любовное зелье. Сегодняшние дети, смотрящие кино, толкают в бок родителей и спрашивают: ''Почему ей не пойти на ''Гугл''?''
Александр Генис: И, правда — почему? Технологические сдвиги – феноменальные. Это уже не просто технологическая революция, одна из многих, это - настоящая социальная революция.
Владимир Гандельсман: Исследователи одержимы вопросом: что эта революция дает нашему разуму? Масштаб преобразований таков, что возникла целая литература, осуждающая и восхваляющая. Есть, например, серия книг, объясняющих, почему книги больше не нужны – и это забавный парадокс.
Александр Генис: Но есть и противоположный взгляд: бумага – тихая гавань для сознания, где можно спрятаться от бесконечной экранной перегруженности. Бумага предлагает не ''все сразу'', а ''только единственное необходимое''.
Владимир Гандельсман: Гопник, однако, предлагает не две, а три категории пишущих на эту тему. Первые — Оптимисты. Они уверены, что Интернет сделает информацию ещё более свободной и демократичной, что любовь восторжествует и пироги будут печь себя сами. Пессимисты думают, что лучше бы ничего нового не происходило, что мир идет к своему концу и что только книги и журналы дают свободу и независимость разуму. И, наконец, третья категория – это те, кто считают, что так было всегда, назовем их Философами. Что значит ''так было всегда''? Любая современность предлагала то же, что и нынешняя, кого-то это радостно волнует, кому-то до лампочки. Но по-другому и не бывает.
Александр Генис: Давайте теперь займемся примерами, чтобы разговор стал более конкретным.
Владимир Гандельсман: Ну, скажем, есть профессор Клэй Ширки, он - из категории оптимистов, автор книги ''Избыток познания'', прокламирующий приход цифрового тысячелетия. Автор – беззаботнейший и, по-видимому, самый самоуверенный. Есть нечто действующее на нервы, когда он перебарщивает в своих провокациях. Ширки думает, что мы - на гребне демократизации информации: Гутенберг произвел Рефомацию, которая породила научную революцию, которая дала век Просвещения, который привел к Интернету, и каждое из движений было более свободным, чем предыдущее. В антологии ''Меняет ли Интернет наше мышление?'' психолог Джон Туби разделяет эти восторги: ''Это превзойдет печатную революцию. Печать запалила ранее бездействующий интеллектуальный потенциал огромных масс. Свобода мысли и слова было непредвиденным потомством печатного станка!''
Александр Генис: Но разве это не так?
Владимир Гандельсман: Гопник считает, что не так. Скажем, идея, что печатный станок быстро породил новый порядок информации, демократический снизу доверху, грубая карикатура на правду. Если печать привела в движение Реформацию, то одна из главных идей, приведенных в движение, был антисемитизм Лютера. Повторяю, так считает Гопник. И то, что последовало за Реформацией не было веком Просвещения, новой эрой свободы и знаний. После Реформации последовала Контр-Реформация, которая использовала те же средства – книги, - чтобы развязать религиозные войны на сто лет. В середине 18-го века, почти через два столетия после этого, Вольтер писал о книгах, побуждавших сжигать живьём людей.
Александр Генис: И все-таки печатный станок, выражаясь языком Пантагрюэля, это огромная давильня, откуда для всех брызжет вино знания.
Владимир Гандельсман: Знание разное бывает. Все современные СМИ – от печати до радио и кино – использовались как авторитарными режимами для урезания свобод и навязывания конформизма, так и для свободолюбивых идей. Есть такой труд Эндрю Петегри – ''Книга в эпоху Возрождения'', в которой показано, что опорой печатной революции в 17 столетии в Европе были не диссидентские памфлеты, а королевские указы, издававшиеся тысячами.
Александр Генис: Прогресс — обоюдоострое оружие. Хорошо, оптимистов мы раскритиковали, перейдем ко второй категории - к категории пессимистов.
Владимир Гандельсман: Как ни странно, книги этой категории мыслителей идут лучше. Почему? Ну, утраты, потери – более поэтичная тема. Николас Карр (''Отмели''), Уильям Пауэрс (''Блэкбэрри Гамлета'') и Шерри Тёкл (''Одиночество сообща'') – все они считают, что потери слишком велики, и все преимущества и
Интернета не стоят потерь. Трепатня нервов и рассредоточенное внимание, - вот что мы имеем. Карр обеспокоен тем, что Интернет разрушает рефлектирующую мысль. Травмы, - утверждает он, - на неврологическом уровне. Мозги наших детей изменяются из-за чередования мгновенных сообщений. Ну, хорошо, скажем мы, пусть это так. Но ведь всё влияет и всё меняет. Пауэрс сосредоточен на проблемах семьи. Кто-то удаляется якобы в туалет или за стаканом воды – и не возвращается. Он - на смартфоне или на компьютере. Потихоньку все разбредаются, чтобы что-то там проверить и выяснить... Мне все это известно на примере моих студентов, - сколько я ни запрещаю пользоваться во время уроков смартфонами, они то и дело за них хватаются. Просто беда! Вообще мой прогноз таков: скоро на улицах людей не будет. Зачем университет или школа, когда преподавать и учиться можно у компьютера? Есть многосторонняя телефонная и видео связь...
Александр Генис: Где ян, там инь. И я предсказываю, что скоро появятся люди, сознательно избегающие тотальной связи, аскеты от электроники, жаждущие физического, а не виртуального контакта. Но, это – реплика в сторону. Что же касается позиции пессимистов, то она понятна. Это чувство разрушения привычного уклада нам знакомо. Мы испытываем его так остро, что приписываем вину машинам, которые, кажется, производят его.
Владимир Гандельсман: Но вот что говорят представители третьей категории, категории философов: если всё, что у вас есть – это молоток, всё выглядит как гвоздь. Если вы полагаете, что мир разрушен, каждая машина выглядит молотком, его разрушившим. Чувство головокружительной перегрузки – главный опыт современности, так они говорят. Современные приборы каждое мгновение создают новые подключения, вводят новую информацию и т.д.
Александр Генис: Вопрос в том, является ли этот процесс именно нашей современности или любой другой?
Владимир Гандельсман: Любой. Историк из Гарварда Энн Блэр утверждает, что чувство ''информационной перегрузки'' было знакомо людям и до печатного станка. В течение всего Средневековья происходил огромный рост рукописей, и это требовало производства бумаги, и сопровождалось ростом читателей за пределами монастырских стен. Я недавно где-то прочитал, что Эразм Ротердамский получал в день 20 писем, а отправлял 40.
Александр Генис: Это почище электронной почты.
Владимир Гандельсман: Да, но такова была живость обмена учеными знаниями... Те дела, которые происходят сегодня, начались, когда люди стали выкраивать что-то из одной рукописи и вставлять в другую, стали спрессовывать новости в один выпуск. Современные обнаруживающие и информирующие системы обрели жизнь...
Александр Генис: Все жалуются, что новые инфо-технологии влияют на наш разум. Но эти технологии создаёт именно наш разум...
Владимир Гандельсман: Конечно. В каждый данный момент наш самый сложный прибор есть модель человеческого разума. Когда были автоматические ткацкие станки, и разум был подобен автоматическим станкам; когда появился компьютер, и разум был как компьютер. Об этом размышляют представители третьей категории – философы. Они считают, что не надо впадать в крайности. Ну а нам – каждому человеку в отдельности – надлежит самостоятельно ответить на вопрос: что есть Интернет для него лично? Украшает ли он жизнь, обворовывает? Или никакого драматического влияния на нее не оказывает? Может быть, это все-таки благо? Ведь интернет – это озвученная и беспредельная библиотека. Вот вам раздел социологии, вот – науки, вот старые ноты и партитуры, вот отдел библиографических редкостей и прочее. При этом вы знаете, какой счет в текущем хоккейном матче. Это внове и странно – жить в библиотеке, но ничего нового и странного в самой библиотеке нет.
