Владимир Тольц: На фоне всенародного выпивания и закусывания, перенесенного властью с 7 и 8 ноября на новодельный праздник – День народного единства, когда большинство российского народа отмечает санкционированный свыше досуг чем Бог послал, а агрессивно непослушное меньшинство - «русскими маршами», либо, если говорить о дожидающейся своего близкого праздника милиции, в дубиночно напряженном всеоружии, так вот, на фоне всей этой мешанины ноябрьские события 17-го и последующих советских лет все более предаются забвению.
Для нас, однако, этот «тренд» – не указ. И не раз уже в течение года, обратившись к событиям «великого и страшного», по выражению Михаила Булгакова 1918-го, мы сегодня снова поговорим о первой октябрьской годовщине.
Ольга Эдельман: Касались мы и жизни Кремля и его насельников в 18 году, по материалам Управления Московскими народными дворцами, входившего в состав Наркомата имуществ республики. Из мелкой, повседневной переписки коменданта Кремля рисуется тогдашняя повседневность. Кое-что из тогда сказанного и прочитанного мы сегодня напомним, для полноты картины.
Владимир Тольц: Ну, а сегодня давайте сосредоточимся именно на Кремле ноября 18 года, когда большевистскому перевороту исполнился ровно год.
Управление Московскими народными дворцами Наркомата имуществ Республики - в секцию изобразительных искусств при Моссовете, 4 октября 1918 г.
Управление Московскими Народными Дворцами уведомляет, что оно может отпустить из Кремлевских кладовых до 5.000 аршин красного сукна для украшения Кремля по случаю празднования годовщины октябрьской революции.
Сукно должно быть использовано в целом виде и возвращено обратно в кладовые в полной сохранности.
Комиссар Вайман (Управление народными дворцами) - Комиссару Арсенала Артиллерийского управления, 31 октября 1918 г.
Убедительно прошу отпустить во временное пользование 200 саженей канатов, необходимых для плакатов, предназначенных на украшение Кремля во время октябрьских торжеств.
Ольга Эдельман : Результаты этих декораторских усилий были позднее описаны в разных местах, в том числе в книге Лопатина о Москве. Она несколько раз переиздавалась, и всякий раз сообразно текущей эпохе в нее вносились исправления. Я взяла издание 39-го года.
7 ноября 1918 года Москва справляла первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
Красная площадь заполнена народом. Впереди колонн - Ленин.
Перед братской могилой - высокая трибуна. Здесь - депутация со знаменами, оркестр, хор. Громадный атласный полог прислонен к стене..
Колонны приближаются, склоняя знамена. Оркестры играют траурный марш.
Ленин поднимается на трибуну. Еще нет радио, и Ленина слышат только те, кто стоит рядом.
Над Красной площадью пролетает единственный самолет-разведчик - остальные на фронте. Вся площадь с восторгом и гордостью следит за маленьким самолетом.
Идут колонны демонстрантов: красногвардейцы, химики, конница, грузчики, Красная Пресня, заводы. Многие из демонстрантов только что вернулись с фронта, другие тотчас же после праздника отправляются на фронт: на востоке высадились японцы, на Украине - немцы.
Но и в самой Москве тревожно. Агитируют попы, меньшевики ведут подрывную работу, офицеры прячут оружие. Хлебные области отрезаны. Не хватает угля и нефти. Паек - полфунта хлеба в день. Магазины забиты досками. В школах ученики сидят в пальто. И все-таки на Красной площади в первую годовщину Октября проходит автомобиль, наполненный детьми. Дети смеются. Ласково улыбаясь, Ленин кричит им с трибуны:
- Детям революции привет!..
Ольга Эдельман : Обратите внимание на упомянутый "громадный атласный полог" у кремлевской стены. Теперь, благодаря хозяйственной переписке комиссаров, мы знаем, почему он был громадным: ткань резать не разрешили.
Владимир Тольц : Вообще в пафосном описании Лопатина много деталей, которые нынешнему читателю (или слушателю) могут показаться потешными. И единственный самолет, и Ленин, речь которого толпе не слышно. Но Ленин в тот день успел выступить с несколькими речами. Открывал памятник Марксу и Энгельсу, вечером - на митинге-концерте сотрудников ВЧК. А еще то, о чем мы рассказывали раньше: на Красной площади открывали мемориальную доску (цементную) "Павшим в борьбе за мир и братство народов". (Вот откуда растут ноги нынешнего Дня народного единства! Хотя об этом не ведают даже его творцы. Кстати, судя по воспоминаниям Сергея Коненкова, эти слова про «братство народов» лично Ленин утвердил.) И военный оркестр тогда вместе с хором Пролеткульта исполнили кантату на слова Есенина, Клычкова и Герасимова, и состоялось представление "Пантомима Великой Революции".
Ольга Эдельман: Но, согласитесь, это все иначе звучит, когда знаешь оборотную сторону - разруха, скудость, нехватка всего. И мемориальная доска цементная, и ткань резать не велят, да еще кто - Управление бывшими дворцами. И, как бы ни стремились большевики к отмене денег - а за работу-то рабочим платить надо.
Управление Московскими дворцами - коменданту Кремля, 25 ноября 1918 г.
Расходы по устройству иллюминации и украшений в Кремле во время празднования годовщины Октябрьской революции на покупку электрических принадлежностей, лесных материалов, а также по оплате электромонтеров и поденных рабочих выразились, согласно прилагаемому списку, в сумме 14.914 руб. 94 коп.
Ольга Эдельман : В приложенном счете перечислялись электрические принадлежности, что именно делали электромонтеры. Уплачено было также "столяру Константинову за изготовление 4-х букв" - вот не могу сообразить, каких 4 букв? РСФСР, СНК, - не подходит, не 4 буквы. ВЦИК, ВКП(б)?
Владимир Тольц: РКП/б/, кажется. (Тоже не могу сейчас точно припомнить).
Но давайте про разруху поговорим чуть позже, а сейчас хочу спросить гостя нашей передачи, доктора исторических наук Владимира Прохоровича Булдакова вот что. Наши слушатели хотя бы из школьных учебников знают, что тогда шла гражданская война, что положение молодой советской власти было непрочным. И вот она празднует свою первую годовщину. Как сами большевистские вожди тогда себя ощущали? Надеялись они удержаться у власти, или не очень? Были, скажем, слухи о сейфах с заготовленными для них фальшивыми паспортами и деньгами, на случай бегства. Вообще, с какого времени, на Ваш взгляд, они сами поняли, что остаются у власти надолго? И еще: когда они поняли, что мировой революции не произойдет, что вопрос о советской власти - это исключительно внутренний вопрос "одной отдельно взятой страны"?
Владимир Булдаков: Когда-то было сказано по поводу Великой французской революции, что революция – это кровавый карнавал. Действительно, революция для определенных слоев общества, для низов, которые вдруг почувствовали и свободу, и ощущение своей власти, для них это что-то вроде праздника. Но, праздник, как известно, бывает весьма кратковременным, а затем наступает какая-то апатия. Что касается большевистских вождей, то у них первое время до разгрома Учредительного собрания, они буквально считали дни, сколько они еще смогут продержаться. Затем ситуация изменилась. Хотел бы обратить внимание вот на какую вещь, конечно, всякая власть самоутверждается, причем символически, зрительно, в каких-то зримых образах. 12 апреля 1918 года РКП(б) издает «декрет о памятниках республики». Он касался сноса старых памятников, памятников царям, как тогда говорили, и установки новых каких-то памятников. Причем, надо сказать, в 18 году было решено, поскольку ничего не хватало, поставить временные памятники. Был даже составлен перечень таких памятников. Но помимо этого где-то на местах инициатива местных и не только коммунистов оборачивалась тем, что устанавливались самодельные памятники совершенно стихийно. Вот, заметьте, в апреле 18 года первый памятник Карлу Марксу появился в Пензе. А в Москве тем временем составляется целый проект, им Ленин с Луначарским в основном занимались, так называемой «монументальной пропагандой», т.е. поставим памятник тому-то, тому-то и тому-то. В этом перечне были в основном революционеры и народные вожди. Плюс писатели, которые воспевали у нас свободу. Между прочим, в Москве в сентябре-октябре был поставлен памятник Радищеву, а в ноябре намечались памятники Шевченко, Никитину, Кольцову. То есть поэтам. И также, что примечательно, Максимилиану Робеспьеру и Ивану Каляеву, известный террорист. 7 ноября на Красной площади был фейерверк с прожекторами, Кремль, вообще. Все, что можно было, разукрасили в красный цвет. Были всевозможные балаганные сооружения. И не только в Москве. В этом активно участвовали художники довольно известные. В частности футуристы, всякие фигуры они раскрашенные понаставили. В общем, было довольно впечатляюще, хотя, реакция была совершенно неоднозначной. Многие обыватели и не только, простые люди, они были просто шокированы происходящим. Дело в том, что ничего нет. Разруха, голод, политическая ситуация тоже не очень определенная, хотя к 7 ноября ситуация несколько стабилизировалась. Это связано с тем, что левоэсеровский мятеж так называемый был уже в июле подавлен. Ленин довольно быстро выздоровел после покушения, в конце августа 18 года. Что касается фронтов гражданской войны, то чехословацкий мятеж стал такой обыденностью, здесь уже образовался восточный фронт. Можно сказать, тоже стабилизировалась ситуация. Опять же, прошла к 7 ноября волна красного террора. Это в основном сентябрь-октябрь. Более того, в ноябре уже стали некоторых арестованных выпускать. Не потому что власть булла такая добрая, а потому что, попросту говоря, арестовали столько, что девать их некуда. С одной стороны их надо судить. Судить некому. С другой стороны, хотелось соблюдать какой-то революционный закон. В общем можно сказать, что условия для празднования было самими подходящими. Еще вот какой момент. Ведь в те дни все ждали революции в Германии. Было очевидно, что вот-вот там революция произойдет, Вильгельм будет свергнут, и весьма ясно замаячили перспективы мировой революции. Вопрос возникает, насколько это празднество соотносилось с прочностью большевистской власти. Здесь надо прямо сказать, что всякая революционная власть первое время занимается в основном имитацией власти. То есть говорить о том, что они овладели всеми рычагами управления, все идет хорошо, ничего подобного, так не бывает. Обычно левая рука не знает, что делает правая. Так было и на сей раз. Важно было создать образ во0первых победоносной власти, во-вторых, показать, что эта власть идет откуда-то из глубины истории. Отсюда фигуры народных вождей, отсюда Стенька Разин, которому тоже собирались памятник поставить и т.п. очень трудно сегодня говорить о том, как массы восприняли это празднество. Бывало, что писали, что «Москву уставили разукрашенными кукишами». Что поставили памятник труда, это какой-то уродец, истукан с маленькой головой и гигантскими конечностями, молотом безобразным. Примерно то же самое, что Остап Бендер в известные времена на агит-пароходе пытался изобразить. Временные гипсовые памятники тоже были уродливыми. Они долго не продержались, развалились. Но, в данном случае власти было важно как-то маркировать пространство обозначить свое собственное присутствие. Конечно, обывателей это шокировало, но с другой стороны новая власть держится на испуге, недоумении, каких-то ожиданиях.
Ольга Эдельман: А простые люди, к власти непричастные, тогда, в первую годовщину Октября, как оценивали ситуацию? То есть, собственно, когда не только во власти, но и в обществе, в народе поняли: большевики остаются надолго?
Владимир Булдаков: Да ведь ситуация была очень зыбкая. Было время, не только 18-ый, но и 19-ый год в основном, когда многие, в том числе и рабочие в полном смысле слова ждали Колчака. Но говорить о том, могли ли они понимать, что большевики это серьезно, довольно трудно. Но всякая власть, которая готова убивать и своих и чужих, она, в общем-то, рассматривается как серьезная величина.
Ольга Эдельман: 90 лет назад, 7 ноября 1918 года, обитатели Кремля праздновали первую годовщину советской власти. Скудно праздновали - голод, разруха. И тревожно тоже. Но помимо праздника, была и текущая обыденная действительность.
Доклад заведующего дворцовыми зданиями Григорьева и старшего команды надсмотрщиков Юшкина, 8 ноября 1918 г.
Помощник комиссара Народных дворцов т. Шефер поручил ... произвести расследование по поводу хищения муки из склада Автобоевого отряда в Кремле в здании Потешного дворца.
Обратясь за разъяснениями по этому делу к т. Конопко, последний сказал, что это дело рук дворцовых служащих, живущих рядом с помещением, занятым под склад муки.
Такое обвинение мы бы назвали слишком односторонним и смелым, не имея на то решительно никаких доказательств. Дворцовые служащие, квартиры которых находятся по соседству со складом муки, не только не осмеливаются вылазить окнами на стену, но даже выглядывать форточками. Кроме того, оконные рамы их квартир почти все замазаны по-зимнему наглухо, а в коридорах оконные рамы закрыты на замки, ключи от которых хранятся в канцелярии надсмотрщиков. ...
Мы предполагали, что виновных нужно искать в другом месте. Приведем разительный пример, каким путем легко можно утащить муку, не вылезая окном. Я с тов. Юшкиным свободно взошли по ходам у Троицких ворот к месту хищения муки, стояли у окна, где таковая хранится, не менее 1/4 часа, наконец, сошли тем же путем вниз, никем не замеченными и не спрошенными о цели нашего хождения по стене. Кроме того, вахтер Николаев, окна квартиры которого выходят на Кремлевскую стену, показал, что и днем, и ночью свободно разгуливают по стене невооруженные солдаты и сами, и с женщинами, и что на неоднократные его предупреждения о запрещении, кроме часовых, ходить кому бы то ни было по стене, получая ответ, что это не его дело и что только при старом режиме нельзя было ходить.
Владимир Тольц: Мы в одной из прошлых передач говорили об обстановке в Кремле 18-го года. Повседневное воровство, вандализм. В Кремле стояли латышские стрелки, самые верные стражи большевистского режима. Они-то и баловали, а власть, получалось, от них зависела, и призывать к дисциплине в тогдашнем положении было сложно.
Ольга Эдельман: Тут нужно оговорить один момент. Упомянутый начальник надсмотрщиков Юшкин, и вообще институт надсмотрщиков - это был старый, унаследованный от прошлого персонал Кремля. Именно эти люди по старорежимной привычке беспокоились за сохранность дворцового имущества, исторических ценностей, просто заботились о поддержании элементарного порядка. И жаловались на солдат караула, охранявших Кремль как цитадель новой власти. Давайте напомним пару тогдашних жалоб, датированных тем же ноябрем 18 года.
Юшкин - в Управление Московскими народными дворцами, 14 ноября 1918 г.
14 сего ноября дежурный надсмотрщик по наружным постам Федор Носов доложил мне, что при обходе им постов, стоящий на посту № 6 на Кремлевской стене у Боровицкой башни надсмотрщик Тимофей Ежков сообщил Носову, что стоящие на том же посту часовые от военного караула отрывают доски с пола, имеющегося в названной башне под колоколом, и жгут их на костре, а также разбирают каменные плиты на стене и разбившиеся из них выбрасывают за стену. ...
Резолюция: Коменданту Кремля тов. Малькову. прошу распорядиться, чтобы часовые более сознательно относились к своим прямым обязанностям и охраняли народное достояние, а не наоборот. Шефер.
Зав. технической частью дворцового управления - в Управление Московскими дворцами, 25 ноября 1918.
Настоящим довожу до сведения Управления, что необходимо просить коменданта Кремля принять необходимые меры против бросания со стены Кремля возле Троицкой башни, камней на крышу электрической станции, так как камни, пробивая стеклянные фонари крыши, приводят в негодность отопление станции. Кроме того, лица, работающие внутри станции, подвергаются опасности быть ушибленными камнями.
Владимир Тольц: Ну, здесь речь о банальном хулиганстве.
Ольга Эдельман: Интересно, помогали ли призывы к коменданту кремля Малькову - его-то защитники революции слушались, или не очень?
Владимир Тольц: Здесь, Оля, вы затронули вопрос более широкий: в какой мере вообще большевистское правительство контролировало и могло контролировать ситуацию, не на окраинах страны, охваченной гражданской войной - а у себя под носом. Прежде чем мы попросим нашего собеседника Владимира Прохоровича Булдакова высказаться по этому поводу, давайте познакомим наших слушателей с еще одним документом.
Ольга Эдельман: Это не ноябрь, а немного раньше, май-июнь 18 года, и не Кремль, а поблизости. Это тоже из переписки Управления московскими народными дворцами, потому что упоминаемый дворец в Нескучном саду тоже был в ведении этого управления.
Комиссар Нескучного дворца и сада - народному комиссару имуществ республики, 7 июня 1918 г.
Бумагой от 13 мая за № 1130 за подписью пом. ком. Ваймана мне предложено было отвести помещение для 35 чел. трудовой коммуны "Отрада": в бумаге сказано, что это делается по предложению ком[иссара] Малиновского и по ходатайству просветительного отдела IV Калужской районной управы.
6 июня в 10 ч. утра вместе с 3 служащими Нескучного я вошел в помещение "коммуны" и потребовал от ее членов (их оказалось налицо 4 человека) очистить помещения к 12 ч того же дня. При этом выяснились признаки уголовного характера. Но милиция опоздала: члены самозванной шайки успели скрыться. В частности, по их выезде оказалось, что они пользовались для топки дворцовой мебелью: столами, комодами, гардеробами, скамейками и табуретками. В печной золе найдены замки, петли и ручки от сожженной мебели, а частью и обугленные части.
Расследование об этой шайке производится ... по уголовно-следственной части.
В какой-то связи с шайкой находилось лицо, рекомендовавшее себя как Пав. Ив. Смирнов, инструктор по всем детским колониям Москвы. Необходимо сообщить об этом в Комиссариат нар. просвещения и в Просветительский отдел Моск. Сов. Раб. депутатов. Личность остальных членов "коммуны" не установлена.
Комиссар М. Александров (Ольминский)
Ольга Эдельман: На письме пометы. Во-первых, Просветительский отдел дал справку, что никакого ходатайства не писал. Комиссар Малиновский тоже отозвался, что никакой рекомендации коммуне "Отрада" не давал и удивлен, "что по простому словесному заявлению были отведены помещения". А ведь, если верить подписи под письмом, то Ольминский, выделивший помещения коммуне "Отрада" - отнюдь не последний человек в партии. Это здесь он писал как комиссар Нескучного сада, в то же время он был смотрителем (комиссаром) всех московских дворцов.
Владимир Тольц: А еще и членом коллегии Наркомфина, и членом редколлегии «Правды», а также профессором Социалистической академии. Но – замечу я вам не без некоторой гордости – российские прохиндеи во все времена и не таких профессоров обдуривали!…
Ольга Эдельман: Причем не случайно. Большевики же сами были против бюрократии, упразднили нормальное делопроизводство, перевернули вверх ногами все, включая банальное течение дел.
Владимир Тольц: Ну и вот я хочу спросить нашего гостя, историка Владимира Булдакова, что, большевистская власть тогда, в 18-м, была способна контролировать, на самом деле управлять хотя бы тем, что творилось у них под носом? Или они действовали, сами как шайка захватчиков, управляющих с помощью грубой силы, а население обманывало их по мере возможности, стремясь устраивать собственную жизнь?
Владимир Булдаков : Все, на мой взгляд, гораздо проще. Власть и население жили в разных измерениях. Контролировала ли власть население у себя буквально под носом, да конечно нет, не могла она контролировать. Руки до этого не доходили. Писали декреты. Кремль был совсем не то, что сейчас, куда не проберешься. А там шла своя жизнь Своеобразная или, попросту говоря, разнузданная что ли. Ощущение свободы или безвластия в низах. До тех пор, пока тебя не арестовали, пока за руку не схватили, пока толпа не растерзала, имеется ввиду воришка какой-нибудь пока не попался, твори что хочешь. Полоса анархии, которая началась, конечно, не в 18-ом году и даже не в октябре 17-го, а раньше, ничуть не спала к тому времени. Достаточно сказать про 18- год, что в январе автомобиль Ленина расстреляли. Потом случилось такое. Что в 18-ом же году Ленина просто ограбили. Элементарно оградили, остановили автомобиль. Потом выловили этих грабителей, расстреляли, конечно. То есть, вот такая была атмосфера. Конечно в то время большевики, действительно, на протяжении 18-го года жили ожиданием мировой революции. И ставка делалась именно на это. И потому что ставка делалась именно на это, руки не доходили ни до чего конкретного.
Владимир Тольц : В 18-м году большевики как носители власти, ее представители и олицетворение, были еще младенцами. Хотя зубки у них прорезались весьма быстро (не молоком же вскармливались – кровью!) Но чтобы удержать власть, этим новым властителям потребовалось отказаться от большей части своих революционных замашек ив чем-то становиться такими же управленцами и бюрократами, как и «представители эксплуататорских классов». Вернее, почти такими же: они все же были и примитивнее, грубее, и просто в новом качестве неуклюжими.
