Параллельно модернизации образования в Москве происходит модернизация памятников архитектуры. Вот уже перекрытие а ля «Гостиный двор» нависло над Провиантскими складами. Да, те самые, у метро «Парк Культуры». Сейчас вид у них больно уж неказистый, какой-то замшелый ампир. А вот если добавить подземную парковку, пристроить сбоку лишний корпус и сверху все это придавить стеклянной крышкой, то редкий супермаркет в американской глубинке сравнится по красоте. Я беседую с историком Ильей Смирновым.

— Иногда говорят: мол, Москва не Питер и не Венеция, исторически это настолько эклектичный город, что испортить его невозможно, как ни старайся. Так ли это?

— Конечно, само понятие «историческая среда» — условное. Какая среда? XVIII-го века? А почему не четверг XIX-го? И отдельные памятники, включая хрестоматийные, тоже доходят до нас совсем не такими, какими их строили. Если предки уже десять раз перестраивали, то почему нам нельзя?

— Прошу прощения, но предки не понимали, что творят, когда сносили старую церковь, чтобы возвести новую побогаче. А современный вандал вдохновлен законом об охране памятников, заключениями экспертов и большой любовью к истории Отечества.

— Да, с точки зрения современного цивилизованного человека памятник нельзя перестраивать, просто нельзя, и все, как нельзя взять книгу в библиотеке, документ в архиве, и что-нибудь от себя вписать — исправить ошибки Петра Первого. Тут экспертам спорить не о чем, все вопросы к прокурору. Но есть тонкость. Строительство — это ведь не свободное самовыражение в камне. Слишком дорогое удовольствие. Конечно, по истечении четырех с половиной тысяч лет мы можем, глядя на пирамиды, абстрагироваться от личности Хеопса и не задаваться вопросом: стоила ли память об этом человеке таких жертв? Но современная архитектура воспринимается не сама по себе, а в контексте страны и эпохи. Давайте вспомним самые высокие здания, зиккураты в Москве нашего детства.

— Наверное, Останкинская башня или высотка МГУ.

— То есть полезные для людей сооружения. Дворец Советов на Кропоткинской — монумент официального культа — он ведь так и не был построен, а взамен появилось, опять же, нечто полезное, бассейн. Что сейчас тянется с московской земли сквозь облака к престолу Всевышнего? Офисы, в которых господа считают деньги. «Элитные апартаменты», в которых они отдыхают от этих трудов. А в архитектуре отражается их богатый внутренний мир. Если «голые пионерки» — это искусство, если инсталляции из Дерриды и Розанова — это наука, тогда инсталляция из ампира и «Ашана» — это архитектура.

— Многие мои знакомые, вовсе не принадлежащие к олигархии, считают, что Серебренников — это искусство.

— Правильно: пока общество стабильно, мировоззрение правящего класса — это мировоззрение большинства. Человек может ругать олигархов — их яхты, лимузины, позолоченное убожество архитектуры — но на своем микроуровне по мере сил старается воспроизвести все то же самое. Синдром Эллочки Людоедки. Опять же, простой вопрос: как обустраивает собственное жилье мало-мальски благополучная московская интеллигенция?

— Вы сами знаете ответ на этот вопрос: евроремонт делает.

— Именно! Стеклопакет с одноразовым пластмассовым подоконником. Полотенцесушитель, врезанный в трубу — пусть болтается, лишь бы блестело. Крупная плитка в ванной, можно поскользнуться и шею свернуть, но не оставлять же мелкую советскую.

— Получается, что советское — значит, отличное?

— Помилуй бог. Тогда хватало своего идиотизма: окна без форточек в северной стране. Но от советского отказываются не потому, что подумали и нашли что-то лучшее, а повинуясь стадному инстинкту. Если можно вынести на помойку бабушкин шкаф с зеркалом, в которое смотрелся дедушка, когда уходил на войну, освободившееся место занять стандартной дешевкой из ДСП, то скажите мне: почему нельзя снести палаты XVII-го века, освобождая землю под развлекательный комплекс? Ведь это одно и то же. Одно и то же мировоззрение. Отличается только масштаб.

— Григорий Ревзин, в своей статье о судьбе Провиантских складов, приводит ответ Юрия Лужкова специалистам: «Нет,— сказал мэр,— ваша позиция консервативная и нежизненная. Народу нравится! Все приходят и наслаждаются... Народ восхищается тем архитектурным решением, которое вам не нравится. Так мы под вас подделываться не будем!» Получается, по-вашему, что градоначальник прав.

-- Народ, конечно, разнообразнее. В Москве еще хватает недобитых «совков», которые учились в нормальной «консервативной» школе, они даже пением Филиппа Киркорова не хотят наслаждаться. И иконами Николая Второго. Но, в принципе, архитектурные «инсталляции» имеют свою социальную базу. В Москве особенно выражен специфический слой — «торгово-развлекательная биомасса» (термин, если не ошибаюсь, Максима Соколова). Приодевшись и надушившись, эта публика в выходной всей семьей отправляется в торгово-развлекательный центр, как раньше в церковь ходили. Подходя к полке с совершенно однотипными товарами — может быть, только профессиональный дегустатор способен их различить — прицельно выбирает более дорогой. Почему? Потому что по телевизору… Что: убеждали покупать? Нет, никого ни в чем не убеждали, просто вколачивали в мозги, как сваи в болото, несколько бессмысленных слов, тех же, что и на этикетке. Рефлекс выработан. Лапка автоматически тянется, куда велено. Эти люди залезают в долги ради покупки не только жилплощади, что еще можно понять, но они, простите, покупают в кредит игрушки. А социологи рассказывают сказки про «средний класс», который якобы отличается инициативой, самостоятельностью и так далее. На самом деле этот контингент управляем как Трудовая партия Северной Кореи. И заметьте: неуклонно сокращается еще с советских времен список профессий, которыми согласна утруждать себя столичная молодежь. Четверть века тому назад среди среднего медперсонала было довольно много москвичей. Сегодня москвичи не хотят работать даже врачами. А кем — хотят? Маркетологами, политологами, девелоперами и шоумэнами. К вопросу об экономической самостоятельности. А обслуживать всю эту, с позволения сказать, экономику, включая строительство и ремонт, должен кто? — гастарбайтеры.

— В Западной Европе, кроме, может быть, Швейцарии — похожая картина.

— То-то и оно. Соблазнительно свести проблему к плохому вкусу московского мэра. Но в Питере другой мэр, а архитектурная политика та же самая. А великие архитекторы, которые готовы осчастливить любой уголок планеты своими «апельсинами»,

«газоскребами» и «мусорными мешками» — они вообще не наши, а с того самого Запада, на который ссылаются: как там с архитектурой хорошо. Я совсем не шовинист. Средневековые артели зодчих тоже были интернациональными — мы с вами об этом уже говорили. Но, простите, храм во Владимире отличался не только от чешского или немецкого, но даже от новгородского. А современный архитектурный предприниматель демонстративно не желает замечать никакой исторической среды, никакой специфики, что там вокруг, «Петра творенье» или аравийская пустыня, ему наплевать, как финансовому спекулянту наплевать на хозяйство аборигенов. Он вам скажет: современная цивилизация — глобальная. Да. И проблемы у нее глобальные.

— А у вас получается, что они кажутся неразрешимыми.

— Они разрешимы, но для этого нужно из самих себя выдавливать торгово-развлекательную биомассу. Если у нас водились настоящие либералы — борцы за свободу личности — они бы этим озаботились. А патриоты по ходу дела получили бы альтернативную модель развития, действительно самобытного и независимого.

Я не во всем согласна с мнением Ильи Смирнова: по крайней мере, не стала бы сравнивать отношение к дедушкиному шкафу с отношением к памятникам нашей истории. Но то, что вины не следует снимать с самих себя — это факт. Довольно пары примеров: в Петербурге жертвой грандиозных планов одного из величайших музыкантов современности пал целый старинный квартал, ладно уж ДК Первой пятилетки, хотя и его жаль, но что скажете про обрушение из-за сносов и расчистки территории части Литовского рынка — это XVIII век? А в Москве на Малой Дмитровке — нет, не памятник, таковым не был признан, но подлинник исторической застройки XIX века, милостью знаменитого телеведущего, знающего все про времена и нравы, изувечен нависающими над ним саркофагом — новым зданием школы тележурналистов. Оба персонажа — образованные, культурные люди, не чиновники, и другие уважаемые господа продолжают им улыбаться, перед ними заискивать, дружески пожимать им руки.