Иван Толстой: О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!

Сегодня в программе:

Новый фильм Вуди Алена глазами нашего нью-йоркского автора Бориса Парамонова

Аудио-книга Петра Вайля «Стихи про меня»

И новые музыкальные записи.

Иван Толстой: Андрей, что Вы принесли сегодня в студию?

Андрей Гаврилов: Сегодня мы будем слушать еще не вышедшую запись, абсолютно новый альбом, который появится на прилавках магазинов только в октябре, а его презентация будет в самом конце сентября. Это альбом московского ансамбля «Рококо» который называется «Росин».

Иван Толстой: Ну, что ж, сезон открыт, первые концерты, выставки и ярмарки либо уже прошли, либо готовятся, осень и остаток года предстоят юбилейными (восьмерка на конце вообще плодородна на культурные даты: стукнет полвека Нобелевской премии Борису Пастернаку, исполнится 90 лет одному из лучших поэтов второй волны русской эмиграции Ивану Елагину, Александру Исаевичу исполнилось бы 90 в декабре… 110 лет назад основан в Манчжурии русский город Харбина, зловещая СессияВАСХНИЛ открылась 60 лет назад докладом Трофима Денисовича Лысенко "О положении в биологической науке" – в общем, есть что вспомнить. А чего Вы Андрей ждете от этой осени, что предвкушаете?

Иван Толстой: Несомненно. А мы с вами, хоть и стараемся отыскать в культурной жизни что-то, мимо чего прошел Интернет, все же позволю себе обратить внимание наших слушателей на одну очень симпатичную новость, промелькнувшую несколько дней назад. Эксперты по реконструкции старинных музыкальных инструментов смогли воссоздать звучание древнего подобия арфы - эпигония. В проекте ASTRA (Ancient instruments Sound/Timbre Reconstruction Application) принимали участники европейской академической сети GEANT2. Эпигоний – это 40-струнный щипковый инструмент, похожий на псалтерии, распространенные в древности на Востоке разновидности арф. В Греции он был известен с VI века до нашей эры, но в основном на эпигонии играли в древнем Египте, в Средней и Ближней Азии. Вот как звучали бы четыре эпигония вместе.

Надо оговориться, что мелодия, которую мы сейчас слышали, гораздо более нового времени - это сочинение нидерландского композитора XV века Гийома Дюфаи. Просто сыгранная на эпигониях. Андрей, какие новости зацепили ваше внимание в последние дни.

Андрей Гаврилов: Я тоже не мог не обратить внимание на новость о воскрешении музыкального инструмента, инструмента древности, хотя у меня к этому не столь однозначное отношение. Я не знаю, Иван, по тому, как складывалась ваша жизнь, столкнулись ли вы с произведением человека по имени С.С. Уткин. Знаете ли вы такую фамилию?

Иван Толстой: В первый раз слышу.

Андрей Гаврилов: Это автор учебника по марксистской этике. Я, к счастью, не учился по нему, но однажды он мне был рекомендован в вузе, в качестве какого-то дополнительного материала. С.С. Уткин это человек, который дал ответ на вопросы, на которые не смогли дать ответы Вергилий, Кант, Пастернак, Достоевский, Шекспир, Мольер. Короче говоря, он дал определение понятию любовь. Это определение звучит так (я это прочел один раз, но запомнил на всю жизнь): «Любовь - это сложный комплекс чувств и переживаний, испытываемых представителями различных полов в добрачный и брачный периоды жизни». Так вот эта новость о воскрешении эпигония у меня возродила комплекс чувств и переживаний. С одной стороны, конечно, радостно, что не только Спилберг может на экране воскрешать динозавров, но и ученые могут воскресить то, что, якобы, давно уже потеряно. С другой стороны, неужели уже дан ответ на вечный спор о поверке гармонии алгеброй? Неужели так просто с помощью просто-напросто электронно-вычислительного аппарата, то есть компьютера, воссоздать то, что мы бы уже никогда не услышали? А, в-третьих, конечно, это все здорово, но, в общем, мы слышим только то, что, наверное, не слышали сами современники инструмента. Мы слышим идеальное звучание, как идеальный газ в физике, помните такое понятие из школы? Когда играет музыка, будь то гений или, наоборот, уличный лабух, это всегда что-то свое, это чуть-чуть недостроенная, перестроенная, по-другому построенная струна, это чуть другой ритм, это чуть другая ритмика. Мы можем слышать, как звучат струны, но мы все равно не слышим этой музыки. И мне безумно странно, почему был выбран Гийом Дюфаи вместо того, чтобы взять музыку Древней Греции, которая известная и которая издана даже на компакт-дисках.

Иван Толстой: Да, конечно, это немножко странно. И к тому, чем отличался древний инструмент от этого идеального, компьютерного, цифрового инструмента, нужно добавить звук ветра, который обдувал этого пастуха, который играл, блеяние овечек где-то, поскрипывание дерева, из которого он был сделан. Андрей Гаврилов: Помните, мы с вами говорили о том, что, как выяснили те же ученые, вернее, другие ученые, но этого же направления, у древних людей уши были чуть-чуть другие. Они слушали по-другому. Так что то, что слышим мы, несмотря на всю гениальность ученых, которые воскресили этот инструмент, это, конечно, не то, что слышали те люди. Жалко, но, может быть, это шаг в интересном направлении.

Иван Толстой: И я вспоминаю рассказ одного из известных французских дирижеров русского происхождения, Игоря Маркевича, в какой-то частной беседе он рассказал, как был свидетелем концерта под оливковыми деревьями где-то в Греции, в сельской части. На свежем воздухе решено было записать музыку в естественных условиях, сделать пластиночную запись, это, кажется, 50-е или 60-е годы. И вот собрались музыканты, которые оделись а ля Древняя Греция, а ля пастухи, выбрали инструменты, была поставлена звукозаписывающая аппаратура, такое максимальное приближение к естественному поднебесному, подзвездному звучанию музыки…

Андрей Гаврилов: И даже магнитофоны были доисторические.

Иван Толстой: Самые древние. Помните, как в «Незнайке» Носов отличное слово изобрел - борматограф. У них были древние борматографы, элладские такие, и стали на эту музыку стекаться какие-то случайные прохожие, в том числе настоящий греческий пастух. С овцой он был, не с овцой, но он выглянул из-за какого-то дерева, стал наблюдать, что тут происходит, какой-то странный идет концерт, немногочисленный, и в паузу между какими-то двумя исполнениями он сказал по-гречески, и кто-то потом Маркевичу перевел: «Как странно (там же все шло с дирижером), как много нужно народу, чтобы заставить танцевать одного».

Так что не только уши, но и мозги в тех местах это все воспринимают немножечко по-другому.

Что еще интересного, Андрей, с вашей точки зрения?

Андрей Гаврилов: Было несколько сообщений, которые выстроились неожиданно в какую-то линию, и линия этих размышлений, я даже не могу понять толком, к чему приведет. Джават Худари, владелец и основатель первого археологического музея Газы, недавно открыл двери этого музея, которому он отдал много лет жизни. Он владелец строительной фирмы и его всегда интересовала древность той территории, на которой он живет. Он сам говорил, что история важна потому, что если страна забывает свою историю, то это страна без будущего. Может быть, не бог весть какое откровение, но, наверное, учитывая, где он живет, это действительно было откровением. Он платил своим рабочим строителям и местным рыбакам за то, чтобы они притаскивали ему, а не выбрасывали в мусор, те древности или, по крайней мере, непонятные предметы, которые они находили во время рыбалки или во время строительства. И он собрал неплохую коллекцию. Он пытался открыть этот музей, ему обещал в 2005 году помощь даже президент, но потом начались очередные военные и политические события. Короче говоря, недавно он открыл его на свои деньги. Прекрасное, радостное событие. Но, к сожалению, он не может там показать все то, что он нашел. Например, если верить его интервью, у него в коллекции есть прекрасная древнеримская статуя какой-то богини, которая изображена обнаженной по пояс. И он не может ее показать потому, что культурно-религиозные нравы той территории, на которой он проживает, ему мешают это сделать. Вот что это? Это радостное событие, что музей открылся, или это очередной пример того, как современная нетерпимость мешает нам каким-то образом оценить произведения искусства?

Я на этом поставил вопросительный знак и многоточие, если бы не сообщение, которое пришло вчера утром, о том, что Басманный суд Москвы (любимый суд, очевидно, всех СМИ мира) принял решение признать экстремистским одну из серий мультсериала «Южный парк», поскольку она оскорбляет чувства: а) верующих, вообще, б) христиан и в) мусульман. Мне разу стало жалко, что я не посмотрел эту серию. Я вообще не поклонник этого мультсериала, но мне сразу стало интересно, как можно одним махом оскорбить практически две трети человечества. Здорово, наверное, там ребята порезвились, и было принято решение, что эта серия экстремистского содержания не может быть больше показана по телевизору или вообще нужно менять политику. Короче говоря, в очередной раз, как и в случае с палестинским строителем-археологом, современная культурно-политически-религиозная составляющая нашей жизни заставляет вмешаться и каким-то образом диктовать культурную политику. Мультсериал «Южный парк» - не бог весть какое культурное событие, не будем лукавить, цивилизацию этот мультсериал не изменит, а вот запрет его потихонечку может изменить.

И вот третье событие в этой линии - это то, что было объявлено, что в Москве откроется Музей толерантности. Меня, правда, несколько удивило, почему почти все сообщения об этом были озаглавлены так: «Российский музей толерантности станет крупнейшим в мире еврейским музеем». Я целиком за то, чтобы в Москве был музей холокоста, центр изучения холокоста, считаю, что, не изучив это событие 20-го века просто невозможно перейти в век 21-й или дальше, в общем, мне кажется, что толерантность суть шире, и я надеюсь, что она будет трактоваться шире. И меня очень напугало название центра - Музей толерантности. Для меня это примерно как музей древнеримского быта. Вот, смотрите, был древнеримский быт, и вот, смотрите, когда-то была толерантность. Вот, смотрите, что они себе позволяли, что они принимали, вот не то, что мы теперь сейчас. Как-то название не очень удачно подобрано. Я надеюсь, что эти мои опасения ни на чем не основаны. Но вот эти два события, что я перед этим процитировал, все-таки заставляют меня без особого оптимизма отнестись к этой линии моих собственных размышлений.

Иван Толстой: Да, разумеется, лучше толерантность форевер, чем толерантность только в музее. А, с другой стороны, крупнейший еврейский музей в мире Яд Вашем, не думаю, что что-то может быть построено крупнее, чем это было сделано в Израиле.

Андрей Гаврилов: Я думаю, что это пока еще сгоряча наши коллеги из СМИ, может быть, просто не совсем правильно поняли то, что было заявлено на пресс-конференции, потому что, действительно, трудно себе предположить, может быть, это будет крупнейший еврейский музей за пределами Израиля. Я не знаю. Но мне кажется, что это должен быть не столько музей, сколько центр документации, центр научных исследований и работ. Но будет грустно, если все эти усилия приведут только к выставкам.

Иван Толстой: Наш нью-йоркский автор Борис Парамонов посмотрел новую картину Вуди Алена.

Борис Парамонов: Вышел новый фильм Вуди Аллена «Кристина и Вики в Барселоне». Это уже третий подряд его фильм с неамериканским антуражем. В одном отношении этот отличается от двух предыдущих: в тех даже не было героев-американцев. Здесь же Вики и Кристина – американки, сподобившиеся европейских соблазнов. Этот фильм – легкая, как всегда, сатира Вуди Аллена на соотечественников. Европа здесь не только присутствует на экране, но сравнивается с Америкой – и не в пользу последней. Американцы здесь предстают «простаками за границей», как еще Марк Твен их назвал. Этот тезис должен был бы свидетельствовать в пользу культурной утонченности Вуди Аллена, если в сравнение Европы с Америкой не шло по такой удручающе бедной линии: в Европе сексуальные нравы свободнее. Конечно, в каком-нибудь нью-йоркском Гринич Виллидж нравы точно такие же, а то и круче, но, как известно, Нью-Йорк это не Америка. А Париж и даже Барселона всё-таки не Гринич Виллидж в рассуждении всяческой культуры: вон в Барселоне есть Гауди с его декадентской церковью, а в Гринич Виллидж что-то не припоминается больших художественных ценностей, разве что монумент гомосексуалистам на Шеридан-сквер. И если о чем-то значительном говорит новый фильм Вуди Аллена, то не о культурной отсталости американцев, а об убожестве современной жизни хоть в Америке, хоть в Европе.

Вуди Аллен обогатил американское кино (отнюдь не Голливуд) вполне реалистическим образом интеллигентного невротического нью-йоркского еврея. Это очень значимый для Америки культурный тип, необходимейший противовес двум архетипам если не американской жизни, то Голливуда – одинокий ковбой и трагический гангстер. В фильме «Манхеттен» герой, лежа на диване – самая подходящая поза для интеллигентных невротиков всех нация всех наций – перечисляет своих культурных героев, и этот перечень делает честь автору. Но вот: ведь ловушка для деятеля современной культуры: кроме таких перечислений ничего уже в ней не осталось, культура утратила живые источники. Если вспомнить Шпенглера, то в его терминах это переход культуры в цивилизацию, а по Константину Леонтьеву – от цветущей сложности к смесительному упрощению. Можно и Томаса Манна вспомнить, его роман «Доктор Фаустус», герой которого, гениальный композитор, видит, что искусство, достигнув вершин, оказалось в тупике: художнику не остается ничего, кроме пародии, а пародия, говорит Томас Манн, это игра с формами, из которых ушла жизнь.

Случай Вуди Аллена располагается как раз здесь – в игре с мертвыми формами, в пародии, только теперь для этого придумали специальный термин – постмодернизм. Раньше его просто назвали бы подражателем, но сейчас дело сложнее: у постмодерниста подражание всегда сознательное, оно обыгрывается, выставляется на первый план. И таковы почти все фильмов Вуди Аллена. Перечисление его образцов можно вести долго; укажу хотя бы на два его сверх-я: под Феллини сделаны фильмы «Во дни радио» (образец – «Амаркорд») и «Звездная пыль» (образец «Восемь с половиной»). Под Бергмана – «Другая женщина» и «Интерьер». А есть у него еще фильм «сентябрь» - очень приятный дайджест сразу всех пьес Чехова.

На чем кончилась западная культура ХХ века? На авангардизме Джойса, Стравинского и Пикассо. Тома Манн – еще не авангард, это так называемый высокий модернизм. Если угодно, то и он пародист высоких культурных форм. Его тема – всяческий закат, это уже в «Будденброках». Настоящий же Томас Манн – это «Волшебная гора» с ее темой конца культуры. «Доктор Фаустус», где для обретения творческой мощи художник отдает душу дьяволу, - вещь двусмысленная: Томас Манн не столько демонизирует современную музыку, сколько хочет представить Германию в облагораживающем трагическом свете. Германия, сказал Томас Манн, взяла на себя вину времени.

Но тут и вспоминается Вуди Аллен, и очень даже уместным предстает на фоне европейских титанов. Уж на Америке точно нет такой вины, ее время совсем иное. Америка – вышедшая на мировую арену великая демократия, и если есть одна всеопределяющая черта демократической культуры, - то это как раз уход от трагедии, из демонических глубин бытия. И эта, если угодно, поверхностность куда лучше указанных глубин. Нельзя сказать: Вуди Аллен лучше Томаса Манна. Но можно и нужно: любой американский президент лучше Гитлера и Сталина.

Иван Толстой: Как уже сообщало наше радио, наш коллега Петр Вайль тяжело болен. Мы продолжаем чтение его книги «Стихи про меня» в исполнении самого автора.

(Петр Вайль читает свою книгу)

Иван Толстой: Андрей, пока звучали в эфире наши новости, вы просили дать вам микрофон для каких-то симпатичных новостных культурных заметок.

Андрей Гаврилов: Что такое симпатичных? Во-первых, мы с вами когда-то обсуждали проблему памятника Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». Не то, что бы нас так уж волновала судьба этого монумента. Но просто вокруг него все время что-то происходит и он все время в центре внимания, по крайней мере, московских СМИ. А на этот раз, кажется, назвали очередную дату его нового возведения. 60-метровая скульптура вернется на ВВЦ до 2010 года, что, по-моему, означает в 2009 году. Но, самое главное не это. Пусть она возвышается. Меня поразило другое. Мэр Лужков сообщил, что принято окончательное решение о размещении под постаментом монумента не театра, как предполагалось, а паркинга. Как говорится, счастливых просмотров, друзья. Туда можно будет приходить и смотреть на дорогие машины. Нечего рот разевать. Ах, очередной театр хотели! Не получите.

Иван Толстой: Можно перевести эту метафору так: приехали.

Андрей Гаврилов: Насмотрелись и приехали. Тут же возникает в памяти московский юмор – Спас на гаражах. Но если говорить серьезнее, очень интересное, с моей точки зрения, сообщение пришло о Спилберге. Не знаю, как вы, Иван, но я люблю этого режиссера и всегда с интересом жду каких-то от него новостей. На этот раз новость пришла, скорее, из Бельгии, нежели из Голливуда. Дело в том, что когда вышла первая серия «Индианы Джонс», один из критиков написал, что приключения этого героя Спилберга напоминают ему приключения героя комиксов Тэнтэна. Это было настолько неожиданно, что Спилберг поехал в библиотеку или пошел в магазин, короче говоря, он пошел смотреть, что же такое комиксы Тэнтэна. И стал на всю жизнь поклонником этих комиксов. Я их знаю очень хорошо, потому, что, к моему огромному изумлению, я вдруг выяснил, что дети, вплоть до сегодняшнего дня, и мои дети, что было чуть раньше, с огромным интересом следят за приключениями Тэнтэна по этим комиксам. Вышло более 50 книг, в свое время, самого разного содержания, и всем почему-то небезразличны приключения этого репортера, которого создал бельгийский художник Эржэ. Так вот Спилберг настолько вдохновился произведениями Эржэ, что купил на него права. На какое-то время. И права у него эти истекли, потому что у него было слишком много других проектов. Вот теперь он купил права в четвертый раз, и он собирается снимать трилогию о Тэнтэне вместе с не менее легендарным режиссером Питером Джексоном, который снял трилогию Толкиена «Властелин колец». Вот они с Джексоном будут снимать эти три фильма. Пока еще не ясно, кто будет режиссером первой серии, кто будет режиссером второй серии, будут они работать совместно или кто-то будет продюсером, но этот проект наверняка будет любопытным, потому что это не столь серьезно, как просто приключения Хоббита, это не столь авантюрно, как приключения Индианы Джонса, это что-то среднее и, вполне возможно, что это будет действительно забавно, и это будет новая жизнь комикса. А учитывая сколько сейчас в мире выходит фильмов по комиксам, и это явно новый жанр, новое направление, по крайней мере, зрительского интереса, я думаю, что именно поэтому уж не говоря о том, что и Спилберг, и Джексон не последние режиссеры, именно поэтому это может быть очень интересным экспериментом.

Иван Толстой: Андрей, теперь мы переходим к вашей именной рубрике. Расскажите, пожалуйста, во всех мыслимых подробностях о том, какая музыка звучала у нас сегодня в программе и кто ее исполнял?

Андрей Гаврилов: Если я расскажу во всех мыслимых подробностях, тогда можно музыку и не слушать. Мы слушали сегодня фрагменты из альбома московского коллектива, который называется "Rock’o’Co".Альбом называется «Росин». Напомню, что это марка канифоли для виолончели, и очень необычен состав этого ансамбля: две виолончели, рояль, барабаны и перкуссия, бас гитара, орган и электроника. Этот московский ансамбль был создан чуть более полутора лет назад двумя виолончелистами - Денисом Калинским и Алексеем Толстовым. Дениса Калинского мы уже слышали в наших программах, как участника ансамбля Алексея Айги «4’33». Оба музыканта, которые создали ансамбль, играют и в других коллективах, но, тем не менее, они всегда находят время для своих совместных, вместе со своими коллегами, выступлений. Не так давно прошли концерты ансамбля "Rock’o’Co" в московском культурном центре «Дом», на конец сентября назначена презентация этого альбома, который до сих пор еще не вышел, но как все надеются, успеет к концу сентября, а именно к презентации. Мы слышали фрагменты из трека под названием «Мода города», а теперь мы послушаем целиком трек под названием «Кто ответит». Музыка несколько необычная, может быть, чуть более энергичная, чем мы обычно слушаем в наших передачах, но я надеюсь, что она всем понравится или, по крайней мере, никого, как говорится, не оставит равнодушным.