В канун пятой годовщины войны в Грузии Радио Свобода публикует архивные материалы августа-сентября 2008 года.
События в Грузии повлекли за собой не только политический и экономический кризис. Помимо гибели людей, одним из, быть может, самых серьезных в долгосрочной перспективе последствий войны стал разрыв многолетних культурных связей тех, кого мы привыкли считать символами русско-грузинской культуры.
Из аннотации к музыкальному посвящению Валерию Гергиеву в день его 50-летия:
"Дорогой Валерий,
Мои с тобой творческие и человеческие взаимоотношения, длящиеся многие годы, вселяют в меня надежду, что присущая тебе мощная энергетика, распространяясь во все точки земного шара, бумерангом возвратится в тот символический круг, который Б. Брехт назвал "Кавказским меловым кругом". Сочинение же, посвященное тебе, я назвал осетинским словом "Уарзон", которое в переводе на русский означает "любовь". При написании этого слова латиницей неожиданно выявилось, что звучание его на английском языке соответствует "военной зоне" (warzone). И, к сожалению, в этой транскрипции это слово реально отражает события на Кавказе. Известно, что от любви до возникновения "военной зоны" достаточен один необдуманный шаг. Путь же назад от "военной зоны" до любви – долог и труден.
Обнимаю, твой Гия Канчели".
Май 2003 года.
– Гия Александрович, Вы предчувствовали, что что-то начнется?
– Нет, ничего такого я не предчувствовал. Для меня то, что произошло, приблизительно равно тому, что произошло 11 сентября в Нью-Йорке. Я не мог себе этого представить. Я не мог себе представить, что мою страну оккупирует российская армия. Поскольку у меня там были два моих внука, я очень переживал за них. Несколько раз появлялось желание их вернуть сюда – они сейчас живут в Германии и уехали в Грузию на каникулы. И когда этого не произошло, они остались... А они остались потому, что им там хорошо.
– А сколько им лет?
– Семь и тринадцать. А сейчас там еще моя внучка, но она совсем маленькая, она еще ничего не понимает. И то, что вот в самые тяжелые дни они были в Грузии – я даже как-то горжусь этим, мне это очень приятно. Они были в окрестностях Тбилиси, а вы знаете, что у нас сжигали лесные массивы.
– Боржомские.
– Да, этот заповедник почти уже уничтожен. И не только боржомские. Много лесных массивов. И там, где они находились, в окрестностях Тбилиси, туда тоже сбросили какие-то зажигательные снаряды. Они на это время приехали в город на несколько дней, а потом опять поднялись туда. Вы знаете что? Вот люди, которые хотели покончить с президентом Саакашвили раз и навсегда, кроме того, что они во многом просчитались, они просчитались и в этом: если у него и была какая-то оппозиция и если было какое-то недовольство им, то сейчас, во всяком случае – надолго, все сплотились. Сейчас по-другому и не может быть. Когда говорят, что железную дорогу в Абхазии приводят в порядок для того, чтобы по ней потом двинулись бы нагруженные танками составы, откровенно говоря, я все-таки в это не верил. С другой стороны, я наблюдаю и наблюдал за тем... Вернее то, что сейчас я наблюдаю, – это совсем другое, а вот что я наблюдал: так называемые российские "миротворцы", которые на протяжении 16 лет были не разводящей стороной, а одной из сторон. Это абсолютно явно ощущалось. Я всегда считал, что мы допустили огромную ошибку, когда всенародно избранный первый грузинский президент (мне даже не хочется сейчас его фамилию произносить), подняв кулак, упразднил Южно-Осетинскую автономную область. Это закончилось резней. Для меня это была трагедия. Я тогда прекрасно понимал, что это приведет к чему-то очень плохому. Я никогда не оправдывал решения грузинского руководства послать какие-то отряды в Абхазию, итогом чего явилось то, что около 300 тысяч грузин – жителей Абхазии сейчас являются беженцами. И вот тогда зародилась какая-то вражда абхазского простого народа к нам. Я не говорю о лидерах, потому что лидеры всегда являются в какой-то мере националистами. Именно лидеры подстрекают к трагедиям. А то, что происходило в Южной Осетии, вообще мне было непонятно. Потому что, может быть, исторически и были какие-то склоки, но я и сегодня считаю, что, может быть, самый близкий нам народ – это осетины.
Когда мы начинаем доказывать, кто прав исторически, к общему знаменателю почти невозможно прийти. Просто существуют какие-то исторические памятники. Какие-то церкви, монастыри, которые были построены много веков тому назад, и говорить о том, что это – не грузинская земля, мне это немножко странно слышать, но я не хочу на эту тему говорить, потому что это ни к чему не приведет.
– К сожалению, это используется в качестве аргумента людьми, которые выступают за конфликт.
– Вы знаете, надо вспомнить слова Ромена Роллана, мне очень нравится это высказывание: "Правда у всех одна и та же, но у всякого народа есть своя особая ложь, которую он именует своими идеалами". Вот, идеалами абхазских руководителей является то, что это – не грузинская земля. И здесь я не могу этому противостоять, потому что это просто глупость.
– А сейчас, когда здесь, дома, Вы следите за всеми этими событиями, находясь в Антверпене, то Вы испытываете желание туда поехать, или наоборот – Вы рады, что Вы сейчас не там и что Бог избавил Вас от того, чтобы быть свидетелем лично всего, что происходит?
– Вы знаете, если бы я чувствовал, что моим приездом куда-либо я мог бы что-то исправить, конечно, я поехал бы. Я не помню точно, в каком году – по-моему в 93-м, после войны в Абхазии, я написал произведение, которое в первый раз было исполнено в Саарбрюкене, и назвал его Wingless ("Бескрылые"). Я посвятил его тем молодым грузинам и абхазам, которые погибли во время этой войны. И я ничего странного не нахожу в том, что мой друг, Валерий Гергиев, приехал со своим оркестром в Цхинвали и провел там концерт. Единственное, что меня немножко покоробило, это – я как-то считаю, что Гергиев – личность такого масштаба, и музыкант такого масштаба, и друг очень многих грузин, такой близкий и так много сделавший для грузин, что должен был посвятить исполнение Шостаковича и Чайковского погибшим и осетинам, и грузинам. Вот это меня как-то немножко озадачило... У меня сейчас, кстати, предвидится очень интересный концерт в Цинандали, это в Кахетии. Приедет Гидон Кремер с "Камератой Балтикой".
– Когда это будет?
– Это будет 8 октября. А помимо этого, в театре Руставели начинаются юбилейные дни Стуруа, которому исполнилось 31 июля 70 лет. Я бы очень хотел надеяться, что кто-то приедет и из России, потому что Роберт Стуруа, кстати – вместе со мной, осуществил несколько спектаклей, у него есть в России много друзей. Я не знаю, звонил ли ему кто-нибудь, но мои друзья мне не звонили. Для меня это очень, очень... Я это воспринял очень болезненно.
– Из России?
– Да. Они, видимо, оказались, вот как во времена моей молодости были верные ленинцы, сейчас они оказались все верными путинцами. Что ж поделаешь?.. Я не знаю. Вы знаете, я очень часто вспоминаю слова почитаемого мною и любимого мною Андрея Битова, что народ, который дал миру величайшую культуру, не смог стать цивилизованным народом.
– Ну если уж мы упомянули Андрея Битова, то давайте упомянем и его участие в пресловутом письме совсем недавно, в котором участвовал и Гергиев. В письме Грузия была названа пешкой в игре Соединенных Штатов. Впрочем, даже не хочется цитировать это письмо, которое, на мой взгляд, является пропагандистской листовкой.
– Конечно, мне было очень приятно узнать об опровержении Андреем Битовым того, что он знал этот текст. Я вам еще больше скажу, я и сегодня верю, что и Гергиев не читал эту фальшивку, под которой подписывался. И Башмет не читал эту фальшивку.
– А Вы не пробовали спросить у Гергиева? Вы с ним не общались с тех пор?
– Нет, я с ним в последнее время не общался. Я общался по телефону с Башметом, который сразу же после начала этих событий мне звонил. Но это письмо появилось намного позже. После этого я не общался.
– У Вас просто нет желания ему позвонить и спросить прямо – Гергиеву, я имею в виду?
– Вы знаете, я всегда считал, что Валерий Гергиев является той личностью, который мог утихомирить то, что происходило в Цхинвали. Я даже его просил приехать туда с оркестром и пригласить солистом его друга, замечательного грузинского пианиста Лексо Торадзе. Я даже предлагал еще при жизни Джансуга Кахидзе устроить совместный концерт Гергиеву и Кахидзе в Цхинвали. Но это все имело бы положительный итог в том случае, если бы это нужно было кукловодам. Когда это кукловодам было не нужно, может быть, и прав был Гергиев, когда от этого отказывался. Это бы не помогло. Почему у меня нет желания сейчас позвонить Гергиеву? Потому что мы не можем прийти к общему знаменателю. Должно пройти какое-то время. Если бы только он знал по дням, что происходило в первых числах августа! Он этого не знает. А если даже я ему постараюсь об этом рассказать, он, наверное, подумает, что я нахожусь под воздействием грузинской пропаганды. Вы знаете, когда происходит такая трагедия, когда и с одной, и с другой стороны есть жертвы, немножко трудно говорить на эту тему, пока не пройдет какое-то время. Начнут работать какие-то комиссии, и были произведены какие-то аэрофотосъемки. Вот может быть, можно будет, начиная с первых чисел августа, установить, чем было вызвано то, что грузины начали стрелять по Рокскому перевалу. Вот это надо установить. Я абсолютно убежден, что Россия постарается замести все следы. Но все равно это будет известно. Я абсолютно убежден в том, что те осетины, которые вернулись в Цхинвали и которые увидят, что уже не существует этих грузинских сел и не существует ни одного дома – я думаю, у них это восторг не вызовет, потому что они жили с этими грузинами!
– Вы говорите, что надо подождать. Но у меня, например, на протяжении всех этих событий, на протяжении всего августа возникало ощущение, что мы стоим на пороге конфликта, в который будет вовлечено гораздо больше стран, и поэтому мне-то как раз казалось, что чрезвычайно важно людям, к которым прислушаются массы (извините меня за это выражение), вмешаться, выступить, сказать это со сцены концертного зала, на страницах каких-то изданий. То есть не ждать.
– Было бы замечательно, если бы с таким вопросом вы могли обратиться к Гергиеву. На протяжении этих дней я очень часто его вспоминал и очень много думал о нем. И я убежден, что он вспоминал меня и думал обо мне. Не только обо мне, а обо всех грузинских друзьях, которые у него в большом количестве. Самая большая трагедия для меня – это то, что сейчас... Я даже не думаю, даже не могу себе представить, сколько должно пройти времени, чтобы возникло бы доверие между народами России и Грузии. А несмотря на все те неприятности, которые между нами происходили за последние годы, любовь между нами существовала. Вот сейчас, когда это произошло, очень трудно представить себе какое-то сближение.
– Но у Вас не возникает желания вот, например, поехать в Россию, где вы очень известны, и как-то обратиться к российскому народу?
– Нет, такого желания у меня нет. Вы знаете, что я – человек довольно преклонного возраста, и я уже понял, что при своей жизни, видимо, я уже в Россию не поеду.
– Правда? Именно после последних событий?
– Я не поеду туда, где любил бывать больше, чем в любой другой стране. Потому что вся моя жизнь связана с какими-то радостями, которые происходили в России. Я не буду сейчас перечислять всех крупных дирижеров... Все мои премьеры, премьеры всех моих симфоний и так далее, и так далее, и так далее. Но сейчас я туда поехать не смогу.
– Но там ведь есть много людей, которым, точно так же, как и мне, – очень стыдно, и они, я думаю, очень хотели бы вас видеть.
– Вы знаете, я не могу себя заставить это сделать, потом что то, что произошло, я ведь вам сказал, что для меня это равносильно 11 сентября. Я не мог себе это представить.
Я не могу приехать туда, потому что очень близкие мне люди поверили в эту пропаганду, и мне это очень неприятно. Но отношение мое осталось таким же, каким было, к людям, потому что эти люди невиновны! Я все время повторяю: если бы эти люди могли бы что-то решать, все было бы в порядке. Ведь у меня перед глазами вот эти кадры, когда начали выселять из Москвы грузин и как их перевозили, как скот. Когда этот огромный какой-то самолет МЧС остановился, когда открыли эту заднюю часть (кстати, из которой обычно выползают танки), вот оттуда вышли люди, которые два с чем-то часа стояли, потому что там даже сидений не было. Вот как коров перевозят, так депортировали грузин из Москвы. И несмотря на это, все равно отношения между простыми людьми оставались нормальными. Они и сейчас нормальные, они и будут нормальные. Обязательно будут нормальные! Но просто должно пройти время. Должно пройти время, и, мне кажется, должно что-то измениться в России. Разве когда-нибудь не настанет время, когда Россия встанет на путь цивилизованного быта?
– Была же какая-то особенная роль у Тбилиси в советское время для композиторов или я ошибаюсь? Мне кажется, там было как-то посвободнее?
– Вы знаете что, в Тбилиси было посвободнее, я думаю, с пушкинских времен всем тем великим людям, которые туда приезжали и там жили. Я не буду их перечислять. Хотелось бы только вспомнить какие-то последние фамилии тех гениальных людей, которые без Тбилиси жить не могли. Ну, например, Пастернак.
– Что бы он сейчас сказал, как вы думаете?
– Вы знаете что, я очень часто думаю, что, когда я увидел то, что произошло, когда я это почувствовал, я подумал, какое счастье, что очень многие этого не дождались и ушли из жизни раньше. Я думаю, что вот в этом ряду – Борис Леонидович Пастернак. Никто из них, наверное, представить себе не мог. Ну это и нормально: Пастернак не может себе представить того, что может себе представить Владимир Владимирович.
События в Грузии повлекли за собой не только политический и экономический кризис. Помимо гибели людей, одним из, быть может, самых серьезных в долгосрочной перспективе последствий войны стал разрыв многолетних культурных связей тех, кого мы привыкли считать символами русско-грузинской культуры.
Из аннотации к музыкальному посвящению Валерию Гергиеву в день его 50-летия:
"Дорогой Валерий,
Мои с тобой творческие и человеческие взаимоотношения, длящиеся многие годы, вселяют в меня надежду, что присущая тебе мощная энергетика, распространяясь во все точки земного шара, бумерангом возвратится в тот символический круг, который Б. Брехт назвал "Кавказским меловым кругом". Сочинение же, посвященное тебе, я назвал осетинским словом "Уарзон", которое в переводе на русский означает "любовь". При написании этого слова латиницей неожиданно выявилось, что звучание его на английском языке соответствует "военной зоне" (warzone). И, к сожалению, в этой транскрипции это слово реально отражает события на Кавказе. Известно, что от любви до возникновения "военной зоны" достаточен один необдуманный шаг. Путь же назад от "военной зоны" до любви – долог и труден.
Обнимаю, твой Гия Канчели".
Май 2003 года.
– Гия Александрович, Вы предчувствовали, что что-то начнется?
– Нет, ничего такого я не предчувствовал. Для меня то, что произошло, приблизительно равно тому, что произошло 11 сентября в Нью-Йорке. Я не мог себе этого представить. Я не мог себе представить, что мою страну оккупирует российская армия. Поскольку у меня там были два моих внука, я очень переживал за них. Несколько раз появлялось желание их вернуть сюда – они сейчас живут в Германии и уехали в Грузию на каникулы. И когда этого не произошло, они остались... А они остались потому, что им там хорошо.
– А сколько им лет?
– Семь и тринадцать. А сейчас там еще моя внучка, но она совсем маленькая, она еще ничего не понимает. И то, что вот в самые тяжелые дни они были в Грузии – я даже как-то горжусь этим, мне это очень приятно. Они были в окрестностях Тбилиси, а вы знаете, что у нас сжигали лесные массивы.
– Боржомские.
– Да, этот заповедник почти уже уничтожен. И не только боржомские. Много лесных массивов. И там, где они находились, в окрестностях Тбилиси, туда тоже сбросили какие-то зажигательные снаряды. Они на это время приехали в город на несколько дней, а потом опять поднялись туда. Вы знаете что? Вот люди, которые хотели покончить с президентом Саакашвили раз и навсегда, кроме того, что они во многом просчитались, они просчитались и в этом: если у него и была какая-то оппозиция и если было какое-то недовольство им, то сейчас, во всяком случае – надолго, все сплотились. Сейчас по-другому и не может быть. Когда говорят, что железную дорогу в Абхазии приводят в порядок для того, чтобы по ней потом двинулись бы нагруженные танками составы, откровенно говоря, я все-таки в это не верил. С другой стороны, я наблюдаю и наблюдал за тем... Вернее то, что сейчас я наблюдаю, – это совсем другое, а вот что я наблюдал: так называемые российские "миротворцы", которые на протяжении 16 лет были не разводящей стороной, а одной из сторон. Это абсолютно явно ощущалось. Я всегда считал, что мы допустили огромную ошибку, когда всенародно избранный первый грузинский президент (мне даже не хочется сейчас его фамилию произносить), подняв кулак, упразднил Южно-Осетинскую автономную область. Это закончилось резней. Для меня это была трагедия. Я тогда прекрасно понимал, что это приведет к чему-то очень плохому. Я никогда не оправдывал решения грузинского руководства послать какие-то отряды в Абхазию, итогом чего явилось то, что около 300 тысяч грузин – жителей Абхазии сейчас являются беженцами. И вот тогда зародилась какая-то вражда абхазского простого народа к нам. Я не говорю о лидерах, потому что лидеры всегда являются в какой-то мере националистами. Именно лидеры подстрекают к трагедиям. А то, что происходило в Южной Осетии, вообще мне было непонятно. Потому что, может быть, исторически и были какие-то склоки, но я и сегодня считаю, что, может быть, самый близкий нам народ – это осетины.
Когда мы начинаем доказывать, кто прав исторически, к общему знаменателю почти невозможно прийти. Просто существуют какие-то исторические памятники. Какие-то церкви, монастыри, которые были построены много веков тому назад, и говорить о том, что это – не грузинская земля, мне это немножко странно слышать, но я не хочу на эту тему говорить, потому что это ни к чему не приведет.
– К сожалению, это используется в качестве аргумента людьми, которые выступают за конфликт.
– Вы знаете, надо вспомнить слова Ромена Роллана, мне очень нравится это высказывание: "Правда у всех одна и та же, но у всякого народа есть своя особая ложь, которую он именует своими идеалами". Вот, идеалами абхазских руководителей является то, что это – не грузинская земля. И здесь я не могу этому противостоять, потому что это просто глупость.
– А сейчас, когда здесь, дома, Вы следите за всеми этими событиями, находясь в Антверпене, то Вы испытываете желание туда поехать, или наоборот – Вы рады, что Вы сейчас не там и что Бог избавил Вас от того, чтобы быть свидетелем лично всего, что происходит?
– Вы знаете, если бы я чувствовал, что моим приездом куда-либо я мог бы что-то исправить, конечно, я поехал бы. Я не помню точно, в каком году – по-моему в 93-м, после войны в Абхазии, я написал произведение, которое в первый раз было исполнено в Саарбрюкене, и назвал его Wingless ("Бескрылые"). Я посвятил его тем молодым грузинам и абхазам, которые погибли во время этой войны. И я ничего странного не нахожу в том, что мой друг, Валерий Гергиев, приехал со своим оркестром в Цхинвали и провел там концерт. Единственное, что меня немножко покоробило, это – я как-то считаю, что Гергиев – личность такого масштаба, и музыкант такого масштаба, и друг очень многих грузин, такой близкий и так много сделавший для грузин, что должен был посвятить исполнение Шостаковича и Чайковского погибшим и осетинам, и грузинам. Вот это меня как-то немножко озадачило... У меня сейчас, кстати, предвидится очень интересный концерт в Цинандали, это в Кахетии. Приедет Гидон Кремер с "Камератой Балтикой".
– Когда это будет?
– Это будет 8 октября. А помимо этого, в театре Руставели начинаются юбилейные дни Стуруа, которому исполнилось 31 июля 70 лет. Я бы очень хотел надеяться, что кто-то приедет и из России, потому что Роберт Стуруа, кстати – вместе со мной, осуществил несколько спектаклей, у него есть в России много друзей. Я не знаю, звонил ли ему кто-нибудь, но мои друзья мне не звонили. Для меня это очень, очень... Я это воспринял очень болезненно.
– Из России?
– Да. Они, видимо, оказались, вот как во времена моей молодости были верные ленинцы, сейчас они оказались все верными путинцами. Что ж поделаешь?.. Я не знаю. Вы знаете, я очень часто вспоминаю слова почитаемого мною и любимого мною Андрея Битова, что народ, который дал миру величайшую культуру, не смог стать цивилизованным народом.
– Ну если уж мы упомянули Андрея Битова, то давайте упомянем и его участие в пресловутом письме совсем недавно, в котором участвовал и Гергиев. В письме Грузия была названа пешкой в игре Соединенных Штатов. Впрочем, даже не хочется цитировать это письмо, которое, на мой взгляд, является пропагандистской листовкой.
– Конечно, мне было очень приятно узнать об опровержении Андреем Битовым того, что он знал этот текст. Я вам еще больше скажу, я и сегодня верю, что и Гергиев не читал эту фальшивку, под которой подписывался. И Башмет не читал эту фальшивку.
– А Вы не пробовали спросить у Гергиева? Вы с ним не общались с тех пор?
– Нет, я с ним в последнее время не общался. Я общался по телефону с Башметом, который сразу же после начала этих событий мне звонил. Но это письмо появилось намного позже. После этого я не общался.
– У Вас просто нет желания ему позвонить и спросить прямо – Гергиеву, я имею в виду?
– Вы знаете, я всегда считал, что Валерий Гергиев является той личностью, который мог утихомирить то, что происходило в Цхинвали. Я даже его просил приехать туда с оркестром и пригласить солистом его друга, замечательного грузинского пианиста Лексо Торадзе. Я даже предлагал еще при жизни Джансуга Кахидзе устроить совместный концерт Гергиеву и Кахидзе в Цхинвали. Но это все имело бы положительный итог в том случае, если бы это нужно было кукловодам. Когда это кукловодам было не нужно, может быть, и прав был Гергиев, когда от этого отказывался. Это бы не помогло. Почему у меня нет желания сейчас позвонить Гергиеву? Потому что мы не можем прийти к общему знаменателю. Должно пройти какое-то время. Если бы только он знал по дням, что происходило в первых числах августа! Он этого не знает. А если даже я ему постараюсь об этом рассказать, он, наверное, подумает, что я нахожусь под воздействием грузинской пропаганды. Вы знаете, когда происходит такая трагедия, когда и с одной, и с другой стороны есть жертвы, немножко трудно говорить на эту тему, пока не пройдет какое-то время. Начнут работать какие-то комиссии, и были произведены какие-то аэрофотосъемки. Вот может быть, можно будет, начиная с первых чисел августа, установить, чем было вызвано то, что грузины начали стрелять по Рокскому перевалу. Вот это надо установить. Я абсолютно убежден, что Россия постарается замести все следы. Но все равно это будет известно. Я абсолютно убежден в том, что те осетины, которые вернулись в Цхинвали и которые увидят, что уже не существует этих грузинских сел и не существует ни одного дома – я думаю, у них это восторг не вызовет, потому что они жили с этими грузинами!
– Вы говорите, что надо подождать. Но у меня, например, на протяжении всех этих событий, на протяжении всего августа возникало ощущение, что мы стоим на пороге конфликта, в который будет вовлечено гораздо больше стран, и поэтому мне-то как раз казалось, что чрезвычайно важно людям, к которым прислушаются массы (извините меня за это выражение), вмешаться, выступить, сказать это со сцены концертного зала, на страницах каких-то изданий. То есть не ждать.
– Было бы замечательно, если бы с таким вопросом вы могли обратиться к Гергиеву. На протяжении этих дней я очень часто его вспоминал и очень много думал о нем. И я убежден, что он вспоминал меня и думал обо мне. Не только обо мне, а обо всех грузинских друзьях, которые у него в большом количестве. Самая большая трагедия для меня – это то, что сейчас... Я даже не думаю, даже не могу себе представить, сколько должно пройти времени, чтобы возникло бы доверие между народами России и Грузии. А несмотря на все те неприятности, которые между нами происходили за последние годы, любовь между нами существовала. Вот сейчас, когда это произошло, очень трудно представить себе какое-то сближение.
– Но у Вас не возникает желания вот, например, поехать в Россию, где вы очень известны, и как-то обратиться к российскому народу?
– Нет, такого желания у меня нет. Вы знаете, что я – человек довольно преклонного возраста, и я уже понял, что при своей жизни, видимо, я уже в Россию не поеду.
– Правда? Именно после последних событий?
– Я не поеду туда, где любил бывать больше, чем в любой другой стране. Потому что вся моя жизнь связана с какими-то радостями, которые происходили в России. Я не буду сейчас перечислять всех крупных дирижеров... Все мои премьеры, премьеры всех моих симфоний и так далее, и так далее, и так далее. Но сейчас я туда поехать не смогу.
– Но там ведь есть много людей, которым, точно так же, как и мне, – очень стыдно, и они, я думаю, очень хотели бы вас видеть.
– Вы знаете, я не могу себя заставить это сделать, потом что то, что произошло, я ведь вам сказал, что для меня это равносильно 11 сентября. Я не мог себе это представить.
Я не могу приехать туда, потому что очень близкие мне люди поверили в эту пропаганду, и мне это очень неприятно. Но отношение мое осталось таким же, каким было, к людям, потому что эти люди невиновны! Я все время повторяю: если бы эти люди могли бы что-то решать, все было бы в порядке. Ведь у меня перед глазами вот эти кадры, когда начали выселять из Москвы грузин и как их перевозили, как скот. Когда этот огромный какой-то самолет МЧС остановился, когда открыли эту заднюю часть (кстати, из которой обычно выползают танки), вот оттуда вышли люди, которые два с чем-то часа стояли, потому что там даже сидений не было. Вот как коров перевозят, так депортировали грузин из Москвы. И несмотря на это, все равно отношения между простыми людьми оставались нормальными. Они и сейчас нормальные, они и будут нормальные. Обязательно будут нормальные! Но просто должно пройти время. Должно пройти время, и, мне кажется, должно что-то измениться в России. Разве когда-нибудь не настанет время, когда Россия встанет на путь цивилизованного быта?
– Была же какая-то особенная роль у Тбилиси в советское время для композиторов или я ошибаюсь? Мне кажется, там было как-то посвободнее?
– Вы знаете что, в Тбилиси было посвободнее, я думаю, с пушкинских времен всем тем великим людям, которые туда приезжали и там жили. Я не буду их перечислять. Хотелось бы только вспомнить какие-то последние фамилии тех гениальных людей, которые без Тбилиси жить не могли. Ну, например, Пастернак.
– Что бы он сейчас сказал, как вы думаете?
– Вы знаете что, я очень часто думаю, что, когда я увидел то, что произошло, когда я это почувствовал, я подумал, какое счастье, что очень многие этого не дождались и ушли из жизни раньше. Я думаю, что вот в этом ряду – Борис Леонидович Пастернак. Никто из них, наверное, представить себе не мог. Ну это и нормально: Пастернак не может себе представить того, что может себе представить Владимир Владимирович.
