Марина Тимашева: Очередная толстая книжка по истории: Александр Шубин, «Диссиденты, неформалы и свобода в СССР», Вече, 2008 год. Сразу же встречаю много знакомых имён режиссеров, актёров и поэтов. Но автора, видимо, интересует не их произведения, а общественно-политические взгляды. Поэтому передаю микрофон историку Илье Смирнову.
Илья Смирнов: О произведениях тоже пойдет речь. Например: «Зависнув между миром науки и миром литературы, «Красное колесо» не стало ни тем, ни другим. В результате Солженицын создал оригинальный жанр многотомного памфлета на историческую тему» (371). А доктор исторических наук Александр Владленович Шубин предлагает нам историю общественной мысли от Сталина и до Горбачёва. Я рад, что такая книга появилась. Ведь эти сюжеты до сих принято обсуждать в жанре как раз памфлета. Вот беру наугад свежую газету: «В советские времена все как-то проще было… У них своя элита была, у нас своя. У них - те, кто на Мавзолее при параде, у нас - Высоцкий, Даль, Аксенов и другие неофициальные лица». http://izvestia.ru/comment/article3118885/
На самом деле всё было как раз непросто. Александр Шубин, слава Богу, выбирает другой тон и подход... Но зачем формулировать за него. Во вступлении автор сам определил задачи своего исследования. «Освободить» историю «от мифологических схем». Есть схема карикатурная: «советское общество на протяжении всей его истории было тоталитарной казармой…, глухой архаикой…, бесконечно отсталой от передовых стран». И есть рекламный миф об СССР как о «бесконфликтном обществе, которое могло бы просуществовать в том же виде ещё сто или тысячу лет, если бы не предатели Хрущёв, Горбачёв и Ельцин» (3). Автор отвергает обе примитивные схемы. И показывает читателям не «казарму» какую-то, а многоцветную и противоречивую общественную жизнь, ничуть не менее продуктивную, чем в любой другой стране и в любой другой период. В первой же главе показано, что многие «плодотворные дебютные идеи» современной исторической публицистики (и даже науки) были сформулированы ещё в 50-е, в ходе обсуждения на партсобраниях доклада Н.С. Хрущева ХХ-у съезду КПСС (15). В следующих главах книги «Хроника текущих событий» соседствует с «Новым миром» и обществом «Память», грандиозные лесные слёты КСП – с сугубо академической дискуссией об «азиатском способе производства» и с «Самым Молодым Обществом Гениев». Сокращенно, СМОГ. По мнению автора, эта группировка, возникшая в середине 60-х гг., представляла собой «сообщество молодых талантов и графоманов… те и другие равноправны» (206). Отдельное спасибо за главу о коммунарах, которые были такими искренними последователями Маркса, что всерьез пытались построить оазисы «настоящего» (не искаженного бюрократией) коммунизма в своем ближайшем окружении. По фамилиям достаточно назвать двоих экспериментаторов. Симон Львович Соловейчик. Валентин Юмашев – да, тот самый, будущий «биограф Б. Ельцина и руководитель (его) администрации» (318). К сожалению, многие коммунары слишком хорошо вписались в эту новую администрацию, чтобы поощрять серьезное изучение своего левого прошлого.
Объективность историка не исключает нравственной оценки. То, что публиковала советская контрпропаганда об академике Сахарове и его семье – эти пасквили были подлыми вне зависимости от согласия или несогласия со взглядами самого Сахарова (283). А процесс Иосифа Бродского Шубин прямо называет «шабаш правосудия» (102). Формулировка неакадемичная, но точная, потому что невиновность поэта была очевидна. Но, разбирая конфликты 30-летней давности, исследователь не забывает отметить, что подобные «свобода слова» и правосудие вовсе не составляли какой-то советской специфики (105, 266 и др.) И в этом легко убедиться, листая газеты с информацией об очередном гениальном решении суда присяжных, одно http://www.gazeta.ru/social/2008/04/25/2706628.shtml лучше другого http://www.gazeta.ru/social/2008/07/24/2792438.shtml . На таком современном фоне легче принять и формулировку Шубина о «правовом обществе» в СССР после Сталина (241). Ведь медиевисты противопоставляют «феодальное правовое государство» деспотизму таких правителей, как Иван Грозный. Приводя статистику судопроизводства по политическим статьям, автор книги показывает: с 50-х годов наша страна поступательно развивалась именно в правовом и либеральном направлении, причем «наиболее суровые «брежневские» гонения не достигли уровня наиболее «спокойных» лет «хрущевской» оттепели» (278). Получается, что сама эта «оттепель» – очередной миф.
В книге вы найдете вполне разумные суждения тогдашних руководителей, вплоть до всеми осмеянного Константина Устиновича, по вопросам их полемики с диссидентами. А министр внутренних дел Щелоков, тоже личность не самая популярная, оказывается, предлагал целую программу «компромисса» – «не публично казнить врагов, а душить их в объятиях» (255). По сути, то же самое, что было успешно проделано на Западе с лидерами «Молодежной революции». Но умные разговоры у нас оставались развлечением для узкого круга. А та официальная пропаганда, с которой сталкивался народ на собраниях, в газетах и т.д., представляла собой бюрократическую жвачку, лишенную не то, что убедительности – какого бы то ни было смысла. Соответственно, история, рассказанная нам Шубиным, приобретает фатальный характер: спорили между собой разные группы оппозиционеров, а правительство, за неимением собственных идей, просто затыкало рот всем, у кого они были, сегодня левым, завтра правым. В глухой обороне тянуло время до своего неизбежного падения. Можно сказать: в этом проявился характер бюрократии как класса. Вопрос: почему, например, в Китае тот же класс под теми же знаменами повёл себя иначе и решительно перехватил инициативу в идейной борьбе.
Теперь о недостатках книги. Беда современного книгоиздания – торопливая поспешность. Каждая глава сама по себе убедительна, но по какому принципу они расставлены? По хронологическому? Нет, из 80-х все время возвращаемся в 60-е. И не слева направо (от анархистов к монархистам) и не справа налево. И это не случайная оплошность макетирования. Автор противопоставляет Россию сталинскую («тоталитарную») послесталинской «авторитарной» (6). В принципе не имею ничего против слова «тоталитарный», здесь оно даже имеет конкретно-исторический смысл, беда в том, что из него никак не выводится общей концепции. Вот здесь в книге сказано: «тоталитаризм… встречается в истории редко и продолжается относительно недолго» (344). По-моему, наоборот. То, что мы имели при Сталине, встречается часто, особенно в древней истории, продолжается подолгу, да ещё и склонно возрождаться на самой разной экономической базе и под разными знаменами. Чтобы выяснить, кто прав, следовало бы расписать социальную структуру советского общества, и от нее танцевать в хороводе идей. А недоговоренность по принципиальным вопросам аукается в конкретной истории. Например, автор пишет: «в среде интеллигенции», «интеллигенция рассчитывает на поддержку Хрущева» (139, 95) и т.д., противопоставляя эту «среду» бюрократии. А какую? Вы понимаете, что такое интеллигенция? Я – нет. Сторож-математик – интеллигенция? А министр с ученой степенью? Заметьте, что среди героев книги – известных оппозиционеров – многие по социальному статусу относились как раз к бюрократии, а некоторые так просто к номенклатурной элите.
Финальная глава посвящена фантастике. И она как раз на своем месте. Деградация фантастической литературы от И.А. Ефремова и братьев Стругацких к убогим фэнтэзи, в которых «маги, колдуны и вурдалаки… пытаются взять под контроль достижения ненавистной им современности» – это, по мнению Шубина, зеркало процессов, происходивших «в обществе после поражения Перестройки. Этот регресс продолжается на советском культурном пространстве до сих пор». Здесь я мог бы только подчеркнуть слова «поражение Перестройки» и полностью согласиться с автором.
