21 августа 68-го года, ровно 40 лет назад, эксперимент по построению «социализма с человеческим лицом» был оборван войсками Варшавского договора, введенными в Чехословакию.

Над кругом гончарным поет о тачанке
Усердное время — бессмертный гончар.
А танки идут по Вацлавской брусчатке
И наш бронепоезд стоит у Градчан!
А песня крепчает — "Взвивайтесь кострами!"
И пепел с золою, куда ни ступи.
Взвиваются ночи кострами в Остраве,
В мордовских лесах и в казахской степи...

На севере и на юге —
Над ржавой землею дым,
А я умываю руки!
А он умывает руки,
Спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться —
мы ведаем, что творим!

Так сказал в своей песне Александр Галич.

Только что вышла книга Александра Шубина «Диссиденты, неформалы и свобода в СССР», мы подробно поговорим о ней в следующем выпуске, а пока скажу, что события «пражской весны» в книге неоднократно упоминаются, и автор полагает, что они оказали серьезное воздействие на общественную жизнь в России: «переломным стал момент ввода войск в Чехословакию» (163), «именно в августе 1968 г. движение четко проявило себя не просто как правозащитное, а именно диссидентское, «инакомыслящее»…, диссиденты стали отрываться от видных прогрессистов» (214). И так далее. Но это политика. А на культуру Пражские события как-то повлияли?

Сплошная весна на календаре: недавно мы отмечали 40-летие Молодежной революции, кульминацией ее стала так называемая Парижская весна. Две революции на западе и на востоке Европы, обе формально неудачные, но в долгосрочной перспективе вполне успешные. И сегодня трудно обсуждать события 68-го года как в Париже, так и в Праге, абстрагируясь от последствий, от новейшего исторического опыта, который на многие тогдашние вопросы дал жесткий и неромантичный ответ.

Что касается отечественной культуры, то на нее «Молодежная революция», вроде бы, безмерно от России далекая (нам бы ваши проблемы) — повлияла неизмеримо сильнее. Через рок-музыку, через моду. А вот воздействие географически и социально куда более близкой Пражской весны — несколько произведений (по пальцам можно пересчитать), естественно, неопубликованных. Евгений Евтушенко, Александр Твардовский:

Что делать нам с тобой, моя присяга,
Где взять слова, чтоб рассказать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага
И как встречает в шестьдесят восьмом.

Еще добавляют Галича «Можешь выйти на площадь, Смеешь выйти на площадь…», но там прямых отсылок к теме нынешнего юбилея нет, кроме датировки: «мы жили в Дубне, когда начались все августовские события 68 года. И ровно 22 числа я написал песню под названием «Петербургский романс» (Цит. по: Новиков В.И. Александр Галич. В кн.: Авторская песня. М, АСТ, Олимп, 1997, с. 153).

Мальчишки были безусы,
Прапоры и корнеты
Мальчишки были безумны
К чему им мои советы?!

Лечиться бы им, лечиться,
На кислые ездить воды —
Они ж по ночам:
«Отчизна!
Тираны! Заря свободы!»

Полковник я, а не прапор,
Я в битвах сражался стойко.
И весь их щенячий табор
Мне мнился игрой, и только.

И я восклицал: «Тираны!»
И я прославлял свободу,
Под пламенные тирады
Мы пили вино, как воду,

И в то роковое утро,
(Отнюдь не угрозой чести!)
Казалось, куда как мудро
Себя объявить в отъезде.

Зачем же потом случилось,
Что меркнет копейкой ржавой
Всей славы моей лучинность
Пред солнечной ихней славой?!

...Болят к непогоде раны,
Уныло проходят годы...
Но я же кричал: «Тираны!»
И славил зарю свободы!

Повторяется шепот,
Повторяем следы.
Никого еще опыт
Не спасал от беды!

О, доколе, доколе,
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Подчиняться узде?!

И все так же, не проще,
Век наш пробует нас —
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!

Пожалуй, песня Галича — единственная, получившая через самиздат сколько-нибудь серьезное распространение, а куда более конкретную и злую, прямо про Брежнева, песню Юлия Кима «Я сам себе Ильич» — ее я, честно признаюсь, в советские времена вообще не слышал.

Я сам себе Ильич,
не путайте с тем самым,
с тем вышел паралич,
он у меня счас замом.
И вечером, и днем,
всегда он наготове,
любой вынаю том
и подпираю брови.

Мои брови жаждут крови,
моя сила в них одних,
как любови от свекрови
ждите милостей от них.

Могу «Шумел камыш»,
могу предаться блуду,
могу что захотишь
вещать с трибуны люду.
Ох, жаль апрель не тот!
Вот мне б с броневика-то...
Без слов за пулемет
и — тр-р-р, ложись, ребята!

Мои брови жаждут крови,
подпевай, не прекословь,
распевайте на здоровье,
пока я не хмурю бровь.

Доставай бандуру, Юра,
конфискуй у Галича.
А где ты там, цензура-дура?
Ну-ка, спой, как давеча.
Эх, раз, еще раз,
еще много-много раз,
еще Пашку,
и Наташку,
и Ларису Богораз!

На слете московского КСП в 1978 году слышал другое произведение авторской песни — «Десант на Запад», в современных песенниках значится как «афганская песня», хотя очевидно, что написана раньше и по другому поводу.

Когда рассвет спугнул с порога ночь,
по улицам шагали наши парни
И только крики: «Убирайтесь прочь!"
Неслись из окон буржуазной псарни.

В лагере, где как раз происходила встреча коммунаров с их далекими идейными родственниками из клуба «Антарес» — а КСП, напомним, активно использовался для коммуникации разных неофициальных группировок — там эта песня была исполнена и вызвала конфликт: стоит ли петь такие песни и как вообще относиться к событиям в Чехословакии? Большинство сошлось на том, что к Пражской весне надо относиться хорошо, к ее подавлению — плохо, а исполнитель песни просто выпил лишнего. Почему? Потому что Дубчек строил живой, небюрократический социализм, как Маркс замышлял. А подавили это прогрессивное движение чиновники, тупая номенклатура, та самая, которая и нам здесь не дает жить. Очень характерный, кстати, образ из стихотворения Евтушенко: «Четки чиновничьих скрепок / в гусеницы превратились». Вот логика вольнодумной молодежи того времени. А номенклатура отвечала так: вы дети наивные, демократический социализм — это драпировка, стоит чуточку уступить, как из-под нее полезет крайняя реакция и вместо советских появятся натовские войска. Данная версия, она излагалась обычно топорно и неталантливо, бюрократическим языком, и особого доверия не вызывала — нас пугают чем-то таким, чего просто быть не может

Дискуссия, как видите, политическая. Но опосредованно, через политику, эти события оказали воздействие на художественную культуру, потому что силовое решение чехословацких проблем — оно и в нашей стране рубило перспективы общественного диалога, той самой «конвергенции», за которую ратовал А.Д. Сахаров на первом этапе (Шубин, с. 160 и далее) и которую успешно реализовали китайцы. Соответственно, в литературе и искусстве с начала 70-х и далее до Перестройки включительно — все меньше веры в то, что «завтра будет лучше, чем вчера», меньше здоровой энергии, и все больше пессимизма, черного юмора, отстраненности от собственной страны, в которой все равно ведь ничего не изменишь:

А ты удивлена, отчего я здесь проездом —
Милая, ты знаешь,
Мне кажется, это ты не всерьез.

Сравните, например, Высоцкого с Башлачевым или даже с Гребенщиковым, которого мы только что цитировали, «Карнавальную ночь» и «Гараж», ранних и поздних Стругацких.

С таким настроением вы даже слоника не продадите, не говоря уже о перестройке огромной страны. Так что август 68-го аукнулся-таки в 91-м.

Вот тебе медовая брага, ягодка, злодейка, отрава,
Вот тебе, приятель, и Прага, вот тебе, дружок, и Варшава.
Ну, вот и посмеемся простуженно, а о чем смеяться неважно,
если по утрам очень скучно, а по вечерам очень страшно.