Другая жизнь Бориса Евреинова

Михаил Соколов: В начале лета 2007 года в Париже на семинаре, где я выступал с докладом, милая аспирантка Ксения вежливо сообщила мне, что дедушка ее – старый русский эмигрант: - «Алексей Борисович Евреинов».

Вот совпадение: уже второй год я методично перерывал бумаги прадеда Ксении Геринг, и отца ее деда - историка Бориса Алексеевича Евреинова – русского эмигранта, жившего в Праге в 1923-33 году.

Приват-доцент Борис Евреинов, был не только историком. Почти десять лет он фактически руководил нелегальными конспиративными структурами русских эмигрантов-республиканцев. Его люди в 20-е годы нелегально проникали в советскую Россию.

С его сыном Алексеем Борисовичем Евреиновым, автором книги «Между двумя эмиграциями», мы встретились в Брюсселе, и он оказался курсе «второй жизни» своего отца.

Но начну с жизни первой: историк Сергей Пушкарев написал биографию своего друга. Борис Евреинов «родился 21 ноября 1888 г в старой дворянской семье в селе Борщень Суджанского уезда Курской губернии».

В 1907 году окончил Санкт-Петербургскую 3-ю классическую гимназию и поступил на историко-филологический факультет императорского Санкт-Петербургского университета.

С весны 1911 очень 1912 года служил вольноопределяющимся в лейб-гвардии кирасирском Ея Величества полку, был произведен в прапорщики и уволен в запас армейской кавалерии.

А весной 1913 года в Санкт-Петербургском университете он выдержал государственный экзамен и получил диплом 1 степени за дипломное сочинение на тему «Преобразовательный план М.М. Сперанского 1809 года»).

Бориса Евреинова предназначали к оставлению при университете для подготовки к профессорскому званию по кафедре русской истории, но осенью 1913 года он был избран мировым судьей в Льговом округе Курской губернии. Эту должность он занимал и до революции».

«Он придерживался либеральных взглядов, и в 1917 году был назначен комиссаром Временного правительства в Суджанском уезде», – говорит о своем отце Алексей Евреинов.

Алексей Евреинов: Он служил по гражданской части, он был мировой судья, так же, как был его отец в свое время. Жекулины, Евреиновы и Долгоруковы – это были демократически-настроенные помещики. Он вступил в кадетскую партию еще в России, в период Временного правительства.

Михаил Соколов: Дальше было известное: «Революционный ураган 1917-18 годов, разрушил тысячи «дворянских гнезд» и изломал миллионы человеческих судеб», Борис Алексеевич, «принужденный покинуть родные края, летом 1918 года поступил на службу новообразовавшейся Украинской державы, в которой многие русские патриоты видели «плацдарм» для собирания сил, имевших своей целью восстановление в будущем великого общерусского государства».

С июня 1918 до февраля 1919 г . Борис Евреинов состоял в должности секретаря ученого комитета при министерстве исповеданий в Киеве. Алексей Евреинов рассказывает, что в Киеве в доме бабушки, директора женской гимназии Аделаиды Жекулиной собрались обе ветви большой семьи, Евреиновы, и Жекулины:

Алексей Евреинов: Я родился в Киеве в 19-м году, где семья собралась в Киеве. Жекулины, мать моей матери, и она была очень организатор большой в области педагогики. У нее была гимназия в Киеве. И она собрала всех в Киеве, тогда еще можно было, в Киеве еще не было большевиков. Отец работал в каком-то ведомстве, я не помню, в каком-то министерстве. Но когда было наступление Красной армии, то отец ушел и поступил в Белое движение.

Михаил Соколов: В 1919 году Борис Евреинов «поступил в ряды боровшейся с большевиками Добровольческой Армии, корнетом в 17-ый гусарский Черниговский полк».

Финал своей службы в Добровольческой Армии описал в очерке «Последние судороги деникинского фронта».

В январе 1920 года после долгого отступления от Орла белым удается закрепиться на батайских позициях, и бригада Евреинова располагается на Кубани в станице Брюховецкой:

«Чувствовали мы себя в станице так, как будто были в совершенно чуждой для себя стране, среди чужих людей. Открытого недоброжелательства не было, но в отношении к нам жителей станицы явно сквозило полное и обидное равнодушие.

Сразу же бросалось в глаза, что все мужчины, даже самые молодые были дома. Фронтом, борьбой с большевиками казаки не интересовались абсолютно и всем своим поведением старались показать, что в этом деле они совершенно нейтральны.

Эта нейтральность, это равнодушие, эта боязнь гражданской войны поражала нас в то время, когда мы отступали по Харьковской и Екатеринославской губерниям. Но здесь, на Кубани, это равнодушие к тому делу, которому мы отдавали все свои силы и самую жизнь как-то ярче бросались в глаза. И невольно в душе поднимались сомнения в том, творим ли мы, борясь с большевиками, истинно народное дело, имеющее великую будущность или же, вся наша борьба происходит вне пределов народного понимания и народных чаяний и является лишь волевым актом целого ряда отдельных личностей не желающих признать советскую власть».

Михаил Соколов: Борис Евреинов рассказывает о том, как 7 февраля 1920 Добровольческая армия пошла в последнее успешное наступление, взяв Ростов-на-Дону:

«Вся масса кавалерии пришла в движение. Отдельные полки и эскадроны, получив боевую задачу, торопливо на рысях вытягивались из станицы. В воздухе сухо рвались снаряды. Вдали слышались трескотня винтовок и тактаканье пулеметов.

На станичной околице, где особенно густо ложились неприятельские снаряды, подо мной была убита лошадь. Сам я был оглушен и далеко отброшен в сторону. Вскочив на ноги, я с грустью наблюдал, как мой верный вороной конь бился в последних предсмертных судорогах. В его боку зияла кровавая рана. Бедный конь. Он проделал со мной весь поход, часто вынося меня из опасных положений. Но предаваться грустным размышлениям было некогда. Я вскочил на пулеметную тачанку и по вспаханному, плохо прикрытому снегом полю, направился вслед за удалявшейся бригадой. Задача кавалерии сводилась к тому, чтобы быстрым продвижением в обход Ростова отрезать отступавшие части красных. В это время корниловская дивизия должна была атаковать Ростов со стороны Гниловской. В этом направлении бой велся уже в пригороде Ростова – в Темернике.

С кургана была ясно видна вся картина боя. Красные были в полном отступлении. Простым глазом было видно, как отдельные группы красных уходили из Ростова на Нахичевань, как неслись вскачь обозы, как метались отдельные всадники. Наша кавалерия энергично преследовала бегущих, захватывая пленных и громадные обозы противника.

К вечеру вокзал и город были в наших руках. Наша кавалерия вела в пешем строю бой за пакгаузами около Нахичевани. Красные подтянули резервы и пытались перейти в контратаку. Кое-где им удалось оттеснить наши части. Но огонь нашей артиллерии не позволял им наседать более энергично. Все же к заходу солнца приказано был отступить к вокзалу. <…> На ночь нас приютил врач-еврей. Напившись чаю, мы заснули под бесконечные рассказы хозяев о советских ужасах. А на улице царила жуткая тишина. Чувствовалась напряженность. И город, и войска с тревогой ждали завтрашнего дня».

Михаил Соколов: Про события 8 февраля 1920 года Борис Евреинов рассказывал сыну Алексею:

Алексей Евреинов: Это редкие были моменты, когда он брал меня на прогулку и что-то рассказывал. Говорил, какие смешнее бывают фамилии, украинские особенно. Был Бейсобака, его звали. Рассказывал о ранении своем, как это было. Он был в разъезде и еще двое. Напали на разъезд красные, в перестрелке он был ранен.

Михаил Соколов: Евреинов был тяжело ранен в руку (с раздроблением плечевой кости) в боях в Ростове, что и описал в сборнике «На чужой стороне»:

«<…> Отдельные группы красных были видны на железнодорожных путях. Здесь я был ранен пулей в левое плечо на вылет. В поле за Темерником на 15-градусном морозе мне сделали перевязку и потом положили на тачанку, возвращавшуюся через долину Дона в Батайск. С этой минуты началось для меня время тяжелых испытаний. В Батайске меня положили в тесной хате прямо на пол. Я впал в полубредовое состояние. …

Весь вокзал был завален больными, ранеными и обмороженными. В товарные вагоны грузили до 50 человек, многие умирали во время погрузки. Медицинской помощи – никакой. …

Грязные холодные вагоны нашего «санитарного» поезда были переполнены до последних пределов. <…>

Тяжелое наше состояние усугублялось еще тревожными слухами, долетавшими до наших вагонов. Большевики прорвались на Тихорецкую, Добровольческий корпус спешно отходил от Ростова, марковцы под Ольгинской понесли огромные потери. В тылу, особенно на станциях царил невероятный хаос. Все пути были забиты составами, все железнодорожные здания завалены человеческими телами. У многих настроение было такое, что общее дело проиграно, и что настал момент, когда каждый должен заботиться исключительно о себе. <…>

Вестовой заметив, что я очнулся, тихо сообщил мне, что какой-то полковник, начальник автомобильной базы, сжалился над ранеными офицерами, валявшимися на перроне, и предоставил им теплушку в своем эшелоне. Меня в бессознательном состоянии внесли в вагон. Теперь мы едем в Тимошевскую, а дальше в Новороссийск….

5-го марта громадный океанский пароход «Новгород» грузил с пристани у Цементного завода больных и раненых. Всех клали на соломенные матрацы в просторные полутемные трюмы. Мне вспомнилась яма прокаженных.

Вечером, в лучах заходящего солнца «Новгород» медленно вышел на внешний рейд. Впереди расстилался бесконечный морской простор. Сзади – родина, облитая кровью, затоптанная, униженная; сзади покинутые на волю судьбы семьи.

И взгляды всех тех, кто был в силах выползти из трюма на палубу были прикованы к всё удалявшейся от нас узкой полоске земли. В этой полоске для каждого из нас заключалось все содержание, весь смысл жизни; в ней скрывалось наше прошлое, и в ней же силились мы разглядеть грядущее. Но вот полоска земли исчезла в вечернем тумане. Кругом спокойное холодное море. Пароход, мерно покачиваясь, несет нас к неведомым, неясным берегам».

Михаил Соколов: Сын Бориса Евреинова Алексей Евреинов вспоминает:

Алексей Евреинов: Его англичане эвакуировали или французы, не знаю. Он был в Салониках.

Михаил Соколов: «По выходе из госпиталя Б.А. <Евреинов> покинул Грецию и после кратковременного пребывания в Югославии переехал в конце 1920 года в Польшу, где с декабря 1920 года до февраля 1921 года состоял начальником канцелярии управления интернированных русских войск. Затем был председателем культурно-просветительной комиссии и управляющим делами Русского комитета в Варшаве, а затем – управляющим делами и членом Правления Русского Попечительского комитета в Польше».

В то время Борис Евреинов писал стихи, часто бывал на собраниях знаменитой в Варшаве «Таверны поэтов». В Киеве оставалась семья. Алексей Евреинов вспоминает, как «летом 1921 года к матери явился посланный отцом человек, который сказал, что переправит нас в Польшу». Семья Евреинова - супруга Наталья и трое детей (Алексею тогда было два года) пешком ночью нелегально перешла границу:

Алексей Евреинов: Он сознательно из Салоников пробрался в Польшу, их было несколько человек. В Варшаве он посвятил себя в основном литературной деятельности. Он принимал участие в сборнике «Шестеро». По рассказам матери знаю, что в то время были люди, которые ходили туда-обратно. Он нашел человека, который занимался этим, и он его просил взять мать в Киеве и чтобы мать поверила, понятно, в те времена люди боялись всего, что это не агент, он ей дал кольцо как доказательство. Мать все-таки убедилась, что это действительно от отца. И тот сказал: «Собирайтесь, я вас переведу». Тогда только кончилась война с Польшей, весна 21-го. Меня несли. Мои первые воспоминания только Польша, 21 год. В Польше мы пробыли два года, с 21-го по 23-й.

Михаил Соколов: Почему Борису Евреинову удалось легко переправить семью через границу?

В начале 1921 года Николаем Чайковским, в Париже был создан «Центр Действия» - внепартийная конспиративная структура для организации сопротивления большевикам в России.

По согласованию с Борисом Савинковым представителем «Центра Действия» в Польше и был назначен Борис Евреинов: «на него была возложена задача технической организации проникновения в Советскую Россию и связи с антибольшевицкими организациями».

Евреиновым была создана «линия связи» между Польшей с базой в местечке Корец (около Ровно) и Киевом. Чем она занималась? На этот вопрос отвечает один из отчетов: «… С августа 1921 г . линия связи начала принимать на себя обязательства по пересылке денег в Россию и вывозить оттуда отдельных лиц»

Среди них была и семья самого Евреинова.

Фактический глава парижского Центра сотрудник газеты «Последние новости» Николай Вакар нелегально весной 1922 в Киеве и Москве.

В Киеве были созданы три группы «Центра действия», в Москве еще две. Вакар вывез в Париж статьи для журнала «Новь», который были подготовлены группой киевских интеллигентов профессора Николая Василенко. Редакция объявила в первом номере: «Новь» издана заграницей, но рождена в России. Для того, чтобы дать беспартийному советскому обывателю высказать то, что он думает, чего он хочет, мы прибегаем к помощи наших друзей, загнанных на чужбину, в эмиграцию».

Первый номер «Нови» вышел в ноябре 1922 года под девизом: «Родина, народоправство, федерация, собственность» тиражом в «1000 экземпляров, и Борис Евреинов переправлял его через польско-советскую границу в Россию».

Со второго номера в редакцию «Нови» уже поступали письма читателей из Костромы, Нижнего Новгорода, Петрограда, Москвы, Поволжья, с Украины. Однако, к весне 1923 года кончились средства на издание и подпольную работу. «Новь» прекратилась на четвертом номере. В апреле 1923 года парижский Центр Действия признал, что поддерживать нелегальную связь с находившимися в России единомышленниками опасно, но заморозить работу не успели – летом 1923 года киевские активисты Центра Действия были арестованы.

Весной 1924 года большевики устроили показательный процесс, о котором Сергей Мельгунов отозвался так: «Дело закончилось киевским процессом так называемого «Центра Действия», в котором по большевицкому обычаю был провокационно инициирован «шпионаж» с целью расправы».

Благодаря кампании международной солидарности, к которой подключился президент Франции Раймонд Пуанкаре, киевскую профессуру удалось спасти: четыре смертных приговора были заменены 10-летним заключением, позже псевдо «заговорщикам» сроки были снижены вдвое.

Весной 1923 г . Борис Евреинов с семьей переселился в Прагу», «по представлению проф. Кизеветтера был зачислен в члены Русской учебной коллегии в Праге по III категории для подготовки к профессорскому званию, получил стипендию от Чешского правительства, и «затем под руководством профессора Кизеветтера» «готовился к магистерским экзаменам по кафедре русской истории<…>».

Евреинов пытался создать новый журнал - своего рода окно в Россию» вместе с другими эмигрантами-демократами. Он писал:

«Я говорю про группировку «Крестьянской России», которую ведут Сергей Маслов и Питирим Сорокин. Они работают на чехословацкие деньги, журнал их материально обеспечен, но они затрудняются в эмигрантской аудитории. Ему нужно найти иные, более широкие рамки. И естественным рынком для них явится Россия. Из длительного разговора с Масловым я убедился, что проникнуть в Россию им очень хочется, и самый легкий путь проникновения – воспользоваться нашими людьми, каналами, установившимися отношениями с «друзьями».

«Я здесь затеял переговоры с руководителями журнала «Крестьянская Россия» относительно превращения этого журнала в орган типа «Нови», для распространения его в «деревне». Направление этого журнала нам близко и родственно, деньги у издателей имеются, желание проникнуть в деревню большое. Я предложил руководителям этого журнала передать им наш технический аппарат, т.е. линию связи и приемный пункт в К. <орце> <…>Еще до вашего ответа я хочу изложить свой план Маслову и Сорокину, с тем, чтобы подготовить дальнейшие разговоры».

Михаил Соколов: Борис Евреинов вскоре узнал о перспективе: создании Республиканско-демократического блока во главе которого должен был стать лидер левых кадетов Павел Милюков. Глава чехословацкого МИДа Эдуард Бенеш обещал Милюкову средства для финансирования на крупной эмигрантской демократической организацию.

Борис Евреинов в ноябре 1923 года избирается товарищем председателя Пражской демократической группы партии народной свободы и 25-26 декабря 1924 год участвует в учредительном съезде Республиканско-демократического союза. Кадеты Милюкова и крестьянороссы Маслова создали политический блок РДС. Народные социалисты и группа Кусковой согласились участвовать в новом журнале «Свободная Россия».

Борису Евреинову поручили взяться за восстановление «линии связи». В начале 1924 года он едет в Польшу и помощью бывших членов Центра Действия налаживает переброску в Советскую Россию литературы. Мешки с газетами и журналами курьеры переносили на базу в 40 верстах от границы, а затем их мелкими партиями переправляли дальше.

В Варшаве Евреинов проводит переговоры с начальником политического отдела польского Генштаба полковником Байером:

«Я указал на то, что мы не ищем никакой политической и организационной связи с ними, мы хотели бы только, чтобы генштаб допустил нашу дальнейшую деятельность в Польше, сводящуюся пока к перегруппировке здесь и к реорганизации всего дела, достаточно разгромленного там. Мы не хотим брать на себя никаких обязательств, но мы и не просим помощи. Мы просим лишь дать нам возможность работать. <…>Мы не контрагенты кого-нибудь. Мы – самостоятельная и независимая политическая организация, преследующая свои собственные, а не чужие цели».

Михаил Соколов: Деятельностью Евреинова заинтересовались чекисты. Вот отрывок из записки ОГПУ:

«Стремясь перебросить свою литературу в пределы СССР, РДО постановило использовать для этой цели старый аппарат, созданный в 1921 году Центром Действий и возглавило таковой проживающим ныне в Праге Б.А.Евреиновым, который ранее заведовал линией связи через Польшу. РДО ассигновало на проверку состояния прежних линий связи и на подготовительные работы по созданию таковых единовременно 5.000 чешских крон с обещанием в ближайшее же время отпустить ассигнования по смете, исчисленной в сотнях тысяч крон. Евреиновым были разысканы старые технические работники по связи с Россией, обслуживавшие как Ц<ентр>.Д<ействий>, так и Савинкова».

К 22 октябрю 1924 года Евреиновым 600 экз.<емпляров> журнала «Свободная Россия»: было переброшено в СССР».

Но работа на время прервалась в январе 1925 года после провала агента РДС Капацинского, который был арестован польскими властями по сфабрикованному ГПУ обвинению «по делу о шпионаже в пользу С.С.С.Р. «как переводчик через границу». <…>».

Борис Евреинов вынужден было обратиться с ходатайством к представителю польской разведки:

«Обсуждение в гласном суде всех наших конспиративных дел с упоминанием имен собственных – личных и географических – может явиться для нас тяжким ударом, который, разумеется, чрезвычайно затруднит всякую работу в будущем.

В виду этого я имею честью обратиться к Вам, господин полковник, с почтительной просьбой оказать, если возможно, Ваше содействие тому, чтобы дело слушалось при закрытых дверях, дабы предупредить вредные последствия огласки таких дел и вопросов, которые по самому существу своему должны оставаться тайными».

Михаил Соколов: Одно из судебных заседаний действительно прошло в закрытом режиме. Агент-провокатор ГПУ Таранавская была в Польше осуждена на 8 лет. А Владимир Капацинский был оправдан и освобожден, переехал в Прагу, потом отправился в Америку.

Капацинского Алексей Евреинов припомнил:

Алексей Евреинов: Капацинский, он появился и потом он уехал в Америку. Помню хорошо его, часто бывал у нас в Ростоках. Моложе он был, младше моего отца. Потом после смерти отца, я знаю, что он писал моей матери из Америки. Евреинов и Капацинский – это были люди, которые когда приезжали, это были, конечно, дела политические.

Михаил Соколов: Несмотря на неудачи на заседание бюро Совета РДС в Праге 12 декабря 1925 года решило, что «настало время для посылки в Россию людей, как для информации, так и для организационной работы. В настоящее время усиливается активистское настроение в среде эмигрантской молодежи, и настроение это следовало бы использовать».

Павел Милюков, заявив, что «что вопрос действительно созрел, и сообщает, что к нему неоднократно обращались представители молодежи за помощью по отправке в Россию. Он считает своевременным совершить теперь отправку с информационными целями, использовав для этого южный путь».

Обсуждения были продолжены 4 января 1926 года. Б.А.Евреинов докладывал о результатах работы по отправке литературы в СССР:

«Организация на новых началах оказалась целесообразной. Обеспечено два пункта на Волыни. Имеется <возможность> открыть пункт в Полоцком районе. О степени распространения литературы есть косвенные доказательства. Брошюра «Враги крестьянства» имела успех. О глубине распространения литературы судить трудно. Поездки в Россию с целью организации и содействия распространения литературы и установления связей. Намечены три поездки. … Установлена возможность постоянных связей с Россией. Необходимо приспособить литературу к потребностям населения, главным образом к рабочим и крестьянству».

Михаил Соколов: В марте 1926 года работа в Польше вновь обсуждалась руководством блока. Было принято решение: «Стремиться к установлению связей внутри России, для продвижения литературы внутрь. … Подтверждение сметы на Польшу … 5.000 ч.<ешских>к.<рон>».

Параллельно шла и неполитической деятельности Бориса Евреинова, о которой говорит его сын Алексей:

Алексей Евреинов: Многие русские в те годы основывались вне Праги, в поселках по линии железных дорог. Мы выбрали Ростоки. Самая большая концентрация русских была по дороге на Плзень, на запад – Черношицы, Вшеноры. Мокропсы. Там жила Цветаева, там жил Чириков, Мякотин. Потом был центр не очень большой, но очень деятельный, культурный – это был Збраслав, где жил Булгаков. Там устраивались лекции, просветительные беседы. Все это было недалеко от Праги. Потом постепенно рассосалось и все сосредоточились в Праге. Первое такое дело – это было дело создания профессорского дома в 25 году. Было создано общество, кооператив, многие профессора стали членами. Банк давал ссуды по сходным процентам, так что многие могли квартиры приобрести. Погашение этого займа было весьма по карману. 200 крон две комнаты и кухня. Мать моя очень не хотела в гущу эмигрантскую селиться, мы поселились в Дейвицах. Потом построили второй дом, который назывался в простонародье «У трех жуликов», а потом третий дом «Патриотика». И вокруг селились тоже. В профессорском доме, в этой Сборовне знаменитой была русская школа послеобеденная, Закон Божий, история, русский язык. Потом там были доклады, некоторые организации устраивали свои собрания. Мы, молодые, когда подрастали, там был танцкласс, вечеринки.

Михаил Соколов: Были и другие заботы. В 1926 году Евреинов и Маслов решили взять под контроль варшавскую газету «За свободу!». История эта рассказана писателем Михаилом Арцыбашевым:

«Маслов и Евреинов, как представители пражской группы, приехали в полной уверенности, будто их призывают княжить и володеть. <…>Нам было без обиняков сказано, что все мы ни к черту не годимся, что наши взгляды на большевиков устарели, а посему мы должны передать газету и все прочее им – «демократам» из Праги. <…>Все это разбилось о меня. <…> Маслову было предложено отправляться к его почтенной матушке».

Но это предприятие провалилось, и летом 1926 года в Варшаве выходит еженедельник «Родное Слово», предназначенный для русскоязычного меньшинства Польши и стран Прибалтики.

В номере за 21 ноября 1926 Б. Евреинов печатает в «Родном слове» статью на модную тогда тему: «Отцы и дети»:

«Основные идеи, выношенные отцами, ни в коем случае не могут почитаться до конца скомпрометированными и лишенными значения в будущем. <…> В будущей России нам всем: и отцам, и детям, придется со старыми идеями возиться основательно.

<…> Гораздо сложнее вопрос о «новом психологическом типе». Никто не станет оспаривать, что молодое поколение сформировалось в совершенно исключительных условиях. Свист пуль, завывание снарядов, удушливые газы, систематическое и беспощадное истребление людей, кровь, голод, холод, а потом с февраля 1917 года и до наших дней – новые тяжелые лишения и бесконечные физические и нравственные страдания, все это не могло не отразится на душевном складе «детей». Не могло не повлиять на выработку их характера. Тип отцов исподволь складывался в период затишья, тип «детей» резко закалялся в огне и буре.

<…> Виноваты ли отцы в том, что глашатаями идей судьба до сих пор по больше части выбирает их, а не детей? Должны ли отцы дезертировать? И не лучше ли в споре отцов и детей стремиться не отыскивать и подчеркивать то, что их разделяет, а устанавливать взаимное понимание и доверие? И то и другое, без всякого сомнения, пригодится в будущем.

Вопрос же о «вине» за происшедшее в России слишком сложен и ответственен, чтобы его можно было так просто, походя, пристегивать к вопросу о споре отцов и детей. Нельзя забывать, что там, в России, много свежих могил не только детей, но и отцов. А уцелевшие отцы совершили такой же тяжелый крестный путь, что и дети».

Михаил Соколов: Конспирация Бориса Евреинова меж тем, продолжалась, несмотря на то, что отношения между партнерами по РДС портились: «активизм или эволюционизм» – таково был спор Маслова и Милюкова. После выпуска восьми номеров издание журнала «Свободная Россия» было прекращено в октябре 1926 года.

Но Павел Милюков доверяет Борису Евреинову конспиративную работу, пишет ему осенью 1927 года о связи с подпольем в СССР:

«С удовлетворением признаю, что моя оценка деятельности наших эмиссаров неполна, и что их работа выходит самым продуктивным образом за предполагавшиеся рамки.

В частности, приложенное Вами письмо очень интересно. Хотелось бы узнать поподробнее, что это за группа, насколько она многочисленна, существуют ли … «отдельные группы», о которых письмо упоминает, как они распределены географически, … какие у них способы «соприкасаться с массой», как они представляют себе способы пропаганды и организации масс, какая нужна для этого литература и не могут ли ни сами создать и прислать образцы такой литературы, что они разумеют под «центром» и его «руководителем»: заграничный ли центр или внутренний, свой (студенческий)?

Без всех этих организационных сведений группа представляется какой-то бесхозной. Программа ее так близко сходится с нашей, что даже возникает вопрос, случайное ли это совпадение, или они хотели под нас подладиться. Неясен только пункт об «отдельных активистских проявлениях»: не разумеют ли оно под ним индивидуального террора?

Если под «практическим руководством центра» они разумеют наше руководство, надо прямо им сказать, что отсюда туда давать тактические директивы крайне трудно, а при теперешнем отсутствии сведений о составе и организации группы и просто невозможно».

В двадцатые годы дважды Борис Евреинов, как рассказывает его сын Алексей снимал летом дачи на границе с Польшей. Варшава неохотно давала визы русским эмигрантам, Евреинов нелегально переходил границу для встречи со своими польскими сотрудниками».

Алексей Евреинов: Переходил границу с Польшей, чтобы в Варшаве он мог встречаться с курьерами, которые возвращались или отправлялись в Россию. Лимин большой друг был его. Он был организатором этих поездок вообще. Первая была в восточной Словакии, там отец переходил границу с Польшей. А второй раз были совсем на востоке, в долине реки. Большое село, богатое село и там тоже отец переходил, когда в Польшу ходил. Насколько я помню, дней на десять, неделю минимум. Тогда мы были в Подкарпатской Руси. И отец как раз ушел, его не было, брат его матери писал, что приехали какие-то русские. Разыскивают его, муж и жена. Он дал адрес туда. Они приехали. Я знаю, что мать страшно переживала: почему он это сделал, зачем, на каком основании? Были поколения возраста моего отца. Муж и жена, довольно прилично одетые. Что они хотели? Мать страшно боялась. Я знаю, что отец был очень рассержен на брата, что он дал адрес. Это были не из пражской эмиграции, нам незнакомые лица. Откуда они появились – не знаю. Почему они разыскивали отца – не знаю. Это был точно 27 год.

Михаил Соколов: В декабре 1927 года Евреинов докладывал о положении дела связи с Россией»:

«В Польше целый склад и 12 пунктов. Двое получают вознаграждение. Никакой связи с польской властью нет, иногда приходится прибегать за техническим содействием. Посылка эмиссаров с разведывательными целями и с целью организации приемных пунктов. Пункты в Киеве и Петербурге. Самостоятельное образование республиканско-демократической группы в Харькове. Связь с Москвой поддерживается наездами».

Михаил Соколов: В конце 1927 года, Сергеем Масловым и Борисом Евреиновым в Праге была создана тайная конспиративная непартийная организация «Опус» ( Opus ) – в переводе – «Дело».

Иных участников этого проекта Алексей Евреинов видел:

Алексей Евреинов: Когда мы еще жили в Ростоках, отец отправлялся в город. Академическая группа, «Христианская Россия», экономический кабинет Прокоповича. Когда он приезжал домой, рассказывал матери, поскольку жили в двух комнатах, понятно, я все это слушал и запоминал, мало имея представления, что это такое. Фамилии остались в памяти, эти фамилии я постоянно слышал в доме. С женой Маслова я потом встретился совершенно случайно, она была гораздо моложе его.

Михаил Соколов: Самого вы его не знали?

Алексей Евреинов: Только видел на каком-то, куда меня отец иногда брал.

Михаил Соколов: У Бориса Евреинова сохранилось написанное его рукой обращение, где говорилось:

«Мы счастливы, отметить, что созвучные нам элементы на нашей родине уже откликнулись на наш призыв. Поэтому нашей очередной задачей в настоящее время является оказание всяческой помощи нашим друзьям в России в их тяжелой борьбе с властью. Мы, однако, убеждены, что дело оказания помощи требует сложения демократических сил. Поэтому, оставаясь на позициях республиканско-демократического Союза, мы призываем всех истинных демократов к совместной практической работе. Отсюда – «Опус».

Евреинов стал членом Руководящего комитета вместе с Владимиром Брандом, Алексеем Вакаром и Сергеем Масловым». Затем в «Деле» принимали участие народные социалисты, кадеты, групп «Крестьянская Россия» и Борьба за Россию» и эсеры близкие Керенскому.

Благодаря союзу с группой Сергея Мельгунова была налажена пересылка в СССР антикоммунистической литературы через Берлин. Только в одной партии было более 500 номеров «Вестника Крестьянской России» и 800 – журнала «Борьба за Россию»».

Михаил Соколов: Как следует из опубликованных сегодня оперативных материалов советских спецслужб, ГПУ относилось к деятельности республиканцев как к реальной опасности для большевистской диктатуры.

В докладе 1927 года, организация Маслова называлась «самой серьезной попыткой создать кулацкую партию». Автор отчета, начальник секретного отдела ГПУ Терентий Дерибас был осведомлен и о попытках создания в СССР подпольных организаций милюковцев и «Крестьянской России», и о существовании «ОПУСа».

«Главная переотправка эмиссаров происходит через Польшу, где «Кр<естьянской > Рос<сией>» вместе с другими организациями создана транспортно-техническая организация под названием «ОПУС», которая обслуживает всех своих участников», – писал чекист.

«Опус» с 1927 под 1931 год переправил в СССР несколько своих агентов. Так в начале августа 1928 года был переброшен из Польши в СССР член пражской группы РДО инженер Анатолий Константинович Вышковский. Вышковского, которому было 35-лет, большевики арестовали и, расстреляли в Виннице 25 мая 1929 года.

В 1929 году 37-летний инженер Акимов, живший в Брно, также пытался перейти границу, но он не сумел этого сделать.

Алексей Евреинов, знает, что в Советской России бывал и член кадетской пражской группы Николай Ирманов.

Алексей Евреинов: Он появился тоже в Ростоках, Николай Сергеевич. Очень бедствовал. Рассказывали, что где-то в какой-то ночлежке в Праге жил. Приехал в отрепанном платье. Он был довольно авантюрного склада и это как-то, очевидно, подбило на то, чтобы принять участие в этом – в перевозе литературы. От сына потом, когда тот исчез и получил сведения, что он был расстрелян, как он исчез – тоже непонятно. Он уехал, сыну ничего не сказал. Я помню, Слава сказал, что он ему сказал, что уезжает. Слава его провожал на вокзал, он уезжал в Берлин. Это было в 38-м, он уехал в Берлин. Потом Слава мне рассказывал, что как-то он узнал, что он в России. Был он агентом немцев или был он наоборот агентом советским тогда, против Германии, не знаю. Он пропал, был расстрелян. Одна из возможностей его переходов частых – он был хорошо знаком с маршалом, которого расстреляли, Тухачевским. Как и откуда – не знаю. Как-то походы его были тоже связаны с Тухачевским, сын говорил.

Михаил Соколов: Ирманов действительно был в Советской России в 1926 и 1929 году, в частности, в Ленинграде минимум два раза, что подтверждается архивными материалами. Это тема для нового исследования.

Вернусь к легальной биографии Бориса Евреинова, который в 1927 году успешно выдержал магистерские испытания при Русской Академической группе в Чехословакии, и по прочтении пробных лекций, получил в 1928 г . звание приват-доцента по кафедре русской истории… Алексей Евреинов рассказывает:

Алексей Евреинов: Он готовился к экзамену при академической группе. Были экзамены для тех, кто хотели получить первую степень. Его руководителем был профессор, с которым отец был очень дружен. Его интерес был Бакунин. Я думаю, если бы он остался жив и были бы возможности, он бы посвятил себя тому, чтобы написать большой труд о Бакунине. Он со всех сторон: Бакунин и славянство, Бакунин в Праге, в 48 участвовал на этом праславянском съезде. Ходил в полицейское управление, где еще со времен Австро-Венгрии были все материалы слежки за Бакуниным. Все это он собирал, обрабатывал. Тоже его интересовали отношения между Россией и Австрийской империей в период Александра, а главное, в период Николая. Поэтому два лета мы провели в южной Чехии. Где большие архивы в шварценбергских замках. А Шварценберг в то время был министром иностранных дел австрийский. Отец нашел следы встречи Александра с Шварценбергом. Это все хранится в городе Требонь, в городе Индржихов градец. Австро-Венгрия и 48 год – это было, я думаю, основой его интересов.

Михаил Соколов: Евреинов начал самостоятельную работу по русской истории и по истории русско-чешских отношений <…> выступил с докладом на варшавской конференции историков Восточной Европы и славянского мира в 1927 году…» :

В это время П.Н. Милюков продолжает финансировать другую деятельность Евреинова, и 12 августа 1927 Милюков информирует: «Согласно письму Б.А. Евреинова посылаю Вам августовскую порцию плюс 5000 крон на посылку эмиссара №2».

1 января 1928 года в Киев из Польши уже в третий раз пробирается еще один агент Евреинова - Николай Мосевич.

Вернулся он в Европу лишь через год и 26 апреля 1929 года выступил на закрытом заседании совета организации в Праге, рассказав о деятельности антибольшевистского подполья в СССР.

Николай Мосевич сообщил, что года, создал в Киеве там группу сочувствующих, но «связь Киева с заграницей не наладилась». Затем перебрался в Москву, побывал в Ленинграде, узнал, что в Киеве его уже ищет ГПУ. В Москве Мосевич, не получив вовремя писем и денег из-за границы, устроился на работу в Госиздат, завел связи с правыми оппозиционерами в компартии, к осени нашел единомышленников среди своих прежних друзей детства и даже обсуждал с ними возможность покушения на Сталина. Летом ему удалось переслать Евреинову свои отчеты, и отрывки из нескольких уникально ярких репортажей о советской жизни были напечатаны в сентябре 1928 года в газете «Последние новости»

В январе 1929 года Николай Мосевич, видимо, через польских дипломатов получил из заграницы литературу, письма и немного денег.

Но вскоре после встречи в Ленинграде с Николаем Ирмановым, его активно стало искать ОГПУ. В Питере была арестована член организации – сотрудница Академии наук Нина Васильевна Воленс, и тогда Мосевич решил возвращаться за границу.

Прибыв в Прагу, Николай Мосевич предложил, прежде чем действовать внутри России, реорганизовать заграничный центр работы. Но приключения Мосевича в России вызвали подозрения, но не у Бориса Евреинова, который решил продолжать с сотрудничество с агентом.

Кризис в отношениях «Крестьянской России» и сторонников Милюкова становился все серьезнее. В апреле 1929 года П.Н.Милюков решил отправить по линии «Опуса» из Парижа через Эстонию для перехода в СССР студента Николая Васильевича Борисова, о котором из Парижа в Прагу Евреинову сообщалось:

«он относительно менее оторванный от совр.<еменной> России, чем другие из нас. 4-5 лет тому назад в качестве исключенного из Вуза сов. студента он бежал из Сов. России, на свой страх перейдя границу.<…>: его антибольшевизм советского происхождения, а не традиционно унаследованный от белой борьбы. <…>Эрдек он твердый, но не без левого оттенка, впрочем, в естественно-законных пределах. («Милюковец»). Специальными качествами его – находчивостью, мужественностью, выносливостью – надеюсь, будете удовлетворены вполне».

На заседании руководства «Опуса» 18 апреля 1929 года эта операция по переброске двух агетов в Советскую Россию была санкционирована, но затем произошел конфликт. «Крестьянская Россия» переправила в СССР через Эстонию своего человека, а вот Борисов оставался в Ревеле на все лето. Он не получил помощи местных активистов, видимо, потому, что скандально увел у приютившего его Петра Богданова жену. Агент был выслан из Эстонии и со своей пассией вернулся в Париж.

Милюков разорвал все политические и технические отношения с «Крестьянской Россией», заявив:

«Относительно «дальнейшей работы», должен признаться, у меня нет никакого подлинного намерения. Знаю только, что в прежней работе мы все разочаровались и вести ее дальше в этом направлении и невозможно, и бесполезно».

Б.А. Евреинов, в июле 1929 года вышел из состава «Опуса», поскольку партнеры поставили ему в вину еще то, что переброска эмиссаров через Польшу шла под контролем польской разведки. Как писал Сергей Мельгунов «весь этот путь идет через контрразведку польскую, и они условием переправы ставят шпионаж в России для них. Евреинов говорил, что все делают его родственники - помощники в Киевской губернии, оказалось совсем иное, и вся их переправа (журнала также) в руках контр-разведки».

В это время Николай Андреевич Мосевич жил в местечке Рудаки ( Rudaki ) недалеко от Белостока. Он переписывался с Борисом Евреиновым, получал от него небольшие суммы денег и вновь собирался в Россию.

Так 31 декабря 1929 года он пишет Евреинову о посылке связной в Россию:

«В письме от 20 сего месяца я уже уведомил Вас о посылке Кати. 28 числа она возвратилась. Литература оставлена ей у своих друзей. Придя к ним, она пыталась связаться с Москвой и послала туда условленное письмо. Но из Москвы никто не приехал, и, подождав некоторое время, Катя благополучно возвратилась обратно.

Основной результат удачной экспедиции Кати - это выяснение того, что у ее друзей и по самой линии все благополучно. Теперь по ней можно действовать смело.

Крестьянские сведения следующие. Первым вопросом, который они задали, не слышно ли о войне. Войны крестьяне уже не боятся, а ее ждут и говорят, что как только она начнется, будем бить красных с тылу, лишь бы скорее свалить ненавистную власть! <…>

В связи с общей ненавистью к последним, резко антисоветская литература «Борьбы за Россию>» и «Крестьянской России» больше понравилась, нежели наши брошюры.

Террор Г.П.У. усугублен: одного неосторожного слова часто достаточно, чтобы схватили. <…> Террор увеличил конспирацию. <…> Отправляться туда я согласен, но поездка моя, вероятно, не будет длительной. <…> Не надо нам дилетантов, лучше я поеду туда, а потом, вернувшись, буду налаживать связь отсюда под свою ответственность.

8 февраля 1930 года Мосевич пишет Евреинову:

«Свою поездку я считаю необходимой немедленно же и пока – кратковременной с целью углубления «разведки» там, за что я ответственен, а так же для ободрения тамошних друзей».

Последнее письмо было отправлено Евреинову 28 марта 1930 года: после того, как от него получено 30 долларов (264 злотых): «Пока удалось достать, правда дешево, дрянной документ… Через посредство знакомого, имеющего разрешение, мне удалось купить в Вильне револьвер».

В середине апреля 1930 года Мосевич уже ушел через границу в Советский Союз.

В своей книге Алексей Евреинов, ссылаясь на семейное предание, и рассказ родственницы Татьяны Переслегиной - Сабашниковой в книге своей указывает, что причиной выхода Бориса Евреинова из конспиративной деятельности стало то, что некий бывший бухгалтер сахарного завода, взялся передавать информацию о состоянии экономики в СССР, и «поплатился за это жизнью».

Алексей Евреинов: Татьяна Григорьевна Переслегина рассказывала мне, что самого Сабашникова Василия Ивановича много раз допрашивали, но не арестовали ни разу. Но сын его погиб.

Михаил Соколов: То есть его допрашивали?

Алексей Евреинов: И тоже за связи с отцом. Упоминается отец всюду. Как он пытался завязать, нашел кого-то, кто согласился сотрудничать. Милюков старался собирать экономическую информацию, и для этого были нужны люди на местах. Кроме того, один знакомый моего отца, с которым он познакомился в Праге, некий Ирманов. Я знаю, что Ирманов ходил как раз, он приходил Сабашникову, Михаил Васильевич наотрез отказался, просто он боялся вступать в такие связи. Но кто-то, кто был заведующим или бухгалтером сахарного завода, тот согласился, но и он поплатился. Я помню, что на отца произвело очень большое впечатление. Вообще он убедился, что за ними была слежка, все знали, следили, потому что были, конечно, очевидно, люди, которые сообщали, поэтому не имело никакого смысла дальше такую работу продолжать и он отошел от этой работы. Это был бухгалтер сахарного завода, который согласился давать информацию такого экономического характера. Конечно, я думаю, за этой организацией была слежка, поэтому была одна из причин, что отец отошел от этой работы, что это только подводит людей под расстрел.

Михаил Соколов: Устная история и документальная сошлись. В июле 2008 года я выяснил: отец Николая Мосевича был управляющим в нескольких имениях на юге России, возможно, и на заводе Евреиновых в Борщене. Отсюда и воспоминание о «бухгалтере с сахарного завода».

Недавно я получил официальную справку из архива ФСБ

Николай Мосевич, по отцу – Бояров, был арестован 11 апреля 1931 года, а уже 20 апреля - приговорен Коллегий ОГПУ к расстрелу.

Ему не было и 27-и лет.

Николай Мосевич посмертно реабилитирован в 1989 году.

Именно его гибель заставила Бориса Евреинова постепенно отойти от конспиративной работы.

Хотя и не сразу.

В мае 1930 года Евреинов добивается от Милюкова публикации в «Последних новостях» полученных из Москвы материалов, об арестах и гонениях на православную церковь. На закрытом собрании в Праге он делает доклад и обращается к Милюкову:

«Еще раз обсудив с ближайшими друзьями вопрос об использовании полученных церковных материалов, я пришел к мысли о необходимости составления на их основании особой брошюры и издания, одновременно на русском, немецком, английском и чешском. <…> Разумеется, острая полемика с митрополитом Сергием должна быть из такой брошюры исключена.

Михаил Соколов: От имени Милюкова Б.А.Евреинову ответил его помощник Арнольди: «Материал о церкви действительно очень важный. Часть его мы используем в «Посл.<едних> Нов.<остях>» в ближайшее время. Но издание брошюры мы не можем принимать на свои средства. Кампанию против Сергия мы, по-моему, не имеем права заказывать».

В это же время, пытаясь найти финансирование для борьбы с большевиками, Борис Евреинов обратился одному из руководителей Антикоммунистической лиги (Лиги Обера) Юрию Лодыженскому:

«Обращаюсь к Вам по делу большой важности и большой секретности. Не знаю, были ли вы осведомлены в том, что я в свое время принимал близкое участие в Центре Действия, неудача которого привела к известному Киевскому процессу начала 1924 года. Неудача эта не сломила ни тамошних, ни здешних работников.

Работа продолжается, а теперь, за самое последнее время, получила возможность широкого развития. Правда, старого Центра Дейстия не существует, ведущая группа состоит по большей части из других людей, но задачи остаются прежними: связь с Россией, антикоммунистическая пропаганда, организационно-кружковая работа.

Старую интеллигенцию мы по большей части оставляем в стороне и обращаемся к рабочему, крестьянину, красноармейцу, а также к студенческим массам. Отклик встречаем живой, работа развивается и крепнет, но – вечная история – недостаточность денежных средств не позволяет нам осуществить то, что настоятельно диктуется отсюда.

Я знаю Вашу близость к Оберу, знаю, что Обер стоит во главе организации, преследующей сходные с нашими задачи, наконец, что Обер обладает некоторыми денежными средствами. У нас, поэтому возникла мысль: не мог ли бы Обер нам денежно помочь?

Вопрос не идет о сотнях тысяч франков, а о сумме неизмеримо меньшей. Если Вы считаете, что мысль эта осуществима, напишите мне, я тотчас же выеду к Вам в Женеву, чтобы поставить Вас подробно в известность о нашей деятельности и чтобы видеться и договориться с Обером.

Считаю нужным, во избежание недоразумения, предупредить, что лица, ведущие дело, - демократы, хотя и чуждые доктринерства и партийщины».

Михаил Соколов: Евреинов получает личное приглашение от Обера и обращается к Милюкову за разрешением отправиться в Савойю в качестве наблюдателя на съезд Международной лиги Борьбы с III Интернационалом, где должен был обсуждаться вопрос о защите религиозной свободы в России.

Но Аронльди от имени Милюкова сообщает: «На съезд оберовской Лиги вам не следует ехать: мы с ней дел не имеем. Не следует даже и в качестве «наблюдателя».

С конца 1930 года политическая активность Евреинова явно замирает, хотя он состоит в милюковском РДО вместе с людьми, всей Праге известными.

Новости из СССР становятся все печальнее: в 1931 году стало известно об аресте в Москве корреспондента Алексея Вельмина, снабжавшего эмигрантскую прессу «церковными» материалами.

Борис Евреинов все больше занимается историческими исследованиями, выступает «на V съезде Русских академических Организаций в Софии в 1930», Он много работает, получая небольшое пособие в рамках угасающей Русской Акции, сообщил мне Алексей Евреинов:

Алексей Евреинов: Русская Акция была создана для того, чтобы дать возможность профессорам маститым продолжать работу научную, читать лекции. Трудность была в том, что не владели языком. Помню, как Францов читал лекции, как Пляцкий. Акция была разделена на три категории. Первая категория была все профессора, которые получали более высокую ставку. Второй разряд – люди, достигнувшие профессорского звания, но еще не достигшие той известности. И третья категория – начинающие, уже окончившие университеты.

Михаил Соколов: У вашего отца было звание приват-доцент.

Алексей Евреинов: Приват-доцент, потом что не был прикреплен ни к какому университету, поэтому был приват-доцент. Это были как мой отец, Пушкарев. Они получали пособие небольшое. Третья категория была очень незначительная для семейного человека. Отец много времени занимался тем, что просто зарабатывал деньги, делал корректуры журнальные, заметки писал. Такая была Мельникова, журнал «Славянство и Россия». Я видел его постоянно за столом. Отводил душу тем, что писал стихи.

Михаил Соколов: Из кадетской группы в Праге Борис Евреинов не выходит. И, видимо, еще по инерции предлагает П.Н.Милюкову свои проекты, на что 2 июля 1931 года получает отрицательный ответ главного редактора «Последних новостей»:

«При этом Борис Евреинов остается доверенным лицом Милюкова в Праге: редактор «Последних новостей» во время приездов в Чехословакию для чтения лекций бывает у Евреиновых дома, - вспоминает Алексей Евреинов.

Алексей Евреинов: Я помню визиты Милюкова к нам на городскую квартиру. Помню, чем его угощали – котлетами. Это не врезалось в память. Он пришел в сопровождении Мейснера и Мякотина. Еще при жизни отца, мне было лет 13, отец взял меня на большой диспут. Всегда был, когда Милюков выступал, потом ему с пеной у рта оппонировал Савицкий Петр Николаевич.

Михаил Соколов: Выигрывал эти споры?

Алексей Евреинов: Я бы не сказал. Нет. Он очень кипятился, страшно кипятился. Я думаю, Милюков гораздо более сдержанно отвечал. Не было у меня впечатления, что он брал верх в этой дискуссии, дебате.

Михаил Соколов: Учительнице Варваре Ивановне Дирок, жившей в Польше у восточной границы и переправлявшей крестьянам в СССР литературу, Евреинов 12 октября 1931 года пишет:

«Сам я с головой ушел в науку, занимаюсь, пишу, но все это плохо кормит. От политики почти совсем отошел и никого из своих старых соратников не встречаю. Иногда мне из Парижа присылают литературу, которую я, пользуясь старыми связями и отношениями, переправляю дальше, вот и все. Думаю, что и в других организациях политическая активность постепенно глохнет. Одновременно с письмом высылаю Вам два пакета литературы для дальнейшей отправки. На расходы, связанные с этой отправкой. Вам Вельмин. вышлет из Варшавы 50 злотых.<…> Известите меня, пожалуйста, <в> получении литературы и денег, и сообщите, не надо ли Вам прислать еще. Сохранились ли у Вас прежние пути и возможности?».

Михаил Соколов: В 1932 году Евреинов участвует наряду с Дмитрием Мейснером и Николаем Ирмановым в третейской комиссии по расследованию дела бывшего командира 3-го Марковского полка подполковника Дмитрия Никитина. 26 января 1932 года он заслушивал показания разоблачителя – бывшего советского агента Павла Вжесинского, который передал Евреинову фотографии переписки советского резидента Юрия Дымова и его агента Ивана Яковлева. Бывший активист «Крестьянской России», а с 1930 года участник группы «Второе поколение» Дмитрий Никитин пытался отстаивать свою невиновность, но был уличен в связях с советской разведкой и покинул Прагу.

Интересно, что и Дмитрия Мейснера, странным образом благополучно пережившего аресты 1945 года в Праге, и издавшего в СССР свои просоветские мемуары в 1966 году, и Николая Ирманова незнамо как оказавшегося в СССР в 1938 году, и погибшего в концлагере в 1942 году, эксперты сейчас самих подозревают в связях с советской разведкой.

Не с этим ли связаны слова матери Алексея Евреинова, сказанные уже после смерти Бориса Евреинова его сыну:

«Твой отец в течение ряда лет искавший людей, согласных передавать информацию о состоянии дел в СССР, убедился в том, что ГПУ инфильтрировало организации, старавшиеся найти в СССР сотрудников, имело согласившихся сотрудничать под наблюдением, и в какой-то момент их ликвидировало».

Сергей Пушкарев писал о Борисе Евреинове как о политике так:

«Мы должны отметить, что в области политики он оставался безукоризненным джентльменом. Принадлежа по своим убеждениям к республиканско-демократическому течению русской эмиграции, <Евреинов> был далек от партийно-политического сектантства и готов был служить делу сохранения и развития русской науки и русской национальной культуры рука об руку с людьми (каких угодно «правых») иных направлений и убеждений. Это служение он ставил всегда на первый план, всюду вносил он с собою дух творческой активной работы на общую пользу, а его отношения к окружающим были не только спокойно-терпимыми и неизменно корректными, но были исполнены активной отзывчивости и благородного джентльменства».

Власти Чехословакии решили в 1933 году начать вещание на Советский Союз. И Борис Евреинов становится диктором на чешском радио. Алексей Вельмин из Варшавы 29 февраля писал Евреинову: «Очень рад <…>, что именно Вам поручено делать по радио противобольшевистские сообщения для России и вполне разделю те чувства, которые Вы испытываете, делая такие сообщения и сознавая, что Вас слушают там на нашей родине. Воображаю, как злятся Маслов, Цуриков и т.п. «активисты», что выбор пал не на них, а на «милюковца».

Тексты, как тогда говорили, «лекций» готовил профессор Ян Славик. На некоторых листах в фондах 3 отдела Чехословацкого МИДа я нашел правку почерком Б.А.Евреинова, – рассказывает Алексей Евреинов:

Алексей Евреинов: Это ему предложил профессор Славик, который был директором русского заграничного архива. Это было еще до прихода Бенеша, до заключения договора о признании. Раз в неделю, по-моему, говорил о положении рабочего на Западе, рабочего там. Отец делал перевод этого и читал на русском языке: «Говорит Прага. Говорит Прага чешская», - так начиналось. У него был хороший голос. И с Славиком был хорошо знаком. Это было в конце жизни, в 33-м.

Михаил Соколов: Вот что читал Борис Евреинов 10 мая 1933 года:

«Советские янычары, прилежно изучающие сочинения Маркса и Энгельса, даже не задумываются над тем, что нигде у основоположников марксизма нельзя найти ни строчки, которая свидетельствовала бы о том, что путь к социализму представляется им в виде неслыханной диктатуры одной партии.

Большевики, … власть свою … и дальше будут защищать насилием и уничтожением всякого, кто имел бы смелость указать им, что вместо социализма они строят деспотизм особого свойства, лишь прикрытый социалистической вывеской».

В фонде МИДа Чехословакии есть письма русских эмигрантов, которые высоко оценивали лекции Яна Славика, и указывали на попытки их глушения из СССР. Есть и письма из СССР, авторы которых хвалили передачи из Праги.

Указание на суть чехословацкой пропагандистской акции есть в недавно изданной книге Юрия Лодыженского «От Красного креста к борьбе с коммунистическим интернационалом».

«Не помню, по какому случаю, отношения между Москвой и Прагой вдруг испортились. Тогда Бенеш, чтобы достичь своей цели, прибег к следующему: он велел найти выдающегося знатока советской действительности и поручил ему радио-эмиссии (радиопередачи – ред.), изобличавшие слабости и пороки советского режима. Выбор пал на … Бориса Евреинова, который обладал не только нужными знаниями, но и совершенно исключительной дикцией.

Мне позже рассказывал немецкий генеральный консул, работавший в то время в Киеве, что радиопередачи Евреинова пользовались на Юге России совершенно исключительным успехом и приводили в неистовство советчиков, кончилось тем, что советские пошли на уступки при условии, что Евреинову заткнули рот».

Михаил Соколов: Мемуарист, писал по памяти, и не знал, что передачи продолжались уже после смерти Евреинова до января 1934 года. В то же время Юрий Лодыженский верно отмечает, что Наркомат иностранных дел СССР несколько раз протестовал против передач из Праги.

Чехословакия была первым европейским государством, начавшим регулярные антикоммунистические информационно-пропагандистские передачи на русском языке для слушателей в СССР.

А Борис Евреинов бстал первым диктором, участником политической борьбы в радиоэфире XX века.

В свой последний год Борис Евреинов основывает в Праге Русское Музыкальное общество, поет в церковном хоре собора святого Николая.

Алексей Евреинов: Он хорошо пел. Был инициатором организации музыкального общества в Праге. Подал идею. Был очаг, было помещение, устраивались там вечера. Профессор Лапшин часто выступал. Очень критически относлся к Чайковскому – это я помню до сих пор. Садился: «Подумайте, это же такая банальность». Обожал Мусоргского. Он был очень такой современный в этом отношении. Когда Стравинский выступал, помню, он был совершенно в восторге от «Петрушки». «Вот это музыка!».

Михаил Соколов: То есть ваш отец в сорок лет вдруг стал брать уроки пения?

Алексей Евреинов: Верен была солисткой петербургской в одной из императорских опер. Был такой певец Харович, он был из Киева, и был солистом национального театра.

Михаил Соколов: А он выступал где-то?

Алексей Евреинов: Он пел на таких русских вечерах, концерты бывали. Были несколько хороших певиц.

Михаил Соколов: А отец ваш еще пел в церковном хоре?

Алексей Евреинов: Никишин, который был руководитель хора, он просил отца петь в хоре, потому что ему нужно было, чтобы в теноровой партии дал хорошую основу. И сольных, я знаю, отец пел, «12 евангелий» - это трио.

Михаил Соколов: …Умер Борис Евреинов 29 октября 1933 года неожиданно для друзей и близких в Виноградской больнице от приступа острой почечной недостаточности (уремии). Было ему всего 45 лет.

Алексей Евреинов: Отец умер в 33-м. Его болезнь почек совершенно съела. Тогда была неизлечимая, не было никаких антибиотиков, иначе бы спасли, конечно, сейчас бы спасли.

Михаил Соколов: Похоронен он на Ольшанском кладбище в Праге.

Годовщину смерти Б.А.Евреинова в 1934 году отмечали специальным собранием и панихидой. А в 1937 году его памяти наряду с А.А. Кизеветтером и Е.Ф. Шмурло была посвящен специальный сборник Русского исторического общества в Праге, где и была напечатана его неполитическая биография: общественного деятеля и историка.

Дети и внуки Бориса Евреинова разъехались по миру: растут уже правнуки. Алексей Евреинов – издал стихи отца, рассказал то немногое, что знал о нем, в своих мемуарах:

Алексей Евреинов: Я оставался верен такому демократическому направлению, по которому шел отец.

Михаил Соколов: Историографы цитируют П.Н.Милюкова:

«В Борисе Алексеевиче Евреинове мы потеряли молодую силу, которая обещала, если бы обстоятельства сложились более благоприятно, развернуться в первоклассного исследователя».

Меж тем, исторические исследования Бориса Евреинова, разбросанные по десяткам журналов русского зарубежья, так до сих пор и не переизданы отдельной книгой. Это для нынешнего беспамятного времени привычно. Почти 15 лет активной политической жизни Бориса Евреинова прошло в противостоянии коммунизму, но пока что потомкам в России был представлен лишь образ кабинетного ученого-эмигранта.

Российской публике при режиме, числящем себя правопреемником СССР и прославляющем подвиги чекистов, трудно признать политические заслуги демократа и либерала, участника тайной войны с ВЧК-ОГПУ.

Борис Евреинов, как будто, и о себе и своих нетерпеливых партнерах вроде Сергея Маслова в статье «Бакунин и Палацкий»:

«Ни фантастические революционные планы Бакунина, ни умеренные реальные возможности Палацкого не получили осуществления в эти годы. Можно ли винить того и другого в этом? Разумеется, нет. Что значит личность, как бы сильна и величественна она не была, перед неумолимым ходом исторического процесса» [1] .