Ян Палах так давно сделал то, что сделал, столь прочно превратился из живого существа в символ, столько времени горит неугасимо этот факел из человеческой плоти, что странно вдруг осознать: Яну Палаху 11 августа исполнилось бы 60 лет.
В большинстве развитых стран - даже не пенсионный возраст. В той же Чехии мужчины на пенсию уходят в 62. То есть, Яну Палаху, обучавшемуся на экономическом факультете Пражского университета (он успел закончить четыре семестра), еще бы два года служить, допустим, старшим бухгалтером в какой-нибудь конторе, прежде чем уйти на покой, например, в родные Вшетаты, неподалеку от Праги, где он появился на свет в 1948 году в семье кондитеров.
Всё могло бы произойти именно так, или похоже, но двадцатилетний Ян Палах сжег себя.
Около четырех часов дня 16 января 1969 года он вышел на Вацлавскую площадь Праги возле Национального музея, снял пальто, вынул пластиковую бутылку, облил себя бензином, поднес зажженную спичку. Вспыхнул сразу, пробежал несколько шагов к зданию музея, упал и покатился по асфальту. Прохожие затушили огонь своими пальто. Палаха доставили в пункт скорой помощи на Легеровой улице. В это время он еще был в сознании. 85 процентов тела было обожжено, большинство ожогов - третьей степени. Ян Палах прожил еще три дня и умер 19 января.
В портфеле, который остался на Вацлавской площади, были письма: о том, что самосожжение совершается в знак протеста против вторжения войск Советского Союза и Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968 года.
Палаха похоронили 25 января 69-го на Ольшанском кладбище Праги. Похороны превратились в демонстрацию. Через четыре с половиной года, устав бороться с поклонением праху самосожженца, чехословацкие спецслужбы ночью 25 октября 1973 года выкопали останки, кремировали их и отправили матери Палаха во Вшетаты. Через семнадцать лет - 25 октября 1990 года - урна была возвращена на место захоронения в Ольшанах.
25 февраля 1969 года, на той же пражской Вацлавской площади, сжег себя 18-летний Ян Зайиц из города Виткова в восточной Чехии. Он приехал в Прагу утром, примерно в половине второго дня в подъезде дома №39 выпил кислоту - чтобы не смочь кричать от боли, облился бензином, поджег себя и бросился к выходу, но не успел выбежать на площадь, упал и умер. В подъезде рядом с ним остался портфель с письмами - того же рода, что у Палаха.
Христианская Европа, вообще христианская религия - самоубийство не признавала и не признает. Впрочем, против самовольного ухода из жизни протестовал еще Сократ, считая начало и конец существования делом высших сил («Мы находимся как бы под стражей, и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать»). Римская античность с ее культом сильной личности и своеволия, возвела самоубийство - особенно идейное - на пьедестал героизма. Но христианство покончило с этим решительно: недопустимо нарушалась прерогатива Бога управлять человеческой жизнью. К тому же это был протест против языческих жертвоприношений: себя или других. Постановления церковных соборов VI и VII веков отказывали самоубийцам в погребении и отпевании, даже тем из них, кто остался жив. Свершившие свое дело самоубийцы в церковном отношении хуже, чем убийцы: у этих еще есть шанс раскаяться.
Умирая в больнице, Палах просил передать всем, что не надо больше жертвовать собой: «Я не хочу, чтобы кто-то еще умирал».
Память грешников-самоубийц Яна Палаха и Яна Зайица увековечена крестным знамением в одном из самых лаконичных и элегантных (такое уж тут неподходящее слово) мемориалов этого рода. У подножья здания пражского Национального музея вздыбливается брусчатка мостовой, словно сейсмически образуя крест.
