Михаил Соколов: Русская школа в эмиграции – явление уникальное. Беженцам из большевистской России в довоенной Чехословакии удалось на четверть века после Октябрьского переворота сохранить, а во многом и усовершенствовать систему классического гимназического образования, разрушенную в СССР. Благодаря этой общественной инициативе, поддержанной властями молодой Чехословакии, тысячи детей русских эмигрантов из самых разных слоев смогли получить блестящее образование, поступить в европейские университеты и институты, стать специалистами. Рядом учились дети эсеров, кадетов, крестьян. В Чехословакии до конца 30-х годов работали две гимназии - одна в Праге, другая моравской Тршебове. Профессор Николай Маракуев был ректором Русского института сельхозкооперации в Праге, он погиб в 45 году после ареста советскими органами. Он также принимал участие в организации обучения русских детей. Первые гимназисты приехали из Константинополя в начале 21 года. Рассказывает внучка Николая Маракуева, историк русской эмиграции, доцент Анастасия Копживова.
Анастасия Копживова: Существуют списки, когда они приезжали. Переписка в архиве лежит между Жикулиным и Министерством иностранных дел чешским, когда они просили, чтобы гимназию в полном составе учеников и профессуры и до кухарок, все приехали. Больше пятисот человек приехало. Они ехали довольно долго, выезжали в конце декабря, некоторые приехали в январе в моравскую Тршебову. Было решение чешского правительства. Довольно долго искали подходящее место, потому что все-таки пятьсот человек – это огромный комплекс. Принадлежало это армии, военное министерство одолжило тогда министерству иностранных дел этой гимназии. Это была гимназия сплоченная, сначала потому, что они все прошли этот путь с Крыма. А пражская гимназия, там были тоже, но уже из Прибалтики. Там было вперемешку все.
Они отличались по политической ориентации, даже деньгами отличались. Так как пражская была земгоровская, а та была согоровская. Кадетское направление. И там было большое количество казаков и калмыков. Потом калмыки переехали в Прагу, казаки в основном были в тршебовской гимназии. В тршебовской гимназии был интернат, там было очень много сирот или детей, у которых родители где-то были. Может быть через два года, три года нашли друг друга. Но они там жили некоторые, не уезжая, круглый год, некуда им было. Они там были вовремя каникул, во время Рождественских праздников, все вместе. Финансировались, я думаю, что все из кармана чешского. Но там был более патриотический в Тршебове, были там и монархисты, хотя не столько, но были. Развивались трехцветные флаги. Была церковь прямо, свой священник. Была там русская жизнь.
Михаил Соколов: Среди учеников поначалу оказались и не успевшие закончить гимназии в России великовозрастные участники белого движения. Люди, сами повоевавшие или видевшие ужас революции и гражданской войны.
Анастасия Копживова: Первая волна тршебовская была характерна тем, что там было очень много «деток» не детского возраста, гораздо старше 18 лет, с усами. Парни, три четверти мальчиков. В Тршебове было очень много активных участников добровольческой армии. Первый выпуск был еще в Константинополе, там уже год они работали, был первый выпуск, приехали и эти выпускники.
Михаил Соколов: Русские школы существовали благодаря помощи президента Чехословакии Томаша Масарика, считает бывшая ученица пражской русской гимназии в Страшницах Галина Малахова-Вальна.
Галина Малахова-Вальна: Вся политика Масарика была, чтобы русские доучились. Там было много интеллигенции военной, которая недоучилась, так он дал возможность учиться. Его мысль была та, что они вернутся, и он думал, все-таки опытный человек был, что мы быстро вернемся и там придет интеллигенция русская. Вся политика его была, ведь очень многие получали из этих профессоров, они работали, получали пенсии от государства, земгор получал деньги.
Михаил Соколов: Галя Малахова, теперь Галя Вальна, попала в Чехословакию вместе с большой семьей Малаховых в начале 20 годов. Мать и дети нелегально бежали из советской России через эстонскую границу к отцу, известному кооператору. Сначала Галя училась в Германии, потом в Праге во второй русской реальной реформированной гимназии.
Галина Малахова-Вальна: В 24 была уже Русская пражская реальная гимназия в Праге. Перед этим была просто русская школа. Интернаты были, некоторые жили в Збраслове мальчики, девочки жили на Градчанах. Потом в 24-м ребята жили, у нас была гимназия в Страшницах, в таком здании раньше, там был ресторан. А потом там были бараки, видно, для военнопленных, четыре или пять бараков, я не помню. Но в двух жили мальчишки, в одном был врач Карцевская, профессора Карцевского, слависта славного жена, потом был особый для калмыков, где калмыки жили барак, у них был свой учитель. Потом была кухня. Один 8 класс был бараковый. Была там столовая, где мы питались. Нам каждый день давали ложку рыбьего жира, помню, в очереди стояли. Потом еще был барак, где был директор, учительская комната и лаборатории. Все это было закрыто на огромные ворота.
Михаил Соколов: Автор книги воспоминаний «Пельмени и брамбораки» гимназистка военных лет годов переводчик Наталья Куфтина – Лаштовичкова хорошо помнит свою бабушку – основательницу пражской и моравской тршебовской гимназий, одного из руководителей Русского Педагогического бюро Аделаиду Жекулину-Евринову.
Наталья Куфтина-Лаштовичкова: Аделаида Владимировна Евринова, бабушка Леля, как мы ее называли. Замечательная женщина. Она основала в моравской Тршебове гимназию с интернатом. Там учился мой брат Рафаил Евринов от маминого первого брака. Потом она основала гимназию русскую, где учились все мы. Она была очень хорошо знакома с Кромаржем. На Украине, в Киеве она тоже была директором. Мы ее помним уже, когда уже жила в профессорском доме, как бабушку Лелю. Она ездила к нам на дачу, опекаемая всеми своими детьми и внукмами. Это был очаровательнейший совершенно человек. А потом она уехала в Бельгию. Когда коммунисты здесь взяли верх, ей показалось более подходящим, чтобы уехать.
Михаил Соколов: Как вспоминает Галина Малахова-Вальна, директоров на ее веку было несколько.
Галина Малахова-Вальна: Директоров несколько было. Был у нас одно время Сушков, он был казак, образованный человек. Потом был Регена, он был математик, очень строгий, но в общем добрый человек. А потом был Сватош последний, чех. «У нас на Кавказе. У нас в России. У нас в Чехии…». Мы говорили: «Ярослав Георгиевич, где?». «Это все мой дом». Его родители в конце 18 столетия из Высокого Мыта в Литомише, в восточной Чехии, уехали в Россию. Тогда очень много чехов уезжало отсюда. И он кончил гимназию с золотой медалью, затем он кончил высшее образование с золотой медалью и был учителем в Грузии. Его жена была француженка, была математичка, он был по русскому языку. В 18 году был представителем в Грузии Чехословацкой республики. Потом все должны были уехать, так он приехал. Человек, который знал русский язык лучше, чем некоторые русские. Он получил место директора в нашей гимназии. Смешно было то, что он должен был чехам сдать экзамен русского языка. Это он рассказывал. Его все любили страшно, потому что он был справедливый. Я помню, у меня даже была карикатура: Ярослав входит, он был такой полный, животик был: нога, живот, борода и часы у него были. Он говорит: «Ты что делаешь?» Тот засмущался: «Я нарисовал, как вы входите». Он говорит: «Подаришь мне?» Видите, какие у нас были отношения.
Наша классная учительница Фанни Францевна, она была немка русская, которая в России училась. Была песенка «Фанни Францевна, кого ищите?». Потому что когда ученик ее класса вдруг видит плохую отметку, она начинала бегать за учителем, за этим, что он должен сделать хорошую отметку. Все мы не подали заданный урок, у нас был один мальчик, он погиб в концлагере потом, он положил тетрадку, а ему учитель сказал: «Знаешь, если весь класс не подает, было бы лучше, если бы ты тоже спрятал». Это то, что в школе, я не знаю, теперь, думаю, нет, и раньше не встречалось. Мы все сидели на сундуках, все думали, что вернемся. Все мы жили и воспитывались так, что мы вернемся.
Михаил Соколов: Быт детей был простой и прозрачный – учеба, самодеятельность, кружки, спорт в чешском спортивном обществе «Сокол», рассказывала Галина Малахова-Вальна.
Галина Малахова-Вальна: У нас была одна хорошая вещь: когда была большая перемена, мы могли играть в волейбол. Потом мы ходили в «Сокол», устраивали вечеринки. Я так и не научилась танцевать, потому что я предпочитала играть в волейбол или гимнастикой заниматься. Очень хороший хор был. Мне медведь белый наступил на уши, мне было жалко времени - я читала. У нас был очень хороший учитель, он был видно и ученый пения и музыки. Он меня посылал к директору. Он говорил: «Ты пой. Увидит, что поешь фальшиво, он тебя оставит». У нас не было разницы, кто, мы все ходили в форме в школе, которую получали, ботинки у нас были как бутсы у девочек. Потом в последние классы полуботинки дали. Потом у нас были в школе кружки разные. А вот это наше славное дружество. Это в гимназии мы были, 28 год.
Михаил Соколов: Спортивная команда?
Галина Малахова-Вальна: Ведь нас никто не учил играть в волейбол, мы, можно сказать, сами научились. А вот это медаль, которую мы получили. Это было первое состязание Чехословацкой республики. Моя самая дорогая медаль. Потом на следующий год мы играли за «Сокол», выиграли опять, между всеми пражскими «Соколами» выиграли.
Ходили в театры, на концерты ходили, когда Павлова приезжала. Когда приехали Шаляпин, гимназистов устроили билетерами, потому что там были русские, говорят: «Ребята, приходите сюда». Там был русские театры. На слетах мы участвовали. У мальчиков все калмыки, один Шурка русский. Потом мы устраивали и свои концерты, и свои школьные, всегда танец, бал-маскарад был. Я помню, когда мы закончили наш класс, устроили маскарад. Все пришли переодетые во всякие одежды. Старшие классы, конечно.
Михаил Соколов: Посещала гимназию известная эсерка, бабушка русской революции Брешко-Брешковская. Встречались ученики и с Александром Керенским.
Галина Малахова-Вальна: Керенского встречала у бабушки. Это было в Праге, он вечер говорил там. Там было очень много людей. Дамочки ему бросали платочки свои и плакали и аплодировали. Он был, я думаю, честный человек и справедливый. Бабушка его обожала. Он действительно умел говорить. Он был слишком мягкий и эсеры вообще мягкие, это такие чистые люди, с которыми встречалась в детстве.
Михаил Соколов: Многие гимназисты в Праге активно интересовались политикой.
Галина Малахова-Вальна: У нас были, конечно, некоторые направления левого, скажем, как мы, и были правые. Были часть наци-мальчики, был Вергун их председатель. Он погиб при бомбежке в Плзне. У нас в классе были те, которые уехали раньше, они были правые. Школа наша была более левая. А те, которые были воспитаны с детства, скажем, если их родители были военные высокие, то они скорее к монархизму склонялись. Один парень был, который был значительно старше нас, он даже был в армии. Большинство были профессора высоких школ. Удивительно, что они нашли какой-то путь к этим детям. Ведь первый выпуск были солдаты, которые не закончили школу, это были переростки, можно сказать. Большинство из них уехали в Канаду, в Англию. Некоторых немцы расстреляли, некоторых большевики расстреляли. Все поделились в этом.
Михаил Соколов: Вместе с Галиной Малаховой-Вальной смотрим гимназические фотографии. За каждой - судьба ее друзей.
Галина Малахова-Вальна: Масарик тут стоит. Бедный Масарик. Представьте себе, он стоял все время, когда проходили гимназисты средних школ, приветствовал. Это мы в белом, это наша форма была. Вот тут наша группа. Калмыки были, один брат Шура белолицый. А это футбол. Левка играл, всегда мне приходилось чулки штопать. Вот это мы упражняемся, у нас была форма белая. 26 год. Это русский «Сокол» был, туда я тоже ходила.
Михаил Соколов: Это гимнастическое общество?
Галина Малахова-Вальна: Это как «Сокол», это был русский «Сокол». Это наш класс, третий класс. Верка Андреева, Якушева, Светлана Карцевская. Это Таня Харламова. Харламов ведь был милюковец казачий. Это Евгения Евгеньевна Карцевская, она была у нас врачом. А вот тут я. Это мы устроили вечеринку, бал-маскарад был, танцевали. Единственный раз в жизни, когда мы могли сесть в форме на постели. Вот видите, было человек десять - это все из одной комнаты. У нас воспитательницы были такие, что девчонки несчастно влюбленные плакали у нее на плече, они как мама были. Были изумительно хорошие люди. Человек понял позже, конечно. Это Петя Блоцкий, его усыновили легионеры, нашли его на вокзале в Сибири, а он не знал, как его зовут. Маленький был, привезли в Чехию. Был на перроне, плакал, никого нет. Они взяли с собой. Дитя легиона. Его Бенеша брат потом усыновил. Чудный парень был, он страшно любил детей. Был учителем и умер, к сожалению, быстро. Это Мария Андреевна Аргунова, жена Аргунова, она историю у нас преподавала. Первый директор Сушков. Это Сватош. Это отец Саватий. Оказывается, он кончил в России. Он всегда просил: «Дети не шумите. Делайте, что хотите, не шумите». А вот это Рождественские, вся наша гимназия, в «Соколовне» было, как вы видите. Мы жили в переднем здании нашего интерната. Это учитель, он потом был профессором в Торонто, Павел Васильевич.
Михаил Соколов: В Праге был целый круг большой молодых поэтов вокруг Бема.
Галина Малахова-Вальна: Женя Гессен там был, он погиб, он еврей был. Он и его мать погибли, отец уехал с Митей в Польшу, там он скрывался и учил, и они остались живы. Митя потом очень дружил с Ирой Новожиловой еще с детских лет. Это Подскан Василий, он учился у нас, кончил гимназию вернулся с средним образованием, даже место писаря не получил в своей деревне. Это было до некоторой степени сильное место для чехов. Все эти люди, которые были, это более-менее за что-нибудь в Закарпатье. Я потом разыскала, у нас в школе русский язык Подскан, потом он работал учителем. А дети его кончили в Киеве, один был врач. У нас был страшно дружный класс. Не то, чтобы влюблялись и ухаживали, были такие пары, которые потом поженились. Это Борис Гепеш, его отец был в России учитель гимназии, музыкой он занимался. Это Беват, он был какой-то очень правый. Это Ханкин, он погиб. Интересно, что его сестры уехали в Палестину тогда, и они вернулись. Они просто так как русские евреи, бедные евреи, им там ходу не дали, и они вернулись обратно в Чехию во время Первой республики. Потом Скалы - это русские чехи. Это Маруся, это Селезнев, они потом поженились. Просто было видно, что они на всю жизнь. А вот это наш прощальный вечер, нашего класса, мы устроили маскарад. Наша эмблема Русская реальная гимназия.
Михаил Соколов: После окончания школ Галине Малаховой-Вальне удалось поступить в медицинский институт, большинство гимназистов также получили высшее образование.
Галина Малахова-Вальна: Это была совершенно свободно, кто кончил с отличием, так не нужно было сдавать никаких экзаменов. Как мы кончили гимназию, у нас был страшно дружный класс, остались мы все друзьями. Мы купили вскладчину бутылку вина на 30 человек. А наша классная Фани Францевна устроила нам ужин, цветы девочкам дала, мальчишкам не знаю что. В общем было такое семейство.
Михаил Соколов: Доцент Анастасия Копживова отмечает, что выпускники интерната в моравской Тршебове были хуже пражан готовы к жизни.
Анастасия Копживова: Выпускники этой гимназии, хотя у них был предмет чешский язык, не умели по-чешски, когда в 18-20 лет уходили оттуда, по-чешски умели очень плохо. Они же жили в немецкой среде, они не слышали чешский язык, они слышали русский с утра до вечера. Когда вышли за пределы лагеря, они слышали немецкий.
Михаил Соколов: То есть в этом смысле страшницкая гимназия была более адоптирована?
Анастасия Копживова: Да. Кроме того, часть только жила в интернате, а часть жила у родителей, так что они общались с чешской средой, жили в чешских домах, так как русских домов не было столько, там жила профессура бездетная. Все они жили в чешской среде, так что по-чешски умели гораздо лучше, чем тршебовцы. И в общем имели представления о том, как жить в городе, были совершенно другие у тршебовцев и у этих.
Михаил Соколов: А были среди них всякие. В 27 году моравскую гимназию закончил Николай Михайлов, затем инженер-строитель, активный член партии Крестьянская Россия. В первом же выпуске значился и знаменитый советский шпион 20-30 годов Дмитрий Быстролетов.
Анастасия Копживова: Когда два года назад приехал из Америки такой исследователь, которого интересовали вопросы НКВД, искал имя Быстролетов, который работал потом на разведку, он в первом выпуске. Писал мемуары. Я не знаю, если он там вспоминает про моравскую Тршебову. Он приехал с первыми добровольцами. Еще одна фамилия из этих.
Михаил Соколов: Дмитрий Быстролетов имел шанс в ГУЛАГе встретить однокашника из моравской Тршебове Николая Михайлова. Советского шпиона отправили на Колыму еще перед Второй мировой войны, а член антисоветской Трудовой крестьянской партии Николай Михайлов был захвачен СМЕРШем в Праге и получил 10 лет лагерей в 1945 году.
В конце 30 годов чешские власти приняли решение объединить две гимназии, пражскую и в моравской Тршебове, и построить для них суперсовременное здание, спроектированное в конструктивистском стиле. Говорим с доцентом Анастасией Копживовой.
Анастасия Копживова: Логика была ясная. Этих сирот уже не было давным-давно, все уже или окончили вузы или куда-нибудь уехали. Все это были дети, у которых были родители. Уже там было много детей из смешенных семей, которые родились здесь, отец легионер, мать русская или наоборот - русский молодой человек, чешская мать. Потом появились студенты из Закарпатья. Это было в 35 году и они объединялись в Страшницах еще. Но тогда уже был проект построить новую школу на Панкраце, новое здание. Фонд Масарика не давал деньги на постройку, он давал деньги студентам.
Михаил Соколов: Здание строилось на деньги государства?
Анастасия Копживова: Государства. Был кураторий, где тоже вскладчину, были концерты в пользу постройки или выступления в пользу постройки или какие-то добровольные взносы. Здание было совершенно современное, прекрасное здание, оборудованное, и там были и лаборатории, и рисовальный зал с верхним стеклом, с окнами подходящими, и ступенчатые залы.
Михаил Соколов: Русская гимназия в Праге продолжала существовать и во время Второй мировой войны. Ее директором стал в 39 году ученый с мировым именем, один из основателей евразийской теории географ и экономист профессор Савицкий. Рассказывает его сын, историк Иван Савицкий.
Иван Савицкий: Было такое собрание, из разных стран приехали ученики гимназии, все меня заверяли, что он был прекрасный директор. Хороших преподавателей собрал, достаточно квалифицированных преподавателей. Так что это было серьезное начинание. По всему, что я знаю об этой гимназии, я сам там проучился полтора года в начальной школе.
Михаил Соколов: Директор русской пражской гимназии профессор Петр Савицкий так запомнился Наталье Куфтиной.
Наталья Куфтина: Был Савицкий. Это была личность, конечно, очень интересная. Савицкий был начинавшим директором, мы его все боялись, потому что он ходил с страшно насупленным видом и был такой строгий очень.
Михаил Соколов: Мой собеседник - доцент Карлова университета, историк и филолог Владимир Крестовский. До войны семья Владимира Крестовского жила в Закарпатье в Подкарпацкой Руси.
Владимир Крестовский: Во-первых, мой отец приехал с чешскими легионерами, он учился в Самаре в гимназии. Там большевики устроили страшную вещь в 18 году - ликвидация интеллигенции и так далее. Об этом есть фильм «Маришка» о легионерах. Познакомился с одним чешским учителем, который его научил за дорогу через всю Сибирь, которую прошли с боями, потом Канада, потом Америка. И когда они пришли в Чехословакию, он сдал экзамены по чешскому языку, историю и обществознание и сразу ему дали диплом чиновника чехословацких учреждений. И поскольку в это же время была практически присоединена Подкарпатская Русь на основании сен-жерменского договора, а туда нужно было чиновников, которые владеют русским, потом что русинский, не украинский, русинский язык намного ближе к русскому, чем украинский. И отца сразу послали туда, он там стал чиновником.
Так были мы до 38 года, когда первую часть присоединили к Венгрии, а вторая часть осталась в Чехословакии. Отец как чехословацкий чиновник остался в Ужгороде. У нас домик в Мукачево, остался без работы, без всего. Я научился поправлять автоматические ручки, мама пекла пироги, продавали венгерским солдатам. Надо было жить, а денег не было. У нас небольшой сад, так что можно было. На Рождество, 38 года 23 декабря отец получил разрешение приехать к семье на Рождество. На границе вспыхнул конфликт, перестрелка и был убит один какой-то младший офицер венгерский и это приписали отцу, что он спровоцировал перестрелку, и военный трибунал в Мукачево присудил его к смертной казни. А у нас в квартире жил, как жили по квартирам офицеры, был офицер родственник тогдашнего премьера. И когда мать плакала, он говорит: «Что случилось?». «Вот ваши присудили моего мужа к смертной казни за то, что он не виноват». Он говорит: «Этого быть не может у нас». И он звонил в Будапешт, вернулся в четыре часа. Моего отца освободили с тем, что мы в течение 12 часов должны покинуть территорию Венгрии. Значит мы можем взять только чемодан, кто что может взять. Отец достал повозку и ушли. Поехали в Хуст. В Хусте было три четверти года чехословацкое правительство. Я продолжать учиться в русской гимназии, одна из лучших гимназий, кстати, была, писатель Зайцев преподавал там. Пришли венгры и там заняли.
Осенью 39 года в октябре месяце Подкарпатская Русь полностью оккупирована венграми. Отцу предложили, чтобы он служил в венгерских учреждениях. Он сказал: «Ни в коем случае, я венгерского не знаю и не буду». И последний транспорт с чиновниками уезжает из Подкарпатской Руси. Моего отца назначают начальником всего транспорта. А в этом транспорте оказались половина детей, которые ехали в русский интернат. И мы приехали сюда. Нас сразу приняли как стипендистов из Масарикова фонда. Я учился даром и сестра училась даром, и жили в интернате даром потому что отца не было заработка. Мы приехали в Прагу, нас сразу приняли в интернат. Николай Николаевич Дрейер мне стал вторым отцом.
Михаил Соколов: А вот еще одна история жизни в эмиграции - семьи Натальи Куфтиной.
Наталья Куфтина: Мой папа был морским офицером, Евгений Алексеевич Куфтин. Он попал сначала с Черноморским флотом, он узнал, что Кромаш организует здесь помощь русским. Приехал в Чехию, они разошлись с женой. Он учился в университете Карловом. И тут он получил второе образование и стал инженером-землемером. И отправили уже как чешского гражданина в Ужгород, где он потом проводил землемерческие работы, в Подкарпатскую Русь. И там же он встретился с моей мамой, которая отдала своего сына Рафаила учиться в моравскую Тршебову, сама она была артистка МХАТа, группы артистической, которой удалось уехать, под руководством Павлова. Она разъезжала по всей Европе, гастроли у них были. Мама и в Ужгороде заведовала студией театральной. Я родилась в 30-м году. Мы жили до 38-го, пока нас не эвакуировали оттуда. Потому что в 38-м году осенью Подкорпатская Русь уже больше не принадлежала чехам, она перешла в руки Венгрии.
Нас в товарных вагонах отправили в Прагу. Сначала было нам очень туго, потому что, во-первых, не было ни жилья, ни денег, ничего. Мы приехали с чемоданчиком. Приехали в марте месяце, а 15 сюда вошли немецкие войска. Куда кинуться? Мы, конечно, к русским эмигрантам. Опять же в профессорский дом, там нас приютили. Потом там жила замечательная семья Андрусовых, она нас приютила.
Михаил Соколов: Преподавателей пражской гимназии в годы войны Владимир Крестовский вспоминает как блестящих педагогов.
Владимир Крестовский: Самый интересный был Регана - математик, физик, капитан подводной лодки во время Первой мировой войны. Он пил. Мы ему даже подарок преподнесли - сами самогон сделали. Справедливый был. Физкультурник, гимнаст потрясающий. Белецкий был. Панас – латынь, Лакида - латынь и русский язык. Копецкий русский язык и латинский язык. Это все на высоком уровне было. Каждый, кто кончил русскую гимназию, без проблем поступал в любой вуз.
Михаил Соколов: Начало учебы в гимназии в Праге совпало у Натальи Куфтиной с первыми месяцами войны Германии и СССР.
Наталья Куфтина: Я с Дейвиц ездила на Панкрац в школу. Там была масса молодежи русской, эмигрантской. Мы все по-русски болтали. А потом родители сказали: больше не смейте в трамвае говорить по-русски, потому что это опасно. В 42 году. И вот тогда, я помню, мы перешли на чешский язык.
Михаил Соколов: Как считает Владимир Крестовский, в русской гимназии большинству ее учеников, живших в интернате, удалось уцелеть благодаря директору Ивану Савицкому.
Владимир Крестовский: Савицкий гимназией руководил очень тщательно, что вообще у нас не было никаких конфликтов даже с немцами. До такого дошло, что когда был траур под Сталинградом, когда немцы запретили все, а у нас была вечеринка. И у нас был русский немец, который из Гамбурга пришел, и тот донес, потому что из гимназии сделали эсэсовский лазарет. Начальник лазарета был врач эсесовец, тот немедленно вызвал Николая Николаевича Дрейера и передал ему: «Один из ваших учеников доносит, я вам скажу даже, кто. И пожалуйста, чтобы этого не повторялось». Савицкий знал прекрасно немецкий язык, читал лекции в немецком университете.
Михаил Соколов: Что было после покушения?
Владимир Крестовский: Здесь ловили, облавы устраивали. И мы, дети, здесь перешли на этот остров и вдруг часа в два катера окружили весь остров, вышло гестапо и все, кто был там, в грузовики и посадили, отвезли в различные сараи. И нас детей, ведь нам тогда было 13-14 лет, нас забрали, мы сидели только в одних купальниках, дрожали от холода. И нас закрыли в сарай, где было 50 человек, все стояли и даже некуда было идти в туалет, ничего нельзя было. И только ночью Николай Николаевич Дрейер пришел за нами, было 12 часов и мы пешком, как были, со Смиховского, это было сразу за мостом какой-то участок, и мы пешком, нас было восемь человек, шли пешком обратно в интернат. Они искали, кто связан с парашютистами.
Михаил Соколов: Вы сказали, что были все-таки люди в гимназии, кто пострадал при немцах.
Владимир Крестовский: Один Иващенко, у него скрывались партизаны. Это открыли. Дочь, которая училась вместе с моей сестрой, посадили в тюрьму, она еще девчонка была, 15 лет, сидела, и родители сидели в начале в Вене. Потом его, я не помню точно, куда-то в лагерь. Один был казнен.
Михаил Соколов: Владимир Крестовский вспоминает, что в конце 44 года гимназистов пытались вербовать в Русскую освободительную армию генерала Власова.
Владимир Крестовский: Это было совсем под конец. Потому что когда власовцы приходили, это был уже конец 44 года. Вы сами знаете, что у власовцев никаких прав не было. Если хотели проверить, то проверяли на итальянском фронте, но не восточном фронте. Когда вообще кончался гитлеровский режим, искали всех и хотели, чтобы власовцы тоже. И здесь, к сожалению, были многие из казаков, которые верили в то, что немцы спасут Россию, и Россия будет свободна. И тогда решили в гимназии провести среди учащихся старших классов. И в интернате была беседа, которая прошла с полным провалом. Все сидели, слушали, кивали головой, и на этом кончилось.
Михаил Соколов: А кто ее проводил?
Владимир Крестовский: Кто-то из русских немцев, который был в форме. Николай Николаевич Дрейер сказал: «Пришли сюда с вами поговорить», и предоставил слово. Его попросили заключение сказать. «Вы сами сказали заключение». На этом кончилось. Они хотели, чтобы добровольцы поступили в армию. В армии было большинство из военнопленных, которым немцы не доверяли. И они доверяли русской гимназии, немцы ее держат, так это были прежде всего антисоветские, и они пойдут с «ура» против Советского Союза на фронт. Это была логика, но примитивная логика. Потому что нас всю войну учили не ненависти к Советскому Союзу, а любви к России. А для нас Советский Союз как будто не существовал, для нас была Россия. Началась война, Николай Николаевич Дрейер открыл дверь и говорит: «Трагедия - на Россию напали немцы». Мы были воспитаны в духе России. Временно там большевики были, но это была Россия, трагедия России. Вербовать тех, которые воспитаны в любви к России и теперь идти воевать против России – это был абсурд. Поэтому они не могли никого набрать, никто не пошел. Здесь были среди казаков и среди монархистов, которые поддерживали Гитлера. Но когда здесь был пражский конгресс власовцев, где выступили некоторые, но они выступали как ничто, что нужно помочь, но практически впустую прошел.
Михаил Соколов: Говорит Наталья Куфтина. У нее остались другие воспоминания о той пропаганде.
Наталья Куфтина: Это было к концу войны, когда я примчалась, мне было 14 лет, примчалась домой: «Мама, я иду спасать Россию». Мама, конечно, обалдела: «Как? Почему?». «Потому что были у нас сегодня двое, один в форме, а другой в штатском. Мальчики записываются». Вы знаете, куда они нас вербовали? К Власову. «Я пойду, я буду сестричкой. Увидишь, мама, все будут записываться, мы, девочки, все хотим». Видите, как можно взбудоражить молодежь совершенно невинную, что вот вы будете спасать Россию от большевизма. И некоторые мальчики, я знаю, что в конце концов поддались на это и поступили к Власову. Потом им удалось довольно быстро убежать. Моя мама, конечно, сразу: «Никаким образом и не думай про это». Она говорит: «Вот увидишь, поговорят все с мамами», конечно, никто из девочек туда не пошел. Это был 44-й. Напротив того дома, где я жила, была французская гимназия, а потом вдруг власовцы.
И представьте себе, моя встреча с одним власовцем, на всю жизнь я ее запомнила. Пришел к нам такой тщедушненький, несчастненький, в немецкой форме. Звонит. Мы открываем. Мама ужасно испугалась, потому что думала, что это немец. Он говорит: «Здравствуйте». Оказался это русский пленный. Они завербовали этих несчастных русских пленных, заставили их поступить к власовцам. Этот человек голодный, как собака. Весил он я думаю, 35 килограмм, все на нем болталось и висело. Кривоногенький. Леня Дровишников. Мама, конечно, сердобольная, тут же супу тарелку, хлеб. «Я пришел к вам чего-нибудь почитать. Говорят, вы русские и у вас есть библиотека». Конечно, главное он пришел поесть и книжку какую-то мы дали почитать, Пушкина может быть. И он стал к нам иногда ходить. Он рассказывал, что они были в плену в немецком, что там их просто не кормили и там были такие условия, что выжить в немецком лагере невозможно было, немыслимо. Они умирали от голода и от регулярного избиения. Потом вдруг там появился какой-то делегат и сказал: «Если кто хочет спасти свою шкуру и не погибнуть здесь, потому что здесь кормить никого не будут больше и выпускать тоже не будут. Идите». И эти несчастные, это уже были полулюди, пошли к этому Власову. Он был какой-то деревенский парень. Окружили, наверное, и он попал. Он говорит: «Я совершенно невиновен, абсолютно. Я совершенно случайно попал в плен. Кто-то нас, наверное, предал. Нас всех окружили и захватили». Ходил к нам. Но мама сказала строго ему: «Леня, только сюда больше никого не води, потому что я всех вас накормить не могу».
А потом пришел 45 год. Они разбежались кто куда. Представьте себе, у нас полная квартира русских, красноармейцы. Робкий звонок, никто даже его не слышал. Дым коромыслом, мы все сидим – папа, мама, я, несколько офицеров или солдат. Я открываю дверь и там этот Леня. В лохмотьях каких-то штатских. Но с первого взгляда видно, что это русский, потому что этого не мог скрыть. Русский паренек остается русским во всех видах, что бы он на себя ни надел. Он стоит и говорит: «Можно мне у вас спрятаться? Я боюсь». Он и раньше говорил: «Вот наши придут, непременно меня расстреляют». А я говорю: «Леня, я не могу, тут сидят русские офицеры, красноармейцы, тебя же моментально схватят. Как я могу к нам пригласить?». Он так махнул рукой и ушел. Его, конечно, схватили, тогда с ними не церемонились и всех их перестреляли, кого поймали.
Михаил Соколов: Доцент Анастасия Копживова отмечает: профессор Савицкий целенаправленно отговаривал гимназистов от того, чтобы иди в ряды РОА.
Анастасия Копживова: В частных разговорах с мальчиками, это были последние классы, 7-8-е, у которых были такие представления, что можно идти воевать, быть героем, так он их предупреждал, что лучше утихомирьтесь и не вступайте. Так как они должны были сдать аттестат зрелости, чтобы поступить в власовские, может быть какие-то отметочки сбавим, вы еще на один годик останетесь учиться, еще раз повторите в 8 класс, чтобы не попасть в это дело.
Михаил Соколов: У директора гимназии Петра Савицкого именно после этого возникли неприятности, рассказывает его сын Иван Савицкий.
Иван Савицкий: В гимназии был директором до 44 года, в середине это было, когда он пытался воспрепятствовать тому, что было там объявлен набор во власовскую армию. Он пытался воспрепятствовать, но его сняли, послали в чернорабочие. Заведующий гестапо был его учеником по берлинскому университету.
Михаил Соколов: В мае 1945 года все ждали прихода в Прагу американцев. Вдруг буквально в последние дни войны левые пошли на авантюру, начали неподготовленное восстание против немцев. Пражское восстание 1945 года запомнилось Наталье Куфтиной так
Наталья Куфтина: Во-первых, была Пасха русская, мы на заутреннюю собирались, когда настало это восстание. Чехи большей частью отсиживались в своих квартирах и в погребах. Там стрельба была слышна, тут же баррикады. Те, которые были герои, те действительно сражались. Это все было в центре города, мы все-таки на отлете жили. Вдруг какие-то ужасные выстрелы совсем близко от нас. Немцы врывались в дома, захватывали всех мужчин, которые там сидели, и в нашем районе в Кобылисах, перестреляли массу народа. Бесчинства немцев были ужасные. Потом я сама помню, опять-таки это было в Дейвицах. Все встречали Красную армию, девушка лет 16-ти, молоденькая, выбежала встречать, и какой-то подлец застрелил ее с верхнего этажа соседнего дома. Власовцев сами я не видела. До 9 мая взывали о помощи по радио. Только радио включали: «Помогите! Помогите!» на всех языках, а потом веселая музыка. Потом опять: «Помогите! Помогите!». И никто не шел и не шел. И уже чехи с пятого по девятое, не так уж много, надо сказать, отважно боролись, и пало много народу.
Михаил Соколов: Лишь первая дивизия власовской РОА, выступив против нацистов, не дала им окончательно подавить бунт и спасла Прагу от разрушения. После ухода из Праги власовцев и пропуска на Запад по соглашению с Национальным комитетом немецких войск в столицу Чехословакии 9 мая практически без сопротивления въехали советские танки. 9 мая было моментом восторга, вспоминает Наталья Куфтина. А потом, при виде так называемой революционной законности, наступило отрезвление.
Наталья Куфтина: Такая была радость, так мы всех приветствовали. Счастье просто. Мы побежали тогда встречать Красную армию на Бульварскую улицу, там стояли танки, стали обниматься со всеми. Все всех обнимали от радости, и чехи, и мы. Мы заговорили по-русски от восторга и упоения. «Мать, отец, вы русские. Как же так, вы не забыли русский язык? Это замечательно!». « А ну, мальчик, веди нас к себе, у нас свободных несколько часов». И они пришли, по-моему, двое или трое солдат. Тут все вынули, что было. Они сами поставили какую-то бутылочку. 45 год не только радужное состояние. Так называемая революционная гвардия – это были просто подонки, которые бежали из тюрем, потом которые заметали свои следы, потому что были такие, которые сотрудничали с немцами.
И вот эти все принялись громить все, что было. И даже на наших русских девок. С нами жила еще эмигрантская дочь казака Тамарочка, ее мамаша была не особенно умная женщина, она сначала отдала Тамарочку в немецкую школу, потом, слава богу, быстро ее взяла. Но чехи запомнили. Когда пришел 45 год, то их вволокли и хотели с ними тут же расправиться. Но тут вмешалась мама. А про маму все знали, что мама никак с немцами не сотрудничала – это было известно очень хорошо. И мама их спасла. Сказала: «слушайте, они русские, и их будут судить русские». Тут же была немка глухонемая, в нашем доме наверху жила, была вдова офицера. Офицера убили на фронте, она осталась одна с таким маленьким мальчиком трехлетним. Ее, что вы думаете, ее вволокли, она мычала что-то, мальчишку колотили, ее колотили. Я запомнила, что ее эта замечательная революционная гвардия отводит куда-то, и они исчезли.
Михаил Соколов: Чекисты начали массовые аресты буквально на второй день после вступления в освобожденную не ими Прагу. Директора русской гимназии Петра Савицкого СМЕРШ забирал несколько раз. Рассказывает его сын Иван Савицкий.
Иван Савицкий: Три раза его арестовывали. Первые были в восторге, которые пришли в формах, какой хороший русский человек. Потом нас возили на автомобиле, первый раз мы ездили, очень было весело, интересно. Потом пришли второй раз, его забрали на этот раз. Первый раз только поговорили на дому, но отпустили, дали бумажку, что проверен, что очень хороший русский человек. Потом несколько раз обращались за помощью, когда нужно было переводить с немецкого что-нибудь на русский. Потом пришли люди в штатском, сказали, что ненадолго берут. Когда мать спросила: не нужно ли зимние вещи? Нет, не нужно. Потом после 11 лет он действительно вернулся.
Михаил Соколов: Отцу и брату Натальи Куфтиной удалось спастись буквально чудом.
Наталья Куфтина: Сначала арестовывали сами чехи. И попал в невероятную ловушку благодаря моему брату Рафаилу, который пошел навестить своего друга, Замараев была его фамилия. Вместо Замараева открывает революционная гвардия: « А, птички слетаются в гнездышки». Хлоп, Рафку и забрали и ведут куда-то. А Ирина, его жена, осталась перед домом, и она видит, что Рафку выводят из этого дома двое и тихонько за ними пошла. Потом прибежала к нам: «Рафку забрали, он сидит там-то и там-то, там у них штаб». Папа, конечно, тут же: «Я иду спасать». Приходит туда: «Скажите, что с Рафаилом Евриновым, почему вы его забрали?». И папу схватили тоже. Посадили в какое-то здание на первом этаже. Во дворе стреляли немцев или каких-то так называемых коллаборантов. Расстреливали, прямо выводили и в затылок. Папа на все это смотрит. Ему говорят: «Подожди, и до тебя очередь дойдет». Тут папа мой рассвирепел буквально, как стал орать по-русски: «Вы сейчас же должны меня отпустить и связать с каким-то русским штабом, потому что я совсем не каллаборант, а я русский партизан, чтобы вы знали». Но он действительно был партизаном вместе с этим же Рафкой. Но он там был всего лишь один раз, но этого было достаточно, чтобы спасти ему жизнь. Все испугались, потому что трусы были невероятные. Они позвонили. Пришли два русских солдата, и вывели и папу, и Рафку. Отвели их штаб советский и папу освободили. Иногда геройские поступки помогают спасти жизнь.
Михаил Соколов: А других начал потом арестовывать СМЕРШ?
Наталья Куфтина: Они отличались тем, что на них была зеленая фуражка, ярко зеленого цвета. И говорили: «У вас были зеленые фуражки?». «Нет, еще не были». «Радуйтесь». Например, Александр Николаевич Кубарев. Его арестовали чехи, ему предъявлялись невероятные обвинения, что он покушался на Сталина, например. Он был страшно верующий, с владыкой Сергием, потом отец Исакий, который преподавал у нас Закон Божий. Это было уже позднее, в 47 году. Потом его выдали, он в ГУЛАГ получил 10 лет, Воркуте он сидел 7 лет из 10.
Михаил Соколов: С приходом в Прагу советских освободителей начались массовые аресты, практически все видные эмигранты были задержаны, многие вывезены в СССР. Судьбы некоторых пражских гимназистов были причудливы. Вспоминает Владимир Крестовский.
Владимир Крестовский: Был один Мондич, он потом Синевирский назывался, даже книжка есть его. Немцы взяли переводчиком, он владел русским, венгерским, немецким языком, взяли его на фронт. Он был переводчиком с немцами на Восточном фронте тогда на Украине. Оттуда бежал, его поймали, забрали венгры, он был переводчиком у венгров. Потом его передали СМЕРШу, и он со СМЕРШем шел практически всю Чехию, пришел в Прагу. А здесь его знали, здесь много русских гимназий. Тем более, что тогда СМЕРШ первые дни, когда арестовывали, это все СМЕРШ арестовывал, не НКВД. Сами знаете, что в первый день около двухсот человек забрали сразу. Он тут же сразу воспользовался этим и ушел на Запад и работал на вашем радио Свобода. На него несколько покушений было по заданию КГБ, потому что он слишком много знал. Но не удалось. Потом неизвестно, по какой причине он умер. Умер он в Мюнхене.
Михаил Соколов: Дороги жизни в 45году складывались по-разному. Один из бывших гимназистов братьев Малаховых Александр Малахов поверил в коммунизм и вернулся в СССР. Член Народно-трудового союза Константин Сергеев к тому времени уже погиб от рук нацистов, а другой энтээсовец Юрий Горохолинский попал в СССР не по своей воле. Вспоминает Галя Малахова-Вальна.
Галина Малахова-Вальна: У меня было два друга. Один учился с Шурой, Юра Горохолинский, который был у нас как пятый брат. Оба были в наци-клубе, оба любили народ и родину. Коля, он был на два класса старше меня, он написал раз: «Знаешь, я могу, вероятно, убивать. У меня совершилась революция, и коммунисты совершенно изменили». Юра был тихий, но он любил родину. Коля пошел к немцам, он врач был, работал в Берлине, и он начал помогать военнопленным. Конечно, расстреляли его. Шурка был очень левым. Они сидели на одной парте годами. Он всегда уверял Юру, чтобы он пошел языками заниматься. В лагере выучил японский язык, так что мог переводить. У него профессия была химика, а он так и сказал: «Ты химию знаешь, значит не отравишь таблетками». Он был вроде врача. Юра получил лабораторию в Москве, но лекции читать не мог, потому что мог что-то запустить в голову студентам. Мой брат, он был очень левый. Я не знаю, был ли он в партии или не был. Я написала Юрию, что Шура такой и такой. Они потом встретились. Были друзья и остались друзьями, несмотря на то, что у каждого было иное мировоззрение. Это трагедия народа. Ведь и белые, и красные любили страну. И там, и там были хорошие люди.
Михаил Соколов: В 1945 году русская гимназия в Праге была превращена в обычную советскую школу.Потом гимназию преобразовали в посольскую школу, лишив, кстати, здания, построенного не только на бюджетные средства, но и на деньги, собранные эмигрантами. Только после «бархатной революции» в Чехословакии 89 года разбросанные по всему миру гимназисты смогли восстановить нормальное общение.
Владимир Крестовский замечает: русской гимназии в Праге нет более 60 лет, а память о ней живет, проходят в Чехии встречи гимназистов.
Владимир Крестовский: С моим классом мы встречаемся. Мы сейчас встретились с классом моей сестры Иры. Наш класс, в прошлом году сошлись, нас 12 человек.
Михаил Соколов: Галина Малахова-Вальна в свои 95 лет до сих пор благодарна учителям.
Галина Малахова-Вальна: У нас что в гимназии хорошо было – мы были все равны. Никто из нас не спрашивал, почему ты попал туда. Мы все верили, что мы вернемся. Они нас научили любить родину, что теперь, по-моему, нет, этого чувства. Оно у меня до сих пор - это чувство к родине.
Михаил Соколов: Владимир Крестовский надеется, что в здании пражской гимназии, где и он учился, все же появится хотя бы небольшой музей русской эмиграции в Чехии. Это было бы справедливо. Здание пражской гимназии и сегодня могло бы приютить память о русской эмиграции в довоенной Чехословакии.
