Елена Фанайлова: Свобода в клубе «Квартира 44». Одноклассники. Выпуск 1978 года 232-ой школы с театральным уклоном. О том, почему эти люди встретились через 30 лет благодаря сайту «Одноклассники» мы сегодня и будем разговаривать. Для начала мы послушаем голос вашего одноклассника, который сейчас живет в Дании, - это Владимир Пинчевский, заслуженный артист России.

Владимир Пинчевский: Здравствуйте, одноклассники. Я очень рад этому звонку, что я могу вам передать привет. Потому как с большинством из вас я уже пообщался на сайте и все рассказал про себя. Что я делаю, чем я занимаюсь – это все, кому еще интересно, расскажу при встрече.

Я вот тут видео смотрел, вторую серию, вашу вторую встречу, и вы все такие красивые, такие замечательные, эмоциональные, успешные, действительно. И я очень пожалел, что меня не было ни на первой встрече, ни на второй. Другие встречи одноклассников, они же обусловлены тем, что люди жили в одном районе, и волею судеб поэтому именно собрались в одном классе, проучились 8-10 лет, и потом, через 25-30 лет встретились. Ничего общего у этих людей, как обычно, нет по жизни. А мы-то все прорывались в эту школу, мы же хотели быть артистами, театроведами, мы же гуманитарии. Поэтому даже проучившись в 232-ой всего один год, вы уже, конечно, намного роднее. И я всех, в общем-то, намного лучше помню, чем ту школу, куда я потом вернулся после 9-го класса. И я вернулся в ту же школу в «Текстильщиках», где я учился 8 лет, и доучился там 10-ый класс тоже. Ну, конечно, там никаких контактов. Но насколько я знаю, район «Текстильщики», там люди очень сильно пили, и там полкласса просто уже нет в живых, к сожалению. Но нас творчество объединяет, креатив. Вот видите, четыре человека из нашего класса попали в одну, как говорил Олег Павлович, конюшню – в Школу-студию МХАТ.

Надежда Перцева: Плюс еще Оля Зубова, которая в театре у Беляковича на Юго-Западе.

Владимир Пинчевский: Нет, я говорю про Школу-студию МХАТ.

Надежда Перцева: Она ГИТИС заканчивала.

Владимир Пинчевский: ГИТИС, да. А кто у нас в результате... Я посмотрел видео, у нас не гуманитарий Оксана, Юля Сычева...

Надежда Перцева: Володя Герасимов, который Бауманское окончил.

Владимир Пинчевский: Да. Но ведь Алёша окончил Щепкинское. Правда, сейчас он большой автомобилист, насколько я знаю.

Надежда Перцева: Да. А Дима Назаров занимается протезированием, какими-то новыми технологиями, что-то выдумывает, пробует...

Владимир Пинчевский: В целом, я думаю, несмотря на то, что кто-то все-таки пошел и выбрал для себя уже другую стезю, но все равно нас объединяют вот эти два года. Это наш замечательный Айзерман, которого все вспоминают на этой встрече, гениальный совершенно педагог. Я думал, что он уже умер, а он, оказывается, жив. И Женя его навещает. Женечка, ты такая умница, что ты навещаешь учителей. Жалко, не хватает кого-нибудь из учителей на встрече. Так хотелось бы с кем-нибудь поговорить.

Вот я слушаю рассказы о своей жизни... 30 лет, действительно, прошло. Дай Бог, чтобы еще 30 прошло, и мы опять сумели встретиться в том же составе, чтобы дотянули. Поскольку осталось, наверное, все-таки меньше, чем уже прожито. Не знаю... У меня такое впечатление. Может быть, это кризис такой уже. Очень рад, просто до слез, когда вы обнимались там. И Дима, который с трудом вспоминал имена. «Из тысяч лиц узнал бы он девчонку, но как зовут, забыл ее спросить». Как он напрягался, как он Маше говорил: «Ну, вспомни, как зовут». И я его понимаю. Я бы, наверное, так же... Но я-то, конечно, всех уже заранее посмотрел, подготовился. Ты знаешь, мне стыдно, но я не вспомнил девушку с испанским прошлым, которая сейчас заведует большим рекламным холдингом.

Надежда Перцева: Это Оля Сытина.

Владимир Пинчевский: А! Это Сытина Оля! Ой-ой-ой! Видишь, это дыра такая черная совершенно в голове. Я помню в классе Олю Сытину, конечно. И не потому, что сильно постарела, а потому что она вся другая какая-то. На самом деле, все такие же. Ну, немножко антураж поменялся, но все такие же, все абсолютно. Ну и эмоциональные такие же, и красивые... И вот я смотрел и очень сожалел, что меня там нет среди вас. Я очень удивился, что вы через 13 дней уже встретились второй раз. Действительно, хорошо было. Ну, это чувствуется, чувствуется, что вам хорошо друг с другом. И это радует.

Я вот как-то пытался ответить, что нас может тянуть на встречу через 30 лет. Ну, потому что все-таки счастливые годы-то школьные, беззаботные. И у всех были какие-то мечты и планы, и устремления. И хочется посмотреть, как это получилось не только у тебя, но и у кого-то еще. И не то что потрясти медальками, как Каринэ правильно говорит, а действительно, посмотреть в глаза друг другу, какие-то родные глаза, вспомнить, может быть, найти в них свое отражение: «Ох, как же ты постарел!..». Этого не скажут, конечно, но все про себя, наверное, так подумали. Но красиво можно стареть. И мы все, действительно, с каким-то опытом уже жизненным через 30 лет. Все сидят за столом, все очень комильфо.

А собирались мы в «Текстильщиках» у меня на квартире совсем не так. Мы покупали ящик пива, отстояв в очереди, с Назаровым, с Ершовым, с Герасимовым, с Костёй, с Каринэ, с Кузей – и все ко мне на квартиру в «Текстильщики». А там начинался просто... ни в сказке сказать, ни пером описать. У нас часть класса была правильная, праведники, а другая часть – развратники.

И вспоминаю, что Сережа Назаров в 9-ом классе... Помнишь, рабочая практика была или что-то такое. А, УПК! И вот мы с ним как-то опоздали, не пришли в эту школу, и мы не знали, куда идти. А там какое-то табло висит в холле, и нам говорят: «А вот выбирайте – токарное дело, слесарное дело». И мы смотрим, а Сережа говорит: «Да ну, ты что, грязные, пыльные...». «Вот, смотри, - говорит, - народный промысел». «Ну, - говорит, - чеканка, наверное, резьба по дереву». Я говорю: «О, давай!». «А где?». «На втором этаже, кабинет такой-то». И мы на народный промысел... Открываем дверь – сидят одни девушки. И нам педагог говорит: «Вы, ребята, не ошиблись?». Мы говорим: «Нет, мы на народный промысел». «Ну, тогда сюда. Заходите, садитесь». А оказалось – вышивание. И вот когда мы узнали, что это вышивание, мы подумали: «Ну что, давайте попробуем». «Давай». И нам дали испытательный срок. И первое, что мы должны были сделать, - это купить льняную ткань для того, чтобы натянуть ее на пяльцы. И мы пошли с ним в Петровский пассаж. А почему льняную? Потому что нитки удобно считать – самое главное-то в вышивке. И мы говорим: «Нам чего-нибудь подешевле». «А подешевле, - говорят, - вот». Смотрим – серая такая ткань. Ну, нормально. Правда, какие-то узелки на ней, ну, не важно. Купили подешевле. Пришли, а нам говорят: «Что ж вы мешковину-то купили, ребята?». Мешковину натянули на пяльцы. И оделись мы в белые халаты и в белые чепчики. И однажды пришла какая-то инспектор и говорит: «Так, девочки...», - и посмотрев на нас, сказала: «И мальчики». И мы с ним выдержали. Мы получили с ним разряд, по-моему, пятый разряд вышивальщиков.

Надежда Перцева: Вот так и вышиваем всю жизнь.

Владимир Пинчевский: И не говори... И гладью, и мережкой, и чем только не вышиваем.

Очень хочется со всеми тоже повидаться.

Елена Фанайлова: Это прекрасное интервью с актером Владимиром Пинчевским записала моя коллега Надя Перцева, без которой, конечно, мы бы сегодня не собрались.

А теперь, друзья, рассказывайте. Из интервью Володиного уже понятна атмосфера ваших сборищ. Почему вы решили собраться через 30 лет?

Марина Брусникина: Я актриса и режиссер Московского художественного театра сейчас. В девичестве Сычева. Ну, Володя уже сказал, у нас была уникальная школа. Таких в Москве было всего две, специализирующихся не только на языке, но и на каком-то другом профиле. Это школа была, в которой нас собирали, действительно, со всей Москвы. И был удивительный директор Корт, и он как-то, видимо, умел нас подбирать уже в детстве, когда нам было всего 15 лет, он как-то умел видеть потом личности, наверное, в людях. И школа была удивительно даже не тем, что она была театральная, а тем, что в нас все время чувствовали личностей, нас никак не унижали, не деформировали, не воспитывали. Мы росли в атмосфере свободы, творчества, и мы столько видели там... Нас возили по музеям, нас водили бесконечно по концертам, нас водили в театры, с нами занимались литературой, и бесконечно много мы читали – столько, сколько, по-моему, потом за всю жизнь не прочитывали. Вот Володя тоже говорил про Льва Соломоновича Айзермана, уникального литератора, который учил нас мыслить. И я думаю, вот то, какими мы стали за эти 30 лет, и абсолютно не важно, кто и чем занимается, что вот эта закваска, когда тебя учили думать, она невероятно потом в жизни помогла. И это в результате из нас сделало то, чем мы стали.

Скажем, я попала на эту встречу просто потому, что ее организовали, и конечно, страшно было идти, и ничего не знаешь, и кажется, что не помнишь. Но вот это ощущение, что 30 лет не было, оно какое-то совершенно неожиданное, я думаю, для нас для всех. И дальше ты понимаешь, что жизнь, она же очень тебя сокращает в общении. Чем ты становишься старше, тем, на самом деле, круг все уже и уже. Ты замкнут на своей профессии, на своей семье. И люди, с которыми ты общаешься, они заняты тем же, в общем, делом. И когда ты вдруг получаешь в подарок 20 человек абсолютно из разных уже областей деятельности, а у нас и психиатры, и психологи, и врачи, и экономисты, и кого у нас только нет, то в этом смысле ты получаешь еще какой-то огромный круг общения. Мне кажется, что это большой подарок судьбы. Почему и тянет общаться, и хочется общаться.

И не только прошлое, которое, безусловно, связывает, и бесконечно можно вспоминать наших учителей. Потому что помимо литераторов, были уникальными и остальные учителя. Они понимали, что мы пришли в класс, где профилирует литература, где занимаются театроведением и готовятся поступать в театральный институт. У нас была потрясающая учительница по математике, которая сама по себе была уникальной учительницей, и профессионалом, но она нас не доставала с математикой. Она очень хорошо понимала, что им математика не нужна. Меня, например, сажали за сестру, которая была отличницей, и говорили: «Вот она напишет контрольную, а ты потом перепиши, но только ничего от себя не добавляй». И это была норма. То есть все люди понимали, никто тебя...

У нас просто немыслимая была учительница по истории, которая столько тоже юмора заложила потом на все эти 30 лет, эта личность в нас. Какие-то они были все очень вообще не похожи на советских учителей абсолютно. Хотя попали мы в тяжелое время. Мы выпускались и росли во время всей этой жуткой перестройки и вообще переламывания судеб. Но вот, видимо, какая закваска школьная внутренней свободы все равно... и умение думать – это со школы.

Марина Павлович: Я музейный работник, работаю в архиве Оружейной палаты. И вот здесь мне хотелось бы тоже добавить, что у нас, действительно, были совершенно какие-то несоветские, непривычные учителя. Потому что, например, наш химик Зоя Александровна, она прекрасно понимала, что мы такие все творческие, занимаемся гуманитарными науками, нас интересуют именно вот эти сферы – литература, история. Но при этом она была удивительно сама поэтическая женщина, и она была удивительно заботливая, по-матерински. Вот, например, она держала у себя в химическом кабинете коробку сахара кусочками, и к ней могли ребята, школьники голодные прийти где-то на переменке и взять этот кусочек, пососать как-то – и вроде дальше уже легко. Потому что сидели мы до 4-5 часов со всеми занятиями в школе, и это была норма жизни.

Наша учительница по истории Кикина – это была совершенно потрясающая тоже женщина. Мне врезалось в память, как она сказала, что она ни за что бы не простила Чехова за то, что он женился на такой женщине, как Книппер. Совершенно удивительная фраза, которая меня поразила. Вот как же надо было чувствовать и относиться совершенно по-человечески, ну, как к современнику, как абсолютно к мужчине. А не так, как мы считали: замшелые классики. То есть она видела во всех личностей. И это очень хорошо чувствовалось.

Нас не мучили по физике. У нас была очень интересная учитель по физике Елена Анатольевна, которая была похожа на женщину-комиссара. Она крупного роста, высокая, с зычным голосом, вот именно такой гренадер. У нее была кожаная куртка. Но при этом она рассказывала, как она со своей дочерью каждую неделю ходит в театр. И она нас не мучила физикой.

Тут много говорили о Диме Певзнере, кстати, Это был человек, который начинал каждый свой ответ по физике с того, что нельзя сказать о такой-то теме, не сказав, что такое электрический ток. И он начинал определение, которое шло минут на 10-15 урока, а потом шло что-то другое. Я не знаю, знал ли он по физике что-нибудь еще, но вот это зато, по-моему, выучили все, это абсолютно точно.

Но вот почему я согласилась тут же, конечно, сразу же решила прийти на эту встречу. Во-первых, прошло 30 лет, и это, конечно, целая жизнь. У нас выросли дети, все изменилось. И просто было интересно, что получилось изо всех нас и что вышло из тех задатков, которые у нас были в детстве.

Каринэ Серебрякова: Можно я теперь за здравие скажу?

Елена Фанайлова: Вы психолог, я правильно понимаю?

Каринэ Серебрякова: Я психотерапевт и преподаю в Московском городском психолого-педагогическом университете. Это творческая работа, абсолютно творческая и, в общем-то, можно сказать, актерская работа. И я тоже все время на сцене, и тоже все время со зрителями.

И здесь очень хорошо говорили про педагогов, и очень задумчиво, и восторженно. А я немножечко о нас поговорю. Можно? Хотя я их тоже всех ценю, они, конечно, супер. Но так как я редко очень появлялась в школе, поэтому мне очень сложно говорить о них. Я их не очень хорошо знаю, этих преподавателей, потому что мои школьные дни прошли с Леной Кузнецовой и вне школы. Мы с ней ходили кушать все время.

Я никого не видела 30 лет вообще, и когда я случайно залезла на сайт «Одноклассники» поздно, то у меня был шок, у меня был посттравматический стресс, тяжелое расстройство, которое продолжалось достаточно длительное время, потому что я никого не узнала абсолютно, кроме Лены Кузнецовой и Тани Титовой, с которой мы дружили. А остальных, каюсь... Мне было очень стыдно. Я даже с трудом вспоминала фамилии. Но потом это пошло так интересно нарастать, и мне захотелось встретиться. И когда мы все встретились – это был еще один шок. Мы встретились вначале вчетвером с девчонками. И я ничего не могла сказать, а я только смотрела на всех восторженными, тупыми глазами и пила пиво.

А потом мы стали встречаться со всеми – и это был еще один шок, и еще одно посттравматическое расстройство, и оно продолжается до сих пор. Потому что я не понимаю, с какой стати я вообще с ними встречаюсь, потому что это совсем другие люди, по-моему. Я так думаю, что я просто не знала никого, это было детское восприятие, некие детские фантазии, которые сейчас некими отголосками только идут. А для меня сейчас это другие люди, и очень интересные, потому что каждый человек оказывается личностью. И это настолько интересно... И я по-новому всех узнаю. И мне настолько интересно с ними общаться, и именно потому, что они все разные, и именно потому, что они настолько интересные. Действительно, мы встречаемся уже третий раз, и это уже просто неприлично. Ну, на сим я, наверное, пока заканчиваю свое выступление, чтобы передать слово другим.

Александр Галкин: Я преподаватель русского языка и литературы, преподаю уже 24 года в разных вузах и в школе преподавал тоже. В общем, я единственный, пожалуй, кто продолжил традицию Айзермана. Он литератор, а я вот пошел по его стопам, не желая того. Потому что, в общем-то, я поступал на актерское отделение и всю жизнь хотел быть актером, но не сложилось. Но какие-то актерские способности, актерские навыки что ли, которые дали в школе, в общем, понадобились во время лекций. У меня довольно много бывало студентов и абитуриентов, по 90 человек сидели в аудитории довольно большой, и приходилось как бы актерствовать временами.

Но я все-таки хочу вспомнить учителей. Вот речь зашла о Валентине Дмитриевне Кикиной. Она уникальный человек, историк очень сильный. И она дала, действительно, знания фундаментальные. При том, что довольно весело проходили эти занятия, потому что она все время нас ругала. Вот мы сидели с Димой Певзнером (сейчас это известный поэт-бард) на первой парте, и мы все время записывали ее афоризмы. То он записывал, то я записывал. Самый яркий афоризм: «Я не буду метать бисер знаний в ваши хамские рожи». Тем не менее, она давала какой-то этический взгляд на историю и вообще на жизнь.

Вот я помню, как Тамберг... Сейчас, к сожалению, его нет, он погиб в автомобильной катастрофе. Он стал крупным деятелем церкви, архидиаконом. Он был главным экономом Даниловского монастыря. И когда он погиб внезапно в автомобильной катастрофе, то сам Патриарх прислал соболезнование. Это была довольно большая фигура, крупная личность. И есть книга воспоминаний о нем, там все его вспоминают с большой благодарностью. Это был талантливый человек и в церковном плане, и в человеческом плане. Ну и мы его помним несколько иным, скорее, хулиганом. И как-то этот образ церковного человека, причем человека, который поет как дьякон среди высших иерархов церкви, - это необычный образ. Он стал писать иконы. В Троице-Сергиевой лавре он организовал иконописную мастерскую. И памятник Даниилу Московскому в Москве, в Даниловском монастыре тоже построен благодаря нашему однокласснику Лёше Тамбергу. Он единственный ушел, его уже нет, в 37 лет, он погиб.

Так вот, история, скорее, смешная была с Кикиной. Она рассказывала о капитализме и давала такой эпизод довольно яркий, какие плохие капиталисты: они вместо того, чтобы продавать помидоры, их уничтожают. Приходит трактор и помидоры, которые не покупаются, потому что невыгодно их продавать, раскатывает по асфальту. И Тамберг удивился. Он говорит: «Как же так, ведь можно было эти помидоры продать подешевле или отдать малоимущим». Мы, так сказать, знаем теперь уже примерно то же самое и в нашей стране, которая тоже столкнулась вот с этим неким капитализмом. Но вот она нас обучила многим вещам, которых мы тогда не понимали. А сейчас мы видим наглядно то, о чем она говорила тогда. К сожалению, она тоже умерла, как мы узнали на этой встрече одноклассников, и тоже хочется ее вспомнить, и вспомнить добрым словом. Потому что юмор, который исходил от ее афоризмов, которые она совершенно серьезно выдавала, с нами живет.

Надежда Перцева: Если вспоминать замечательную нашу Кикину, то мне почему-то вспомнился случай, когда она все время возмущалась. Ее совершенно не устраивали слова песни «Долетим мы до самого Солнца и домой возвратимся скорей». Она все время возмущалась и говорила: «Как это мы до Солнца долетим?! Мы просто обожжем себе крылья! Это невозможно!». И потом, она все время... Скажем так, мы хулиганили у нее на уроках. Но не я. Я пыталась честно...

- А ты не выползала из класса?

Надежда Перцева: Нет, выползала Оксана Костя. Выползали, допустим, с ее уроков. А у нее было очень плохое зрение, и об этом потом расскажет Лена Кузнецова, какие там были еще истории. И когда она склоняла фамилию Оксаны Костя, она говорила: «Я недовольна Костёй». А Оксана пыталась как-то отстаивать свою фамилию и говорила: «Моя фамилия не склоняется». На что Кикина совершенно взбудоражено говорила: «А я хочу и буду склонять – Костя, Косте, Костёй».

Лена, теперь, наверное, расскажи по поводу того, как вы выползали из этого класса замечательного.

Елена Кузнецова: Я работаю в Фонде поддержки созданию фильмов для детей и юношества «Классное кино». Кинорежиссер по профессии. Но на телевидении я уже не работаю, я там работала 15 лет, но больше не работаю.

У Кикиной зрение было где-то плюс 8-10. Ну, просто зашкаливает. У нее были такие линзы кошмарные. И она ничего не видела. И при этом еще никто не сказал, у нее же, помните, был жутко смешной голос, как у Карандаша. То есть даже невозможно передразнить. И она красилась хной – такой ядовито-красный цвет. И у нее была гребенка. И вот этот костер зачесывался наверх. Ну, панков тогда мы еще не знали, то есть в России не было такого. Ну, вот это был первый такой российский панк, насколько я сейчас понимаю.

- «Марксизм-кикинизм».

Елена Кузнецова: Да. И конечно, она была дивной рассказчицей. А вы еще не сказали, что она была ярой сталинисткой. И у нас постоянно на уроках возникали стычки и диспуты. Когда, допустим, кто-то отвечает по учебнику, ну, человек честно прочитал и говорит, что ХХ съезд осудил культ личности, и вдруг Кикина начинала говорить: «А я не согласна». «Но тут же вот в учебнике...». И вот она проводила свою линию, свое видение и отношение к культу личности.

И когда сама Кикина рассказывала, то это было очень интересно, а когда кто-то отвечал у доски, ну, «плавал», то было скучно, и мы начинали развлекаться, кто как может. И вот с Оксаной Костей мы сидели на задней парте около стены. И что-то мы уже совсем, видимо, обалдевшие от тоски, поспорили: кто выползет и вползет в класс незаметно во время урока. Я в два раза больше ростом, чем Оксана, и как-то... Я выползла, в туалете покурила, вползла. Дошла очередь и до Оксаны. Оксана выползла, стала вползать и каблуком танкетки задела то ли за стол, то ли... И вдруг Кикина прозрела, она ее увидела. Ну, я была белая и пушистая. Не пойманный – не вор. А Оксане вкатали замечание в дневник: «Выползла из класса на уроке истории». На что, естественно, Оксана дома сказала: «Вы понимаете, что она с ума сошла уже. Понимаете, человек выжил из ума и уже...» И в общем-то, родители поверили в то, что, конечно, нет. Ну, учительница взбрендила. Ну как можно выползти и вползти?.. Нет, конечно, мы развлекались достаточно жестоко. Хотя, в принципе, пострадавших, по-моему, не было.

Елена Фанайлова: В каком же году, девочки, все это происходило?

Елена Кузнецова: В 1978 году.

Елена Фанайлова: Это уже выпускной год, да?

Елена Кузнецова: Да. То есть вместо того, чтобы думать об аттестатах... Тогда же при поступлении в институт был конкурс аттестатов. Вот почему Ерухимович перевелся с 10-го класса – потому что те, кому светили уже просто отвратительные аттестаты, быстренько перевелись кто куда. Но мы все-таки продолжали заниматься своими шалостями.

И я еще хочу добавить. Дело в том, что наша школа, помимо всего прочего... нашими шефами был Театр имени Ленинского комсомола. И нас еще в 9-ом классе ввели в спектакли «Колонисты» - это был такой замечательный спектакль в «Ленкоме» по «Педагогической поэме» Макаренко, и «В списках не значился». Как раз тогда молодой Саша Абдулов пришел, это был первый его спектакль. И мы там играли группу современных уже туристов на могиле, на Брестской крепости и так далее. Но это была, конечно, отдельная история.

И еще. И незабвенный Андрей Арсеньевич Тарковский поставил в 1977 году на сцене Театра имени Ленинского комсомола спектакль «Гамлет». Играл Анатолий Солоницын, Маргарита Терехова, Чурикова, музыка Шнитке. В общем, потрясающая была постановка. А мы играли в этом спектакле войско Фортинбраса. И вот когда я иногда попадаю на какие-то снобистские тусовки... Вот, знаете, бываю люди такие, которые об искусстве, о великом что-то такое, заламывая руки... Я это все слушаю, слушаю, и в какой-то момент мне становится скучно и я говорю: «Ну, подумаешь. А я у Тарковского играла в «Гамлете». «Как?! Тарковский! Какой «Гамлет»?!». «Ребята, о чем вы спорите, если вы не знаете элементарных вещей. Да, Тарковский ставил. И я играла в этом спектакле в «Ленкоме». «А кого же ты играла?». «Войско Фортинбраса». Вот тут народ начинает, видимо, вспоминать действующие лица и исполнителей: Лаэрт, Розенкранц, Гильденстерн... «Где ж там войско Фортинбраса?». И народ перестает уже «пальцевать», уже все напрягаются, понимают, что что-то они в творчестве Шекспира уже ни фига не волокут. То есть вот такая веха была еще в нашей жизни.

Оксана Костя: Моя фамилия уже здесь звучала. И Дима сказал, что есть несколько человек, которые не связали свою жизнь с гуманитарными профессиями. Ну, я вот тот самый человек, который не связал свою жизнь с гуманитарной профессией. Я занимаюсь бухгалтерией, работаю в иностранном представительстве уже много лет.

Ну, так получилось, что с несколькими людьми из нашего класса, в частности с Алешей Тамбергом, я познакомилась до школы. Была когда-то (не знаю, существует ли она сейчас) великолепная совершенно Студия юного диктора на Шаболовке. И с Алешей мы познакомились там, учась еще в 6-ом классе. А потом я снималась в детском фильме - и познакомилась с Алешей Ершовым. К сожалению, он сегодня не смог прийти на нашу встречу. Ну, наше поколение помнит его по главной роли в замечательном детском фильме «Внимание, черепаха!». И вот познакомившись с ним в кино, мы решили поступать в эту школу. Узнали, что есть такая школа, и решили туда поступать. И когда мы пришли на первый тур, то я увидела там несколько еще человек, с кем я когда-то занималась, собственно, на Шаболовке, в том числе и Алешу Тамберга. То есть круг ребят, которые в то время интересовался театром, кино, он, в общем-то, оказался очень узким. Потому что мы, в итоге, все встретились в этой школе. И с Таней Титовой, с которой мы когда-то тоже на «Мосфильме» увиделись, мы встретились там.

И я хочу добавить к словам, которые Саша говорил, поскольку Лёшу Тамберга я знала немножко раньше. Он был необыкновенно светлым мальчиком. Когда мы ездили в метро с ним с занятий, нас все признавали почему-то за двух сестренок: светлые волосы, кудри. Потом, уже в школе, да, совершенно живой мальчишка, который хулиганил вместе с нами. В общем, хороший был парнишка. Жалко, что сегодня не смог приехать Алеша Ершов на нашу встречу. Просто к слову сказать, притом, что он окончил театральный институт, но всю жизнь увлекался автоспортом, и сейчас это просто ралли-мейкер, председатель Ассоциации ралли. Поэтому вот такой он у нас еще человек.

Юлия Сычёва: Я тоже отношусь к той части ребят нашего класса, которые не пошли по гуманитарным специальностям. Я, на самом деле, даже в эту школу пошла как-то за своей сестрой. Потому что я в школе не знала, чем мне заниматься. И оканчивая школу, не знала, куда поступать. В результате я работаю в области финансов.

Но я хочу сказать о тех уроках, которые нам всем дал, конечно, наш преподаватель литературы Лев Соломонович Айзерман. Еще раз хочу к нему вернуться, потому что вот то, чему он нас научил, я думаю, все мы, даже те, кто не занимается гуманитарными профессиями, до сих пор помним, и в жизни это для нас играет большую роль. Потому что, например, он нам вообще не разрешал читать учебники. Когда мы писали сочинения по каким-нибудь литературным произведениям, он ставил нам такие темы, на которые мы должны были отвечать сами, не обращаясь к аналитической литературе, а просто анализируя произведение так, как можем. И приведу примеры тем. Например, когда мы писали сочинение по роману «Война и мир», то тема была: «Почему, лежа под небом Аустерлица, князь Болконский видит мертвое, укоризненное лицо жены?». Понимаете, не «образ народа или личности в истории», а вот такая тема. Когда мы проходили «Даму с собачкой» Чехова, то тема была: «Почему в городе N все серого цвета?». То есть мы сами, какие мы есть, должны были думать, читать. И главный вопрос, который он перед нами ставил всегда: «Что хотел сказать автор? И зачем он это написал?». И вот это тот вопрос, который я, например, вообще по жизни пронесла. Не только тогда, когда я читаю книги сейчас, когда я смотрю спектакли, фильмы, но просто даже когда футболисты наши выходят играть, я думаю: «Зачем они вышли?». Просто доходить до смысла во всем, я думаю, что нас научил, конечно, Лев Соломонович.

И конечно, тоже было очень много смешных и курьезных случаев. Потому что, как правило, все исписывали тетради на этих сочинениях, не обращая внимания на грамматику, на орфографию. Хотя, в общем-то, он у нас преподавал в том числе и русский язык, как я помню. И он нам ставил отметки: «пять» - «два», «пять» - «два»...

- «Пять» - «ноль».

Юлия Сычёва: «Пять» - «ноль» даже бывало, «ноль» - за русский язык. Он тоже не очень обращал внимание на русский язык. Разрешал все что угодно.

На самом деле, в 10-ом классе... вот Лена уже упомянула о том, что у нас тогда был конкурс аттестатов. И некоторых уже начинала одолевать панка, потому что мы не понимали, как мы будем писать сочинение в институте. Потому что когда я писала в институте сочинение «Кому на Руси жить хорошо», поэма Некрасова, для меня это было совершенно невероятно. С одной стороны, очень легко, а с другой стороны, совершенно непонятно, потому что нас никто не готовил и не учил. Более того, были произведения, которые он сам считал неинтересными, по программе, и он их проходил мимо. Зато мы читали очень много западной современной литературы, современных писателей – Распутина, Астафьева, которых вообще тогда даже взрослые-то не все читали. И это, между прочим, нас очень объединяло, потому что мы их обсуждали, мы спорили. Если выходил какой-то фильм, то мы ходили его смотреть. То есть нас всех, конечно, объединяло наше общее увлечение, которое он в нас развивал. И это, я думаю, мы все сохранили.

- И он говорил: «Пишите короткими фразами», - когда мы выпускное сочинение писали.

Юлия Сычёва: Да, он сам боялся, что мы сочинение выпускное не напишем. Потому что, конечно, очень нестандартный был подход. Но я считаю, что очень правильный, и мне лично он в жизни очень много дал. И думаю, что всем нам.

Вера Островская: В школе я была Верой Вайнтрауб. У меня техническое образование, но я всю жизнь была на сцене – танцевала сначала в детском ансамбле в школьные годы, потом в ансамбле МГУ «Русский сувенир». Я хочу сказать, что вот на фоне той серой брежневской жизни эта школа была таким подарком, который... Тогда мы, естественного, этого не понимали. Но это так скрашивало нашу жизнь!.. Была совершенно какая-то особая обстановка. У нас была необыкновенная теплота друг к другу, не было зависти, мы очень по-доброму друг к другу относились. Мы делали потрясающие вечера, концерты. И вообще, я хочу сказать, что я очень счастлива, что я училась в этой школе, училась всего полтора года, потому что тоже пришлось уйти за легкой жизнью, за аттестатом. И я живу недалеко от школы. И каждый раз ее проезжая, я думаю: «Боже мой, моя школа!». И благодаря одноклассникам эта встреча произошла, и я очень счастлива.

Наташа Борисова: В девичестве я Наташа Перкова. Слушая всех и пройдя вот эти 30 лет после окончания школы, анализируя... Двое детей у меня. И честно говоря, выбирая им образование и думая о том, куда детей направить учиться, то, к сожалению, сейчас такое, что существует блат, деньги и прочее, прочее. И вспоминая то, что было, мы, в общем-то, пришли все практически без блата, ну, не практически, а все. То есть в наше время не было такого вообще даже понятия. Я, честно говоря, девушка, так сказать, из провинции, и жила в это время в Мытищах. И вот сейчас я вспоминаю... Как я узнала об этой школе, я не помню.

Но была у меня история очень интересная, которая врезалась мне в память. Я сагитировала свою подружку Татьяну Мильгуеву. Если вы помните, она проучилась, а потом ушла. И мы пели. Папа у меня военный. И конечно, им казалось, что я сошла с ума. Мы с ней закрывались на кухне, пели, читали какие-то басни, какие-то отрывки. А так как у меня с памятью всегда было проблематично, то это у меня с трудом получалось. Короче, я ее сагитировала, и мы пошли с ней вместе на экзамены, уговорила ее. В итоге, она прошла, а я – нет. И ей пришла открытка: «Таня, вы прошли. Приходите». Не помню, но что-то нужно было еще. «И захватите с собой, пожалуйста, подружку». Причем «на вы». У меня эта открытка долгое время лежала. Там даже не помнили мое имя, кто я такая. «Захватите с собой подружку», - типа «авось сгодится». И в итоге, когда я пришла, мне сказали: «Вы, извините, не артистка. Но есть еще отделение театроведческое. Вы хотите?». «Ну, хочу». И пошла. И вроде получилось. Отучилась, все замечательно. И Лев Соломонович, для меня это преподаватель, который, на самом деле, развил именно (модное слово) мышление.

Но вот еще чем я благодарно нашей школе – это УПК, если помните. И был цех так называемый, и мы шили.

- Швея-мотористка.

Наташа Борисова: Да, швея-мотористка, причем отличница. И я поняла, что это мое призвание. Меня единственную сажали на оверлок, к которому никому не разрешали подходить. И я до сих пор помню эту ткань. Мы шили платья куклам. И мне так это понравилось, что после окончания школы... Какой театр?!.. Я ходила кругами вокруг метро «Аэропорт», там было какое-то училище театральное. И я хотела пойти на оформление – занавесы и прочее, прочее. То есть детская мечта была. Но мои родители говорили, что высшее образование должно быть сугубо техническим. Я поступила в институт, 5 лет отучилась, 15 лет отработала в проектном институте. Потом ушла по семейным обстоятельствам. И в 40 лет я все-таки вернулась к этим тряпочкам. Девочки, вот уже шесть лет я занимаюсь любимым делом. И мне не хватит еще вот этих (как нам говорили, сколько нам осталось) 30 лет, я боюсь, что я не умещусь в эти 30 лет. Потому что именно дизайн... я открыла для себя тот мир, который... Вот если бы 30 лет назад меня туда направили, но тогда это было немодно.

И поэтому я считаю, что школа мне тоже дала путевку в жизнь. И поэтому у меня, например, нет такого ощущения, что что-то прошло. Мне так все интересно!.. И я еще не освоила до конца эту профессию, общаясь с людьми. И актерское мастерство в данном случае в дизайне... то есть каждый раз это артистизм, и я считаю, что это замечательно. Вот эта школа, она мне дала многое.

Ольга Семякина: Я работаю в высшей школе на историко-философском факультете. Здесь очень много хороших слов говорилось о нашем классе. А когда я попала в наш класс, у меня было такое впечатление, что я попала просто в другой мир. И прежде всего, из-за отношений внутри класса, внутри самих учеников. Не только в отношении учителей к ученикам, но и среди самих учеников. И это настолько разнилось с тем, что было до этого, что я просто была поражена, что такое вообще может быть. Ну и конечно же, прежде всего, вот это стремление, как здесь уже говорили, учителей научить нас мыслить и иметь свое мнение, и не бояться это мнение высказывать. И это очень помогло потом в жизни. И теперь своим студентам я тоже пытаюсь вложить, чтобы прежде всего они умели думать и не бояться высказывать свое мнение. Ну и конечно, все 30 лет, пока не появился этот сайт «Одноклассники», я все время вспоминала наш класс с большой теплотой. И поэтому когда в Интернете увидела сайт, то я просто была счастлива. И я рада, что мы все встретились, увиделись, и не один раз. И надеюсь, что это будет не последняя наша встреча.

Александр Галкин: Я хотел бы продолжить разговор об Айзермане. Поскольку я пошел по его стопам, то вот то, что он дал с точки зрения литературы мне, это было, пожалуй, основополагающим.

Елена Фанайлова: Это ваш преподаватель литературы, да?

Александр Галкин: Да, преподаватель литературы. Айзерман Лев Соломонович. Он писал книги, и сейчас до сих пор пишет, и выходят его книги. Но главное – тот парадоксальный взгляд на литературу, который он нам сумел внушить. Вот Юля Сычёва сказала о том, что он давал нам западную литературу. А этого практически не делал никто. Причем серьезно давал. Мы читали и «Гамлета», мы читали и Голдинга, Антуана де Сент-Экзюпери, Хемингуэя, Брехта. Ну, Фолкнера не было, по-моему.

- Был. «Шум и ярость».

Александр Галкин: «Шум и ярость», действительно? Значит, это мимо меня прошло. «Шум и ярость» я через 30 лет прочел для того, чтобы сделать для студенток МГИМО курсовую работу. И через 30 лет вот возвратился к этому произведению. Наши будущие дипломаты, они помогают неимущим учителям и преподавателям вуза с помощью вот таких заказов.

Но вот, скажем, тема «Гамлета». Он ставил тогда, в 10-ом классе, центральные вопросы бытия. Допустим: «Гамлет» - это сила или слабость? И потом эти вопросы среди присутствующих возникали, я думаю, не раз. Вот Марина Брусникина (которая была Мариной Сычёвой), она сейчас ставит «Гамлета» во МХАТе. Я не раз обращался к «Гамлету» и когда преподавал студентам в военном университете. Там была английская литература. И я вошел в Шекспира, но все время вспоминал Айзермана. И Айзерман как бы дал эти темы, жизненные лейтмотивы, которые потом проходили через всю нашу жизнь. И даже вот эти лучшие минуты жизни Андрея Болконского, о которых сказала Юля, когда я даю лекции, то я использую то, что Айзерман давал тогда нам. Допустим, вопрос, который он все время задавал в связи с романом «Война и мир»: «Почему Кутузов ел курицу?». Вот с этого я начинаю лекцию, и эта лекция заставляет включаться, этот вопрос заставляет абитуриентов включаться неформально в сам текст Толстого. И в общем, то, что он дал, он дал очень многое. Этот парадоксальный взгляд, эту способность анализировать произведение, а в конечном итоге, и анализировать жизнь – это, в общем, благодаря Льву Соломоновичу Айзерману.

И кроме того, вот сейчас везде идет Единый государственный экзамен – это удивительное мероприятие, которое создали наши лидеры, вероятно. Так вот, ЕГЭ по литературе – это полный идиотизм, конечно, здесь сомнений нет ни для кого. Но ЕГЭ по русскому языку – это тоже, в общем, довольно глупо. И я опять же вспоминаю Айзермана. Когда он проверял наши сочинения, то он умел варьировать ошибки. То есть русский язык, он отличается тем, что там можно поставить двоеточие и тире в некоторых случаях, а иногда и точку с запятой, и вот эти вариации, которые есть в русском языке...

- Авторские знаки.

Александр Галкин: Да, вот именно – авторские знаки. Даже когда он проверял диктант, я помню, который пришел из РОНО, он прочитал этот диктант и обвел таким кружком двоеточие и поставил на полях тире, то есть можно поставить и тире. Для преподавателя русского языка, который понимает вариативность русского языка, это такой достаточно редкий случай понимания языка как языка с вариациями. А Единый государственный экзамен не подразумевает никаких вариаций. И к сожалению, жизнь пошла в таком русле и в таком ключе, что все строится на каких-то границах, четких категориях, а вариации и способность рассуждать и анализировать, которую нам дали наши учителя в школе, к сожалению, уходит из жизни. И вот этого не хватает. Но все-таки они нам это заложили. И мы опять же благодарны им.

Надежда Перцева: А я вот, в очередной раз слушая своих любимых одноклассников, постоянно себя ловлю на мысли, что помимо того, сколько нам дали педагоги, вообще весь наш образ жизни в этой школе, как он отразился на будущей жизни. Ведь мы же росли и становление наше было в очень непростое время. И если отслеживать судьбы... а здесь многих нет людей, но зная, через какие горнила люди проходили, ведь не один не сорвался. Менялись профессии, менялись страны, менялись мужья, становились бабушками, но вот эта жажда жизни, жажда познания, не ставить никогда точку, а в лучшем случае - запятую, многоточие, все что угодно, и вот этот творческий подход к жизни, когда не бывает безвыходных ситуаций, все равно что-то... Вот мне напомнили реплику нашего педагога по химии, который всегда говорил: «Дети, в жизни нет безвыходных ситуаций». И видимо, вот под этой маркой мы, так и не осознавая этого, и жили все эти 30 лет. И я просто подумала: «А почему мы сейчас такие счастливые, и встречаемся, и взахлеб это вспоминаем?». Потому что эти идеи, эти остовы, эти камни в основании, которые были заложены в школе, они, наверное, нас и вывезли, наверное, нас и спасли. И то, как мы сейчас встречаемся, как мы радуемся друг другу, наверное, это, собственно говоря, и есть, ну, не отголоски, но основа, которая была заложена в то время. Вот 30 лет спустя мы понимаем, что же мы, собственно говоря, приобрели 30 лет тому назад. Мы богатые и счастливые.

Оксана Костя: Я немножко рассказала о ребятах, с кем я училась, а сейчас еще хочу добавить. К сожалению, наверное, так случилось, что моя специальность не связана с творчеством. Но та любовь, которая была заложена к этому с детства, она, конечно, не прошла и не исчезла. Все, что я пытаюсь в своей жизни... как я пытаюсь реализовать, может быть, свою любовь, это то, что я пытаюсь все время какие-то выдумывать сценарии Новых годов, проведение каких-то встреч с нашими детьми. И я хочу сказать, что вот то, что мы встретились через 30 лет... ведь никто не почувствовал, что эти 30 лет прошли. За эти 30 лет, действительно, многое с нами что случилось. Вы посмотрите, никто из нас, в принципе, не стал обсуждать вот эти годы, что мы делали, как мы растили детей, как мы теряли что-то в жизни. Вы посмотрите, как мы общаемся. Мы общаемся и вспоминаем радостно все, что с нами происходило тогда. У нас нет грустных лиц, мы вспоминаем взахлеб те смешные истории, которые были у нас в школе, на уроках, как мы сбегали с уроков, чтобы попасть вовремя на спектакль, на выход спектакля Театра имени Ленинского комсомола. Мы выдумывали совершенно фантастические истории, как удрать с уроков. Мы жили все в разных районах Москвы, а школа находится в центре. Опаздывали регулярно, и у каждого была своя байка, почему опоздали. Потому что многие добирались на двух-трех транспортах. Наш замечательный директор – ему светлая память, это его было детище – Николай Георгиевич Корт, необыкновенно творческий, светлый человек, которого мы могли встречать... и все прекрасно это помнят, мы ходили в театр, и вот все, наверное, встречали его – он обязательно с женой сидел на первых рядах. Он был заядлым театралом.

- Хотя был физиком.

Оксана Костя: Да. Он нас просто обожал. Это было его детище – театральная школа. И все наши вот такие шалости, которые, конечно, в любой другой школе бы не прошли даром, и конечно, это были бы какие-то записи в дневниках, вызовы родителей и прочее, прочее – наши опоздания, прогулы – но это все нам сходило с рук, потому что он нас просто обожал. Поэтому вот эта атмосфера, о чем уже ребята говорили, любви к нам, просто в школе мы ее чувствовали. То есть это был культ.

И еще. Когда я поняла, что мой сын растет гуманитарием, и когда я поняла, что вот уже такой возраст – где-то последние классы школы, и надо как-то определяться, может быть, с какой-то специализированной школой, у меня не было даже другой мысли... Совершенно не театрал, но гуманитарий. И первое, куда мы поехали, - это, конечно, в нашу 232-ую. К большому сожалению, вот нет той школы, которая была раньше. И я с огромной болью говорю о том, что наш замечательный литератор, к сожалению, тоже в этой школе больше не работает. Мы его разыскали, он работает в другой школе, Лев Соломонович. Но, к сожалению, он даже отсоветовал, потому что та школа уже не гуманитарная. И к сожалению, сын там не учился. Я просто говорю о том, что эта любовь и эта память о том, насколько сильная школа была, и образовательный уровень в школе был очень высоким, и плюс, вот ту атмосферу очень хотелось, чтобы ее и сын пережил тоже. Потому что мы все рассказываем сейчас про эти встречи. Мы все рассказываем, как мы учились. Мы рассказываем все вот эти смешные случаи, которые с нами происходили на уроках. И я понимаю, что это, наверное, невольно происходит. То есть те, кто нас слушает, невольно начинают люди завидовать тому, что... Я ловила очень много на себя и взглядов, и просто люди говорили, «Как тебе повезло! Какая у вас была интересная в школе жизнь! Как вы интересно жили!».

Елена Фанайлова: На самом деле я вас слушаю, и я вам, правда, завидую.

Елена Кузнецова: Николай Георгиевич Корт, наш директор, который, к сожалению, уже ушел из жизни... Мы очень много сегодня говорили о Льве Соломоновиче. Но школу, действительно, организовал директор. И он не только нас набирал, но и весь педагогический коллектив. Собственно, учителя, которых мы сегодня все вспоминаем, тоже там не случайно, не с неба упали. Он каждого подбирал. То есть это был, знаете, гурман, он выбирал, подбирал каждый ингредиент.

И я сразу вспоминаю забавный случай по поводу любви руководства к нам. Дело в том, что нам в 9-10-ых классах не обязательно было носить школьную форму. В принципе, требование было одно – что должен быть фартук, черный фартучек. А так – юбка, свитер или платье. Вот у Сычёвых были кримпленовые платья, модные по тем временам. И у меня тоже была кримпленовая юбка, свитер и сверху фартук. И уже к 10-му классу... Вы знаете, мы же девушки, артистки молодые, в «Ленкоме» прыгаем, естественно, уже красились, колечки, уши все прокололи, кулончики. И я ходила просто как ворона, обвешанная всем, чем можно, 45 браслетов, 38 кулонов. И вот я, как всегда, опаздываю в школу, я прилетаю, уже второй звонок. Я сняла верхнюю одежду, стою перед зеркалом, крашу губы, какие-то последние штрихи. И идет Николай Георгиевич Корт. Он кричит: «Кузнецова!». «Все-все, я уже бегу». «Стой!». Он смотрит на меня, а я ничего не могу понять. Я говорю: «Николай Георгиевич, уже второй звонок, мне надо бежать». «Ты все, - говорит, - одела? Ничего не забыла? Вот колечки, сережки...». Я говорю: «Нет, все на мне. А что, собственно, нельзя?». Он говорит: «А юбка где?!». То есть я надела свитер, сверху фартук, плащ, и я так прибежала в школу довольно счастливая, в колготках. «Немедленно домой!». Ну, естественно, никаких порицаний, жалоб родителям. Никогда они на нас не «стучали», несмотря на то, что мы и покуривали на лавочке около школы, и на чердаке покуривали, и прогуливали. Они не создавали нам проблем с родителями. Вот как многие любили в старой школе: только чихни – и весь дом уже знает, что ты там набедокурил. Вот здесь была какая-то дружба взрослая. Не подставляли они нас.

Марина Павлович: Я бы хотела добавить несколько слов. Дело в том, что я в этой школе (вот тут, наверное, одна-единственная) училась с 1-го класса. И вот надо сказать, что это отношение было не только к старшей школе, вот именно к нашему театральному классу, но оно было вообще такое в школе. И это шло именно от нашего директора, от интеллигента, в хорошем, в старом понимании вот этого слова.

Ну а как нас учили думать... Вот такой маленький штрих. Нас учили все время размышлять и писать свои мысли. И когда я поступала в Историко-архивный институт, я была одна из немногих, кто обладал абсолютной грамотностью. То есть у меня было по русскому всегда «пять». И вот притом, что у меня в сочинении не было ни одной ошибки, мне было написано «три» за сочинение по литературе, и с такой пометкой «слишком много своих мыслей». То есть – все, высшая похвала, что называется. И слава Богу, что так получилось, потому что я поступила потом на заочное отделение в Историко-архивный институт. Родители мои были совершенно в шоке. То есть для них архивист – это дама в какой-то старой, серой юбке, в какой-то непонятной кофте. И отец мой рыдал: «Неужели ты хочешь стать этим пугалом?». Но я как-то всю жизнь потом старалась доказывать, что, скажем так, мы, архивисты, не такие. В каждый какой-то свой доклад, в свою работу вносить что-то новое, совершенно иначе. Когда я делала диссертацию по XVIII веку, я старалась ее писать так, как, в принципе, почти приключенческий роман. Поэтому, в принципе, она так потом и воспринималась где-то в докладах, какие-то вещи. Если была какая-то установка, что это было именно так и нужно говорить именно так, то я всегда находила потом по документам, что это все-таки по-другому. То есть по принципу: стрижено, нет, брито, - но это все равно должно быть именно так. И в этом плане, я считаю, класс дал очень многое.

И замечание на тему того, почему нам так интересно встречаться каждый раз сейчас. Все-таки тогда было это деление на актерскую и театральную группу. Или даже так: оторвы и праведники. Но все-таки было некоторое ощущение этих двух групп. Ну, я тогда относилась к группе праведников. Хотя, честно говоря, может быть, мы даже и не умели слушать друг друга. А вот сейчас мы встретились, и мы научились за все это время слушать и понимать друг друга гораздо больше, и узнавать вот те океаны, которые, может быть, в силу какой-то скромности, может быть, каких-то еще личных качеств боялся выставить вот это все на всеобщее обозрение. А сейчас какие-то барьеры ушли, и мы общаемся, и нам, действительно, интересно, и мы можем понимать друг друга, и слышать, и слушать друг друга. Вот то, о чем я хотела бы сказать.

Каринэ Серебрякова: Вот меня Марина, конечно, поразила. И мы все время вспоминали о том, как было, и было здорово, и очень много было всякого веселого, радостного и смешного, и грустного, и много очень всяких баек. И одну маленькую баечку я расскажу, как иллюстрацию к тому, как наши преподаватели нас уважали. Вот что для меня самым интересным и самым ярким было – это уважение, чего я не видела в своем окружении до этой школы. Когда моего отца вызвали в школу, он ворвался туда со страшной силой всего армянского темперамента, стал бегать по школе и орать: «Где моя дочь?». Я так перепугалась, что позвала на помощь наших мальчишек. Они меня посадили на стул и, как на троне, внесли в учительскую. И это было настолько поразительно, что все учителя приняли эту «королевскую» позу и с отцом поговорили очень, так сказать, по-доброму. И больше его не вызывали.

И я хочу свою речь завершить тем, что я даже на форуме на «Одноклассниках» задала вопрос: «Почему мы вот сейчас так встречаемся через 30 лет?». И у меня есть некая идея, что в нашем возрасте уже предстарческом, когда мы уже все такие солидные, со степенями, заслуженные писатели и артисты, экономисты и так далее... Ну, солидность, она так и прет из нас. Вот мы идем по улице, а солидность впереди нас бежит. И нам в этом возрасте очень сложно находить новые контакты. То нас ученики окружают, то клиенты, то зрители с почтением, с цветами обступают, то еще кто-то. А мы здесь, встретившись через 30 лет, увидели разных людей, совсем других и новых. И мы вот этот период, когда надо знакомиться, опять же рассказывать о себе, сближаться, мы его опустили. И мы сейчас общаемся, опустив года два такого знакомства и сближения. И это очень интересно. Каждый настолько интересен, настолько ярок, настолько личность, что это поражает.