Владимир Тольц: В 2007 году мы ввели в этой программе рубрику о книгах, прочитанных историками. И сейчас попробуем кратко суммировать кое-что из прочитанного ими.
Начнем с того, что прочел недавно профессор кафедры этнологии Европейского университета в Петербурге Илья Утехин. Это книга Алана Купера «Психбольница в руках пациентов», вышедшая в питерском издательстве «Символ+» в 2004 году.
Илья Утехин: Эту книжку я позаимствовал у своих друзей-программистов. Она странная, она не такая как обычно книжки, которые я читаю. Автор книжки Алан Купер, в прошлом сам видный программист, а ныне консультант по дизайну взаимодействия. То, чем занимается Алан Купер, и мы узнаем об этом из книжки - изобретение того, как человек будет чем-то пользоваться, как он с вещью будет общаться. Иногда вообще ничего особенного не требуется изобретать, положим, с лопатой или с ножом проблем не будет, потому что понятно всем, как лопатой пользоваться, все знают, что такое копать и как это делают. Даже если ты не землекоп-профессионал, интуитивно понятно, что делать с лопатой. Со многими другими предметами, которые окружают нас в быту, в частности, дело сложнее.
Дизайн взаимодействия, он, например, про мою микроволновку, которая была куплена когда-то со скидкой. У микроволновки, у многих других бытовых устройств есть внутри разные сложные штучки, микросхемы и про многие устройства простому смертному вообще непонятно, как они действуют, в отличие от языков пламени и энергии поля, которая в микроволновке глазу не видна. Кстати сказать, я довольно быстро понял, почему микроволновка была с уценкой. В инструкции было написано: вы на всякий случай ставьте туда внутрь стакан воды, потому что если там дверца закрывается, а еще не дошло до конца, то начинает саморазрушаться, потому не отключается нагрев. Люди, когда ее проектировали, не догадались предусмотреть что-то такое и теперь бедным пользователям приходится ставить туда стакан с водой. Подобные вещи, подобные коллизии, но только не с микроволновкой, не с такими относительно простыми и прозрачными вещами, а с компьютерными программами описывает автор книжки.
Вообще он всячески пытается встать на защиту пользователя таких вещей от людей, которые по недосмотру или по другим менее уважительным причинам создают вещи, общение с которыми у обычного человека вызывает злость. Умными словами принято говорить, что у них такой неудачный интерфейс. Но это вежливо сказано, я бы руки оторвал. Точнее, отправил бы заниматься другими, менее вредными делами, скажем, служащих фирмы «Тошиба», которые придумали мой неплохой в общем-то видеомагнитофон. Какие-то функции у него доступны только через пульт дистанционного управления, кнопок на панели нет. А если в пульте сели батарейки? Я позавчера искал как открыть отсек батарейки минут десять. О наличии этого отсека меня предупреждал только здравый смысл, никаких внешних свидетельств о его присутствии не имелось. Наверное, предупреждала инструкция, чтение которой, подозреваю, настолько меня угнетало, что я бессознательно ее засунул куда-нибудь.
Вот про такие коллизии с компьютерами и с программами, у которых слишком много функций, причем большей частью этих возможностей и функций мы никогда не пользуемся, и написана эта книжка. Дело в том, что фотоаппараты, банкоматы, видеомагнитофоны, автомобили, многие другие устройства с программным обеспечении ведут себя, несмотря на все различия, очень похожим, очень узнаваемым компьютерным образом. Причем часто те, кто их придумывают, говорят, что виноват пользователь. Есть пользователи неподготовленные, а есть продвинутые пользователи. Продвинутые пользователи - это такие, которые готовы в меру своих способностей радоваться тому, что программа работает и зарывать глаза на то, как неудобно с ней общаться. Так что, видите, такие продукты, такие вещи делят людей на классы. Есть люди неполноценные, которые не умеют общаться с такими вещами, а есть энтузиасты, для которых не проблема пробиваться через множество экранов, которые требуют от нас ответов на вопросы, выбора из меню, нажатия одной из многих кнопок и постановки галочек. Автор книжки предлагает нам хорошую метафору. Он говорит: это как восхищение танцующими медведями со стороны энтузиастов компьютеризации, таких продвинутых пользователей. То есть медведи, знаете, если они танцуют, они самим этим вызывают восхищение, и это восхищение многих людей отвлекает от мысли о том, что на самом деле это не очень хороший танец, не совсем нормальный.
И тут интересные аналогии проводятся между пользователями, апологетами технологий и жертвами «стокгольмского синдрома». Знаете, как жертвы террориста, захваченные в заложники, защищают этого террориста, к которому попали. Ведь он разрешает сидеть, дает попить и даже в туалет выводит. Вот они и начинают его защищать. Понятно, с кем в пределах этой аналогии сравниваются разработчики программ. Увы, это сравнение, как показывает Алан Купер, имеет под собой основания. Он рассказывает нам о коллективной психологии разработчиков программного обеспечения, о психологии людей, как он формулирует, с нетипичной подготовкой, нетипичной индивидуальностью и нетипичными склонностями. Соответственно, он показывает, какие факторы определяют конечный вид и функционирование программ и таких продуктов.
Это специальная, новая, относительно новая область исследований, которая называется взаимодействие человека и компьютера. Чтобы общение с программой или техническим устройством делало людей, если не счастливыми, то ну хотя бы довольными, автор этой книги говорит нам, что дизайн взаимодействия должен предшествовать созданию продукта, он должен продумываться на самом первом этапе, на уровне технического задания, когда определяются цели взаимодействия. И самый интересный метод для этого, который предлагает Алан Купер - это представить себе конкретных персонажей, людей с выдуманной, но характерной биографией и именем, с конкретным набором умений и мнений и поставить их в центр проектирования, то есть проектировать продукты для этих конкретных людей, а не вообще. Так что, видите, психбольница – это индустрия высокотехнологичных изделий. Во главе всего там инженеры и программисты, у которых своя логика. Они ценят мощь и богатство функций программ, но они не в силах оценить свои произведения с точки зрения простого человека, который будет этими программами пользоваться. Вот это и есть та самая психбольница, которой заправляют пациенты. И с этим надо что-то делать. Поскольку сам автор представитель этой высокотехнологичной индустрии, есть надежда, что однажды когда-то эта психбольница будет выпускать какие-то другие продукты, с которыми нам будет легче общаться.
Владимир Тольц: Питерский этнолог Илья Утехин.
Американский историк, профессор из Чикаго Йоханан Петровский-Штерн в январе рассказывал в нашей программе о вышедшей в издательстве Йельского университета книге Джошуа Рубенстайна и Владимира Наумова ««Сталинский тайный погром. Послевоенное судилище над Европейским антифашистским комитетом»
Йоханан Петровский-Штерн: Многие западные советологи объясняют уничтожение Еврейского антифашистского комитета советским антисемитизмом, государственным вообще и сталинским параноидальным, в частности. Антисемитизмом, который приобрел очертания погрома после приезда Голды Мейер в Москву, когда десятки тысяч москвичей пришли выразить ей свои молчаливые восторги солидарности. И тогда власти решили, что евреи более не самое лояльное национальное меньшинство в Советском Союзе, а самая настоящая этническая диаспора, только и мечтающая предать социализм и сбежать в свой буржуазный Израиль. Может быть и так. Но из книги «Сталинский тайный погром» возникает другая картина. Между советскими евреями и властью возникла влиятельная активная организация, пользующаяся международной репутацией, санкционированная Кремлем и претендующая на то, чтобы представлять интересы советского национального меньшинства. Еврейский антифашистский комитет оказался организацией, к которой обращались как к самой советской власти, как пишут в Кремль, как взывают к милости вождя. Из провинциального ходатая комитет вырос в еврейское советское лобби. Разумеется, власть воспользовалась первым же предлогом, чтобы от него избавиться. Поэтому уничтожение Еврейского антифашистского комитета вовсе не результат русского или советского антисемитизма, и не попытка расправиться с советской культурой на идиш, и не сталинский ответ на образование немарксистского Израиля – это катастрофа восточноевропейских евреев, которых социализм эмансипировал, даровав им свободу и равенство, но при этом отнял право на братство. Это трагедия евреев, глубоко и бескорыстно поверивших в социализм.
Владимир Тольц: Профессор истории из Чикаго Йоханан Петровский-Штерн.
2007 – год 70-летия Большого террора. Об одной из книг, советскому государственному террору посвященных рассказывал в нашей программе московский историк Арсений Рогинский – председатель правления международного историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал».
Арсений Рогинский: Только что вышла в Санкт-Петербурге книжка молодой исследовательницы, ее зовут Софья Чуйкина, называется «Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград, 120-30-е годы)». (…) О чем же эта книжка? Сама она определяет эпоху и то, чем она занимается, проблему главную, как проблему большого компромисс. Мы говорим «Большой террор», «великие стройки». Эти слова «большой» и «великий», они всегда приписываются первому 20-летию советской истории. А был большой компромисс между прошлым и настоящим. И поисками этого компромисса занимались по сути дела все люди в ту эпоху. Эпоха изменилась. И потребовалось для того, чтобы выжить, существовать, как-то творить даже в новое время, потребовалось всем пересмотреть свою старую биографию и свою семейную историю и создать новый вариант этой биографии и истории, такой приемлемый советский вариант. Ведь, по сути дела, в каждой биографии, в каждой судьбе был какой-то изъян. У кого-то был родственник-эмигрант, кто-то служил в Белой армии, кто-то где-то не там служил в дореволюционную эпоху, у кого-то были какие-то родственники, признанные социально-опасными элементами, у кого-то были батраки и так далее. Все это надо было замаскировать и каким-то образом представить свою семейную и свою личную историю каким-то новым образом, совершенно приемлемым и лояльным. И поиски этого представления занимали у людей огромное количество времени.
Совершенно ясно, что самым уязвимым слоем населения было дворянство, потому что сотни анкет, в которых они должны были все время писать и записывать, кто они такие и дальше от этого определялась судьба, определялся прием на работу и в вуз. (…) . Мне кажется, что эта книга очень интересна и сегодня в некоторой степени поучительна. Потому что снова началось встраивание старых биографий в политический контекст. Были годы в первые годы после перестройки, перестройка и сразу после, когда вдруг огромное количество обнаружилось оппозиционеров явных и тайных. Потом эту оппозиционность стали замалчивать. То скрывали, то, наоборот, стали рекламировать свою принадлежность к каким-то структурам, к которым принадлежать считалось в одни годы неприлично, а в другие годы, наоборот, оказалось престижно. Важная, талантливая и, по-моему, хорошо написанная, хотя иногда немножко мудреным языком, книга.
Владимир Тольц: Но возвращаясь к книге молодого питерского социолога: у человека, не читавшего еще это исследование, невольно возникает «социологический» вопрос – куда делся весь это класс «бывших», от которых осталась лишь «дворянская память»?
Арсений Рогинский: По сути, куда делось дворянство? После 45-го года о них перестали говорить в прессе, их как бы не стало. Еще с конца 30-х исчезли семейные архивы, частично уничтожены. Были распроданы или куда-то делись портреты предков. Я говорю о тех, конечно же, кто уцелел. Куда делось дворянство? Оно стало служилой советской интеллигенцией, частично лояльной, частично фрондирующей, частично оппозиционной. Оно растворилось.
Владимир Тольц: Московский историк Арсений Рогинский.
Мой пражский коллега, исследователь истории Англии Кирилл Кобрин рассказал в нашей программе о книге английского философа и социолога Джулиана Богини, решившего в поисках национальной идентичности выяснить, что такое «английскость». С этой целью он на полгода уехал в «совершенно типичный английский город» Ротерхэм и попытался «жить как все», а результат описал в книге.
Кирилл Кобрин: Книга называется «Обычный город», город такой, как все. Там он подводит некоторые результаты своих исследований и делает совершенно потрясающий вывод. То есть он пытается объяснить, что такое английскость, не британскость общая для всех подданных Британской империи, а именно английскость. Для нас, тех, кто живет за пределами британского острова, британских островов, английскость - это какие-то лорды в цилиндрах и смокингах, это скачки в Эскоте, это королевская семья, чай, крикет. А на самом деле Богини утверждает, что английскость – это набор привычек и вкусов английского рабочего класса. То есть не крикет, а футбол, не походы в дорогие рестораны, а еда, которую подают в пабе. И вот, с его точки зрения, как раз здесь и есть нерв так называемой английскости - это совокупность привычек действительно английского рабочего класса, но рабочего класса в широком смысле, класса наемных работников.
И в завершении этой истории, которая довольно любопытная и которая наводит на мысли, что людей, которые ищут русскую национальную идею, русскую национальную или российскую национальную идентичность, неплохо бы послать на полгода в какой-нибудь город вроде Арзамаса или Павлова или Нижнего Тагила, пусть они поживут там полгода, суммируют свои наблюдения, поживут жизнью тамошних людей и опишут то, что они с помощью присущей науке методологии и прочих способов, опишут то, что они там увидели и таким образом можно заложить некие основы новой, наверное, национальной идеи. Пусть они смотрят ток-шоу или реалити-шоу «Дом-2», пусть они слушают группу «ВИАГра», пусть они читают газету «Московский комсомолец» или «СПИД-Инфо» и только это, посмотрим, что из этого выйдет. Очень любопытный эксперимент.
Но в завершении хочу рассказать очень интересную историю, которая многое открывает для тех, кто считает, что вот эта национальная идентичность – это нечто основное, посконное, корневое и так далее. Так вот, Богини в один из дней, когда он жил в этом городке Ротерхэм приходит в паб и видит объявление, что теперь повар этого паба готовит и таиландскую еду. Богини берет пинту пива, встает у стойки рядом со своим местным приятелем, и тот говорит: «Я не хочу, чтобы здесь была таиландская еда, мы вообще не хотим иностранной еды, мы хотим есть такие привычные наши типичные вещи, которые мы обычно привыкли здесь есть – например, лазанью».
Владимир Тольц: Исследователь британской истории Кирилл Кобрин.
И еще об одной вышедшей в 2007 году книге мы успеем вспомнить сегодня. О ней нам рассказывал питерский историк профессор Евгений Анисимов
Евгений Анисимов: Как-то недавно я ехал в автобусе с молодыми людьми (теперь большая часть населения для меня молодые) и рассказывал что-то из недавней истории, из советской истории. И я сказал, что это, де, было до полета Руста. Молчание, которое после этих слов повисло в автобусе, говорило, что они не знают, кто такой Матиас Руст и что он, проломив всю российскую систему ПВО, сел возле Кремля на Васильевском спуске, месте, облюбованном ныне прокремлевской молодежной организацией «Наши». И я стал рассказывать всю эту историю. И чем больше я говорил, тем больше понимал, что выступаю в роли Баяна, летописца. И вдруг страшная ответственность легла на мои плечи: нужно было все-таки дать какую-то объективную, как мне казалось, картину происшествия. По крайней мере, не соврать. И все меньше и меньше красок и разнообразия было в моей речи.
Советское прошлое действительно стало легендой, историей. Когда профессор в вузе рассказывал студентам о том, что дома хранить Солженицына было опасно, что у людей вскрывали полы, их могли посадить, то студенты спрашивают: почему вы не читали эти книжки в библиотеке или в интернете? Молодые люди не возьмут в толк, почему для поездки за границу нужно было получить бумагу, подписанную неким «треугольником» и зачем нужно было иметь знакомого мясника, чтобы к празднику сварить студень.
Это все я рассказываю к тому, что недавно вышла замечательная книжка Натальи Борисовны Лебиной «Энциклопедия банальностей. Советская повседневность, контуры, символы, знаки». Именно в этой книжке предпринята попытка сохранить уходящую советскую эпоху. Это не филологическая работа, не словарь в традиционном смысле этого слова, а сочинение историка. И в этом есть ценность книги. Потому что там, в отличие от словаря, вовсю стоит проблема семиотической реконструкции советской повседневности - одна из интереснейших тем современной науки.
К примеру: «выпивончик» - так ласково называли в середине 70-х годов небольшие спонтанные застолья с ограниченным количеством выпивки и без тяжелой закуски. В художественной литературе и публицистике 70-х существительное «выпивончик» часто сопрягалось с прилагательным «легкий». Дело в том, что после постановления ЦК «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма» 72-го года в стране была ограничена продажа спиртных напитков крепостью 30 градусов и выше. Одновременно промышленность нарастила производство 28-градусных напитков, виноградных и плодово-ягодных вин, которые употреблялись прямо на рабочем месте. Современник вспоминает: «Повсеместно была распространена традиция празднования дней рождений в коллективах, такой «междусобойчик», «выпивончик», что обеспечивало для всех семейное железное алиби на весь вечер». Появление данной практики вовсе не свидетельствует о беспробудном пьянстве советского человека на работе, скорее это свидетельство роста корпоративных связей, которые не вписываются в универсальную модель служебных отношений. А к концу 80-х ласковый термин «выпивончик» стал дополняться нежным понятием «бухарик», то есть легкий алкоголик.
Или, например, такой термин как «Голубой Дунай». После войны, Великой Отечественной воны в народе так назывались многочисленные пивные. В маленьком городе Шуя славилась пивная, расположенная над чайной. Современник вспоминает, что в «Голубом Дунае» подавали водку, пиво и закуску. Можно было выпить «под крестик», то есть в долг. Это так напоминало дореволюционную историю жизни.
«Козел» – так именовали в 60 годы игру в домино, весьма распространенное времяпрепровождение в часы досуга и обеда. Внешне лишенная азарта процедура забивания «козла» не была гонима властями, в отличие от зловредных карточных игр. В домино играли в обеденные перерывы на предприятиях, зажав в согнутые ладони костяшки, с треском выкладывали их. От названия игры появилось слово «козлятники». Пристрастие к домино, как виду досуга, развилось в 60-е годы и запечатлел советский кинематограф. В комедии Гайдая «Кавказская пленница» есть эпизод, в котором Балбес виртуозно проводит одновременный сеанс игры в домино.
«Лапша» – такое бакалейно-гастрономическое наименование получила модная в 70-х годы машинная вязка трикотажных изделий. «Лапшой» называли сами изделия, чаще свитера, джемпера в мелкую резинку. Они легко растягивались по фигуре и одновременно не теряли формы.
А вот другой термин – «манная каша». Это словосочетание никакого отношения не имеет к питанию. Так в быту в 50-е годы называли толстую микропористую каучуковую подошву светлого цвета. Европа ведь уже отказалась от ношения галош, в холодную сырую погоду европейцы предпочитали надевать теплую обувь на непромокаемой подошве. А в середине 50-х в СССР выпуск подобной продукции только налаживался. Поэтому в ботинках на толстой микропоре советские карикатуристы изображали стиляг. Но люди умели как-то к обычной обуви наваривать каучуковую «манную кашу». Майским пленумом ЦК 58-го года было принято решение увеличить производство обуви на так критиковавшейся микропористой подошве в сорок раз.
«Раскидайчик» – одна из немногочисленных базарных игрушек эпохи НЭПа, которая дожила до перестройки. Это был небольшой с детский кулачок мячик из бумаги, набитый опилками, стянутый меридианами ниток на длинной и тонкой резинке, брошенный, он возвращался к владельцу. Продавали их только почему-то цыгане и в основном в праздничные дни – 1 мая и 7 ноября. Компанию «раскидайчикам» составляли карамельные петушки на палочке, имевшие особый вкус подожженного сахара и воздушные шарики. И все это было важной частью атрибутики публичных празднеств послевоенных времен.
Русское чудо. В 63 году два кинематографиста из ГДР создали фильм «Русское чудо». Он рассказывал о грандиозных переменах в жизни советских людей. Фильм с успехом многократно демонстрировался в СССР. А в быту в этот год «русским чудом» прозвали появившийся батон за 13 копеек с добавкой гороховой и кукурузной муки. К производству белого хлеба по этой рецептуре правительство было вынуждено прибегнуть из-за экономических трудностей 62 года.
Или, наконец, «цыпленок табака» – самое шикарное из доступных ресторанных блюд 60-х годов. В условиях нарастающего дефицита мясных продуктов, связанных с хрущевскими экспериментами на куриное мясо, позволяло решить проблему общественного и домашнего питания. Высоцкий писал: «Сидели, ели мы «цыпленка табака», а в это время нас попутало ЧК. В зэка Петрова, Васильева в зэка». В начале 70-х годов по мере возведения мощных птицефабрик советские хозяйки стали осваивать приготовление «табака» в домашних условиях, а промышленность тут же подсуетилась и наладила выпуск специальных сковородок, они имели крышку с прессом для расплющивания синюшных куриц, стоимостью рубль 75 за килограмм. Буханка хлеба тогда стоила 12 копеек.
Автор предисловия пишет: «Пройдет какое-то время и новому поколению придется долго и подробно объяснять законы функционирования общества, в котором существует всего одна политическая партия, а выборы безальтернативны и всегда со стопроцентным положительным голосованием при полной явке избирателей. В удивительное время живем мы». Вот это автор писал в прошлом году, а уже сейчас мы можем сказать, что в общем-то люди привыкают к тому, что может быть одна политическая партия, что выборы безальтернативные, почти всегда стопроцентным результатом. Потому что ничего не бывает просто так и прошлое, оно всегда возвращается, а советское в особенности. Потому что такое количество людей страдает от свободы, которая им не нужна. Оно как-то не думает о том, что вместе с этими безальтернативными выборами и со стопроцентным положительным результатом вернется и «выпивончик», и «козел», и «русское чудо», и «раскидайчик».
Владимир Тольц: Рассказывал историк Евгений Анисимов.
Надеюсь, что в наступающем новом году он и другие постоянные участники нашей программы продолжат делиться с нами своими впечатлениями о прочитанном.
