В этом году вышли две монографии, посвященные видному русскому мыслителю XIX века — Константину Леонтьеву: Станислав Хатунцев «Константин Леонтьев, интеллектуальная биография», издательство «Алетейя», и Роман Гоголев «"Ангельский доктор" русской истории. Философия истории К.Н. Леонтьева», издательство «АИРО — XXI».
Книги написаны кандидатами наук и выпущены солидными издательствами, которые мы уже хвалили в прежних выпусках «Поверх барьеров». Новые поступления тоже можно похвалить, если предположить, что Станислав Хатунцев и Роман Гоголев сочиняли пародии. Потому что в обеих книгах (они, заметим, очень похожи) концептуальная составляющая находится в анекдотическом противоречии с конкретными фактами, которые предъявлены читателю. «Силачом слыву недаром / Семерых одним ударом» — а дальше тебе показывают семь дохлых мух.
Итак, Константин Николаевич Леонтьев (1831—91) — политический публицист и литератор, один из вдохновителей той мрачной реакции, о которой мы недавно говорили в связи с биографией Головнина.
Теперь открываем новые книжки. Согласно первой, Леонтьев был «блистательный философ» «общемирового масштаба». Во второй его представляют так: «В силу гениальной самобытности природный алмаз его учения не слишком легко поддается огранке научного анализа, что рождает целый шквал эмоций, которые постепенно застывают в виде экспрессивных мазков…» (Гог., 11). Ей-богу, так и написано. А дальше начинают застывать экспрессивные мазки, то есть суждения «мыслителя» Леонтьева по разным конкретным вопросам. Начиная с юношеских увлечений. Оказывается, французская революция «импонировала ему главным образом потому, что в иллюстрированном журнале были очень героические картинки», но контрреволюция тоже понравилась, потому что новый император «проехался по Парижу верхом, с напомаженными усами» (Х, 66).
Заметьте, юноше не 10 лет, а все 20. Пройдет еще много лет, и мы увидим, как вполне сформировавшийся «мыслитель» при «открытии Суэцкого канала… оставлял без внимания все, что касалось самого канала и интересовался гораздо больше императрицей Евгенией… и вообще важными персонами, присутствовавшими на празднествах» (Х, 137). Там же, на Востоке, он пришел к выводу «об относительной полезности турецкого ига» для христианских народов, потому что «без турецкого презервативного колпака разрушительное действие либерального европеизма станет сильнее» (Х, 119). Иными словами, болгарам лучше смириться с тем, что их режут, потому что в мертвом виде они уж точно не попадут под разлагающее влияние Европы. Забота проявлена и к русским крестьянам.
«Леонтьев считал, что просвещение народа, которое в современную ему эпоху могло быть осуществлено только по-европейски, погубит историческое лицо России», а ведь «именно безграмотный русский народ,… лучше, чем высшее или же ученое общество…., сохранял культурную самобытность» (Х, 163). Он вообще добрый христианин, не то, что какой-нибудь еретик-протестант или подпольщик-социалист. «Леонтьев пишет, что новоевропейская гуманность старается вытеснить, «стереть» из повседневной жизни полезные для спасения человека обиды, разорения, горести, которые в христианстве осмысливаются как «посещение Божие» (83).
Вот идейные первоисточники якобы нового якобы искусства, которое Марина Тимашева ярко описала в рецензии на шоу «Июль»: «…Нет ничего безусловно нравственного, а все нравственно или безнравственно только в эстетическом смысле» (Х, 113, 73). На почве такого «виталистического эстетизма» и преклонения перед «личностью», «но не всякой, а лишь аристократической» (Х,113, 107) Леонтьев сходится с Ницше, что с удовлетворением отмечают оба наших автора. Я бы добавил — через Ницше Леонтьев сходится еще кое с кем. Тут, конечно, загвоздка. Пафос обеих книг — как бы религиозный, а ницшеанство и христианство… сами понимаете. Роман Гоголев легко разрешает противоречие. Оказывается, Ницше «восставал» не на всякое христианство, только «на христианство, выхолощенное либеральным гуманизмом» (87), а сам-то по себе был православный. Я не шучу. Написано: «Поразительно, как в своем пафосе Ницше стремится к православному пониманию задач, стоящих перед человеком» (107). Заметьте: самый известный из поклонников Ницше в ХХ веке тоже «восставал на христианство, выхолощенное гуманизмом». И тоже был большой эстет. «Виталистический».
Впрочем, вернемся в XIX век к Константину Леонтьеву. По ходу осознания всех преимуществ безграмотности и разорения, он и сам перестал интересоваться науками (Х, 99). Ведь «реальная наука со своими великими открытиями спешит на помощь той адской революции, которую мы сами подготовили, выхваляя ее под разными другими благовидными именами: прогресс, гражданское равенство, свобода» (Г., 107). Дальше — больше. Он проникается «философской ненавистью» (именно так)… к пиджаку и жакету (Х, 88). «Возможно ли исказить так образ и подобие Божие! … Вовсякой одежде можно представить себе Бога… чистого духа или святого, но во фраке, жакетках, шляпе и панталонах — можно изобразить только нечистых…» (Г, 86).
Хорошо, врагов нам показали. Европейские гуманисты в сатанинских панталонах с электрическими чайниками наперевес. А в чем состоят позитивные ценности «философии истории» по Константину Леонтьеву?
В том, что «русские имеют духовный перевес над другими нациями» (Х, 153). В «духовном» же «чувстве к особе Богопомазанного Государя» (Г, 111). Далее, в том, чтобы между «Престолом Царским» и «простонародными толпами» «возвышались прочные сословные ступени» (Г, 112). И главное — скорее завоевать Царьград, ведь это «естественный центр, к которому должны тяготеть все христианские нации», предназначенные составить союз с Россией во главе (Г, 114). «К войне Леонтьев призывал непрестанно до самой смерти и даже просчитывал серьезные поводы для ее скорейшего начала» (Г, 115).
Рекомендации «ангельского доктора» были довольно точно реализованы царским правительством. С известными результатами. И почему это в России случилась революция? Какие масоны ее завезли в пломбированном вагоне? Одна из причин, может, и не главная, но очевидная — то, что официальную идеологию сочиняли такие «ангельские доктора».
Кто успел пожить при Брежневе, помнит тогдашних партийных работников: как они на любой конкретный вопрос, требовавший быстрого грамотного решения, отвечали заклинаниями про «духовное превосходство» советского народа над капиталистическим Западом. Второй раз за столетие довели до ручки страну. И все урок не впрок. Опять тянутся шаловливые ручонки к пыльным сундукам с духовными сокровищами прабабушки Гингемы, чтобы извлеченную оттуда злобную муть запихивать в головы студентам вместо «реальной» науки. И вместо христианской религии.
Две новые монографии показывают: что было в леонтьевской публицистике осмысленного, то не оригинально. Например, разделение человечества на «культурно — исторические типы» (которые проходят в своем развитии определенные стадии, юности — зрелости и т.д.) — привет от Генриха Рюккерта и многих других авторов из ненавистной Европы (подробнее см.: Семенов Ю.И. Философия истории. М, Старый сад, 1999, с. 92). Впрочем, сегодня подобные конструкции представляют чисто-музейный интерес. Что касается оригинальных идей, которыми Леонтьев обогатил человечество, то я надеюсь, радиослушатели составили о них некоторое общее представление.
Не верится, что серьезные издательства всерьез взялись это проповедовать в качестве «учения об обществе» (Х, 42), которое поможет России «в выборе дальнейших путей развития» (Х, 18). Тем более: на титульном листе одной из книг рядом с названием издательства «АИРО» обозначено: «Фонд имени Николая Бухарина». Конечно, такое соседство — Фонд Николая Бухарина и «решающая роль царя… в соответствии со святоотеческой традицией» (124) — это юмор. Историки шутят. Решили, что пора высмеять нынешнюю моду на мракобесие. И им это отлично удалось.
С. В. Хатунцев «Константин Леонтьев. Интеллектуальная биография. 1850-1874 гг.», «Алетейя», М. 2007 год
«"Ангельский доктор" русской истории. Философия истории К. Н. Леонтьева. Опыт реконструкции», «АИРО-XXI», М. 2007 год
