Иван Толстой: Революция - это не только политика, это смена всего. Наш разговор, прежде всего, о том, что остается за рамками учебников и монографий: во что люди одевались, что читали, что «шло на театрах», в переломном 17-м году. Нашему рассказу о революции поможет интереснейший альбом, выпущенный издательской программой «Интерроса». Он назван «Россия 20-й век. 1917» и посвящен как раз повседневной жизни. Составили этот Альбом Владимир Гоникберг и Арсений Мещеряков, авторы концепций Ирина Осторокова и Арсений Мещеряков. А рассказчиком сегодня будет московский историк, профессор Олег Будницкий. Олег Витальевич, вам слово.
Олег Будницкий: Очередной юбилей в этом году революции. Я уж не знаю, как ее называть -Великой Октябрьской социалистической или Революцией 17-го года, потому что там ведь началось все в конце февраля, 27-го числа по старому стилю, а закончилось, если можно это считать закончившимся моментом истории, большевистским переворотом в октябре 17-го года и последующей гражданской войной, которая, на самом деле - нераздельная часть революции. Так вот очередной юбилей, не очень круглый, 90 лет, и книга, но далеко не очередная, которая называется «1917-й». В чем особенность этой книги? Это попытка взглянуть на события как бы немножко отстраненно, с высоты птичьего полета, без гнева и пристрастия, и предоставить слово всем противоборствующим сторонам, просто людям с улицы, обывателям, стихотворцам, от вагоновожатых до театральных критиков. В книге собраны статьи из газет или фрагменты статей, которые освещают разные стороны русской жизни 17-го года. Это, я бы сказал, повседневная жизнь эпохи русской смуты. Там, конечно, много политики, конечно, много страстей, конечно, Ленин, Керенский и Корнилов, непременные участники всех этих событий, присутствуют, конечно, Троцкий, Каменев и так далее, но, в то же время, там присутствуют такие персонажи, такие сюжеты и события, которые обычно не попадают в исследования стандартно-академические, учебные и публицистические об эпохе русской смуты 1917 года. Конечно, скажу сразу, путем подбора, путем коллажа, цитат, объективный взгляд все равно не представишь, не выработаешь. Все равно это некая предвзятость того, кто отбирает. От этого мы никогда не избавимся. Но, во всяком случае, это попытка далеко не безнадежная и очень симпатичная по-другому, свежо взглянуть на события 1917 года. Есть и еще одна сторона у этого издания – эстетическая. Книжка великолепно издана, это такой большой том в суперобложке, в футляре, на прекрасной бумаге с цветными иллюстрациями, и театральные афиши, и фотографии политических деятелей, и каких-то революционных событий, и детские рисунки. В общем, такой «фламандской школы пестрый сор». Повторю еще раз, что это далеко не академическое исследование, изучать историю революции, вероятно, нужно по другим документам и книгам, но вдохнуть воздух этого времени я бы советовал, используя эту книжку. И скажу сразу, что это не реклама, потому что книжка распродана, да и вообще книжка явно сделана не для того, чтобы на ней зарабатывать деньги. Она, конечно, безумно дорогая, слава богу, что кто-то вкладывает в такого рода книжные предприятия деньги, и, понятное дело, что никогда себя не окупит. Это некое произведение книжно-исторического искусства.
Иван Толстой: Не начался ли 17-й год с декабря 16-го, с убийства Распутина?
Олег Будницкий: Вы знаете, это, скорее, симптом разложения режима. Для чего, почему убили Распутина? Чтобы спасти репутацию царствующего дома. Ничего себе настали времена! Чтобы спасти репутацию царствующего дома, чтобы укрепить монархию - убить личного друга царской семьи. Друга, не друга, но, во всяком случае, человека близкого к царской семье. Это тот парадокс и тот знак эпохи, который говорит о том, что дело очень неблагополучно, и о том, что монархия стремительно катится к гибели. Ведь, кто убил Распутина, кто составил заговор? Это Великий князь Дмитрий Павлович, князь Феликс Юсупов, Пуришкевич - один из крайне правых Государственной думы, убежденный монархист. Не какие-нибудь революционеры, а монархисты и даже лица, принадлежащие к царскому дому, убивали царского друга. Это симптом, симптом тревожнейший.
Насколько он вызвал революцию? Я не думаю. Революция вызывается другими обстоятельствами. Главным из них была Первая мировая война, а вовсе не деятельность революционных партий, как это потом многие годы доказывали и писали. На самом деле непосильная для России мировая война привела к разложению государственного организма и, в конечном счете, к его краху. Как впоследствии удивлялся Василий Розанов: «Россия слиняла в три дня». Это симптом и такой звонок. Это был, пожалуй, последний звонок перед тем, как наступил финальный кризис самодержавия и его стремительный распад в течение буквально нескольких дней, в конце февраля - начале марта 17-го года.
Так вот о Распутине. Поразительно, что этот темный персонаж, темный не в том плане, что о нем что-то неизвестно, а темный в прямом смысле, как говорили, темные силы, оккультные, смутные, бог знает, какие, этот смутный персонаж вызывает совершенно нездоровый интерес на протяжении столетия. Сейчас мы уже знаем, что множество романов, фильмов посвящено Распутину, еще в советское время, помните, такая сенсация была «Агония» Элема Климова, или сейчас книжка Радзинского?
Я приведу цитату из газеты «Театральная жизнь» от марта 1917 года. Заголовок статьи: «Темные силы. Григорий Распутин». «Григорий Распутин, вчера еще потаенный герой Царскосельского дворца, теперь вышел на Невский и стал сенсационным героем «улицы». У ворот домов по Невскому расклеены огромные плакаты с изображением старца, публика облепила их, как мухи сладкое. У касс кинематографов, где идет сенсационная драма «Темные силы. Григорий Распутин», целые хвосты. Гнойник недавней русской жизни, язва ее, распутинство на экранах обращено в кинематографическую глупую драму. Неужели не стыдно?».
Вот в этом гнойнике сладострастно копаются не столько историки, сколько вот такие околоисторические люди, которые делают на этом бизнес и играют на вполне понятном и объяснимом интересе толпы ко всему тому, что связано с изнанкой царской жизни и с изнанкой русской истории кануна революции.
Иван Толстой: Олег Витальевич, многие русские историки считали, что монархия никак не противоречила русской жизни. Почему же промонархические силы остались достаточно слабы, чтобы удержать центробежные силы?
Олег Будницкий: Монархия, конечно, была анахронизмом в начале 20-го века, да и в конце 19-го. В общем, Россия все-таки была европейской страной и, надеюсь, что она и есть европейская страна при всех этих потугах и всех этих словах о евразийстве. Россия всегда равнялась на Европу и стремилась быть такой, как Европа, начиная с самого царского двора. И совершенно понятно было, что на том уровне экономического и интеллектуального общественного развития, на котором Россия находилась в начале 20-го века, монархия была анахронизмом. Но, делаю примечание, это касалось элиты российского общества. И проблема была в том, что возник колоссальный разрыв между элитой, которая давно уже была впереди того строя, сковывающего Россию, который был в начале 20-го века, и основной массой населения страны – крестьянством, полуграмотным или вовсе неграмотным, монархичным, живущим средневековыми понятиями. В этом плане монархические корни в России были очень сильны и не случайно, что последующее развитие советской власти воспроизводило, по сути дела, вот этот архетип сильной патерналистской власти. Собственно говоря, мы и сейчас видим тоску по порядку, по сильной руке, по стабильности. Стабильность - это хорошо, но не за счет узурпации прав большинства населения, в том числе, права свободно избирать правителей, которых населению угодно. Вот такая сложная история, и тут парадокс в том, что, с одной стороны, монархия себя изжила к 17-у году, во всяком случае, абсолютная монархия, с другой стороны, огромное большинство населения не было готово к свободе, к тому, чтобы самому определять свою судьбу. В итоге, это привело к тому, к чему привело, то есть к колоссальной катастрофе, к братоубийственной гражданской войне и к тому, что у власти оказались те мрачные силы, которые, в стремлении привести страну к светлому будущему, уничтожили по меньше мере несколько миллионов своих сограждан.
Иван Толстой: Последний приказ Николая Второго был такой: «Повелеваю к вечеру прекратить беспорядки в Петрограде». Давайте обратимся к великолепному альбому, выпущенному «Интерросом» - «Россия. 20-й век. 1917 год». Как здесь описываются эти драматические дни?
Олег Будницкий: Я тут опираюсь не столько на книгу, сколько на более широкую картину. В городе, во-первых, происходил бабий бунт - в городе были хвосты, которыми назвали очереди. А ведь в России никогда такого понятия, как хвосты, до Первой мировой войны, особенно, до 17-го года, не было. Проблема была в том, что транспортная система страны пришла в полную негодность потому, что и так была транспортная система довольно слабовата, но, перегруженная военными перевозками и перевозками раненых с фронта, она просто приходила в состояние совершенно непотребное, и подвоз продовольствия в большие города осуществлялся с перебоями. Петроградский гарнизон, солдаты которого очень сильно не хотели идти на фронт, фронда либеральных политиков, которая требовала смены правительства, введение ответственного министерства, чтобы министры отвечали не перед Императором, а перед Думой, чтобы не было этой министерской чехарды, чтобы достойные были у власти, все это пере плеталось в один узел. А параллельно этому город жил нормальной жизнью. При всем при том, что были хвосты за хлебом, тут же были открыты какие-то гуляния, тут же идут театральные спектакли, балеты. Это вот такая пестрая и сложная картина. И на фоне этой пестрой и сложной картины происходит бунт двух солдатских полков, которые сами перепугались того, что они учудили, и пошли искать защиты у Государственной Думы. Государственная Дума их под защиту взяла, Государственная Дума по сути дела легитимизировала революцию и стала штабом этой самой революции. Повторю, что это был стихийный бунт.
Вообще, революции всегда случаются, подготовить революцию практически невозможно. Сколько раз великий Огюст Бланки, величайший заговорщик всех времен, теоретик и практик заговоров, назначал точный день и час переворота, все рассчитывал, все казалось идеальными, и всегда это заканчивалось крахом. Революцию невозможно рассчитать никаким революционерам, ни из какого подполья, ни из какой заграницы. Революция случается, это всегда стихийный взрыв. Что и произошло в России в феврале 17-го года. И настолько моральный кредит монархии был исчерпан, что эту монархию никто не стал защищать. Более того, когда происходило известное заседание с участием Великого князя Михаила Александровича принимать ему престол или нет, он советовался с общественными деятелями - с Милюковым, с Керенским, с Шульгиным, с Гучковым – и кроме Милюкова, убежденного либерала, который упорно настаивал на том, чтобы Михаил взял престол, чтобы была некая преемственность власти, все высказывались за то, чтобы Михаил отрекся. И Шульгин, известный монархист, говорил: «Если вы готовы во главе эскадрона верных вам людей выйти на площадь, если есть такие люди, то тогда - да. Но таких людей нет». Никто не был готов идти умирать за монархию. И Шульгин в одной из своих книг писал о том, что было восстание декабристов 14 декабря 1825 года, и мы знаем всех этих декабристов, героев выступления против николаевской власти, но ведь были и те, кто шел с Николаем, кто шел за монархию, кто был готов умереть за нее и, в конечном счете, победил Николай на Исаакиевской площади. А теперь, в феврале 1917 года, таких людей просто не было. Поэтому монархия была обречена.
Иван Толстой: Новедь такие настроения были только в Петрограде, не так ли? Разве этот дух был свойственен всей стране в целом?
Олег Будницкий: Судя по тому, что страна легко с этим согласилась, прочных монархических настроений не было. Во-вторых, в России все-таки всегда все решается в столицах. Россия чрезвычайно централизованная страна. Была и есть. Поэтому все эти революции и перевороты всегда происходят в столицах. Так уж России на роду написано, и я не помню случая, чтобы что-то зародившееся где-то в глубине России изменило государственный строй в стране, за исключением Минина и Пожарского, но это был совсем другой, особенный случай.
Но, отвлекаясь от политики, в которую мы с вами упорно погружаемся, которая немножко навязла в зубах и в ушах у многих слушателей, я бы хотел немножко пополемизировать, может быть, не в своем серьезной форме, с Николаем Лениным, он же Владимир Ильич Ульянов, который писал о том, что главный вопрос революции это вопрос о власти. Главный вопрос революции, на самом деле, это что надеть в революционные дни, если верить «Журналу для хозяек». У русских женщин в первые дни свободы вставал великий вопрос: что надеть в эти великие дни? Я процитирую замечательный фрагмент из статьи на эту тему.
«Настали дни великой свободы в России, и ее ярко-красные лучи коснулись многих сторон женской жизни. Красный цвет, которого так боялись, считали кричащим, занял прочное положение в туалете русской женщины. Витрины магазинов заметно оживились. Платья, вышитые яркими шелками, выглядят празднично в соседстве с красными кофточками, шляпами, сумочками и прочим. Свободный, не стесняющий движений покрой платьев, блуз и рубашек, надевающихся через голову, прямые юбки - вот мода наших дней. Когда открывавшаяся перспектива широкого простора труда захватит все внимание женщины, и некогда будет думать о бесчисленных застежках сложного костюма, нужны простые платья, пальто, блузки, жакеты, которые можно надеть скоро без помощи других. Теперь наш девиз будет: МЫ НИКОМУ НЕ ОДОЛЖАЕМСЯ И ДЕЛАЕМ ВСЕ ДЛЯ СЕБЯ САМОЙ». (То есть, надо полагать, в том числе и сами одеваемся, не прибегая к чужой помощи для того, чтобы застегнуть сложную конструкцию какого-то костюма). И далее: «Моды Парижа и Лондона во многом отвечают современным потребностям женщины. Они дают массу прекрасных трудовых туалетов, которые мы, русские женщины только освежим каким-нибудь небольшим штрихом нашего праздничного настроения и внесем больше живости и индивидуальности в наш костюм». Вот женский немедленный ответ в дни великой свободы в России. И действительно, и туалеты, и поведение женщин разительно изменились, как мы знаем, в эти дни. Это и теория свободной любви, которую в те дни и в последующие активно развивала посол республики Александра Коллонтай, и создание женских Батальонов смерти, первый из которых возглавила Мария Бочкарева. И вот в книге помещена замечательная фотография этих амазонок в солдатских мундирах, коротко стриженых, практически наголо. Но некоторые вполне симпатичные девушки, и чего их потянуло в эти Батальоны смерти. Наверное, такой революционный патриотизм.
Иван Толстой: Давайте, Олег Витальевич, от женщин перейдем к мужчинам, которые составили первое Временное правительство. Кто были эти люди, по какому принципу они попали в правительство?
Олег Будницкий: Если мы говорим о первом премьере, князе Львове, то это было понятно. Львов был председателем Земского союза, городского союза, точнее, объединенного Союза земств и городов (Земгор), и считалось, что Земгор играет колоссальную роль в снабжении армии, в помощи раненым и больным и во многих других практических аспектах жизни. Львов казался такой яркой альтернативой царским бюрократам, царским министрам, лидер общественности, причем не просто теоретик и краснобай, как называли многих думских ораторов, а человек практического ума и практических навыков. Этот человек был таким консенсусным, его выдвигали довольно единодушно в премьеры. И лидеры Временного правительства, Милюков, в особенности, лидер русских либералов, лидер оппозиции, человек, который конструировал политику, он двигал Львова в премьеры. Львова выдвинули, и после первого же более тесного знакомства Милюков почувствовал то, что выразил одним словом «шляпа». Львов оказался совершенно к должности премьера не пригоден, другие люди, которые оказались в правительстве, - эти были всегда на виду. Это были думские лидеры, публицисты, ораторы. Павла Николаевича Милюкова называли упорно профессором русской истории, а он на самом деле был приват-доцентом, хотя, конечно, по уровню своих знаний превосходил дюжину профессоров. Это был такой политик, я бы сказал, очень теоретического склада. Для него политика была, это очень обобщенно, подобна игре в шахматы. Он в шахматы прекрасно тоже играл, как и на альте. И он мыслил логическими категориями. А в той ситуации, которая была в России, возможно, нужно было мыслить не логическими категориями, а чувствовать настроения масс и не только пытаться управлять ими, но и иногда идти за ними. Что впоследствии сделали большевики.
Есть такое расхожее мнение, что большевики за собой повели массы. Ничего подобного. Большевики шли за массами. Потому они и победили. А потом эти массы согнули в бараний рог. Но это уже другая история.
Среди министров был и Александр Федорович Керенский, фигура необычная, потому что он был заместитель председателя Совета рабочих депутатов, впоследствии рабоче-крестьянских и солдатских депутатов, и он был во Временном правительстве, как он сам себя называл, «заложником демократии». То есть правительство состояло из деятелей партии кадетов – Милюков, Шингарев, Владимир Набоков, отец писателя Набокова, который еще не знал, что войдет в историю не как управляющий делами Временного правительства, а как отец знаменитого писателя. Тогда Владимир Набоков только-только опубликовал первые свои стихи.
Там был лидер октябристов Александр Иванович Гучков, известный московский промышленник. Одно время председатель Третьей Государственной Думы, известный бреттер, потом и член Госсовета. И среди них, этих правых или левых либералов, Керенский - социалист, трудовик, нечто такое близкое к эсерам. Говорю для тех, кто не разбирается в тонкостях и хитросплетениях тогдашней российской политики. Керенский был адвокат и замечательный оратор. И человек, который чувствовал толпу, настроение масс. И не случайно Керенский очень быстро стал набирать вес во Временном правительстве. Что не случайно, потому что он принимался и левыми тоже, страна стремительно левела, и вместе с ней левело и правительство, которое оставалось коалиционным, состоящее и из либералов, и из социалистов и, в конечном счете, после июльских кризисных дней, Львов ушел в отставку, стал министром Керенский, одновременно сохранив за собой портфель военного министра. И Керенский в таком обыденном сознании, в сознании, которое усиленно подпитывается теле и радио передачами и всякими текстами, - это такой клоун, человек безвольный, болтун. Это совсем не так. Во всяком случае, в то время Керенский стал просто кумиром толпы. Это был оратор от бога, один из лучших российских ораторов того времени, человек, который умел говорить красиво и, в то же время, умел зажигать и даже завораживать толпу. Есть биография Керенского, написанная, по-моему, одним из американских историков, которая называется «Первая любовь революции» - это о Керенском. И насколько была велика любовь к Керенскому может послужить доказательством одно стихотворение, написанное в его честь, под названием «Привет А.Ф. Керенскому».
Портфель вы приняли министра,
Керенский, левый депутат,
Покровитель земли русской,
Будь народу друг и брат.
Мудрый разумом Керенский,
В изобильи добрых слов,
В сердце вашем не угаснет
К народу мудрость и любовь.
Ты вождем всего народа
На суши и на морях,
Пробуди ты дух народа,
Чувства в каменных сердцах.
Я думаю, что вы не догадаетесь, кто автор этих замечательных виршей. Это Герасимов - вагоновожатый московского трамвайного парка в Петрограде. Вот такой народный поэт от души выразил свое отношение к Керенскому. И сотни тысяч, миллионы людей, которые, в отличие от Герасимова, не могли сочинить и такие вирши, они были действительно влюблены в Керенского, но, как известно, от любви до ненависти дистанция весьма недалекая. И, увы, ситуация в стране и на фронте ухудшалась стремительно и, самое главное - армия не хотела воевать, страна не хотела воевать, и в этой ситуации любой человек, который настаивал на продолжении войны, терял популярность и неизбежно эта популярность нарастала у тех, кто был готов пойти на мир любой ценой, даже ценой отдачи огромных территорий противнику, платы огромных контрибуций. Короче говоря, по существу, путем измены отечеству.
Иван Толстой: А что все это время выпускала российская промышленность, на чем держалась страна?
Олег Будницкий: Промышленность работала, хотя, конечно, многое было сконцентрировано на обслуживании армии, прежде всего, промышленность перестраивалась на военный лад и многое было, по существу, огосударствленно. Но, тем не менее, все работало. Хотя работало все хуже и хуже. И нехватка поставок различных необходимых материалов из-за границы. Конечно, страдала и легкая промышленность. В частности, была большая проблема с обувью и, в том числе, с таким незаменимым элементом обуви того времени, как калоши. Нам сейчас странно это даже представлять, а, тем не менее, без калош люди жизни себе не представляли. Наверное, потому, что калоши помогали сохранить обувь. И вот эта тема, что нет калош, кто вывозит калоши для спекуляции, прячет калоши, постоянно проходит на страницах газет. Это я говорю не только о той книге замечательной, на которую я в значительной степени опираюсь, когда мы с вами беседуем, но и, конечно, на другие источники и на другие исследования.
Я привожу в своей книжке «Российские евреи между красными и белыми» некоторые эпизоды, связанные с обувными бунтами. Например, в одном из городов России солдаты заставили, когда шли еврействе похороны, открыть гроб, потому, что были слухи, что «жиды обувь хоронят». Открыли гроб, выяснилось, что в гробу действительно покойник, а не калоши. Тогда солдаты успокоились. Но представляете себе, что происходило в головах у людей, какой это было уровень? Хоронят обувь! А зачем хоронят? Наверное, чтобы потом спекулировать. Были попытки производства раскопок на кладбище, искали спрятанную обувь. Это зафиксировали в нескольких городах. Это проходит по провинциальной прессе, а потом перепечатывается в столичной печати. А проблема с калошами так и не была решена. И уже в декабре, после большевистского переворота, одна из газет, «Московский листок», пишет, что в домовые комитеты никак не поступят карточки на калоши. «Время не ждет. Калоши нужны». Вот это рефрен 17-го года – нужны калоши, нужна обувь, нужна одежда, а всего этого становится все меньше и меньше.
Не хватало не только одежды, а были еще проблемы с продовольствием, которое в стране как бы было, с одной стороны, а, с другой стороны, его во время не доставляли. С другой стороны, вводились твердые цены на некоторые виды продовольствия. А твердые цены это всегда предшественник дефицита, поскольку при несвободном рынке производители не желают продавать хлеб, зерно и другие продукты сельского хозяйства по твердым ценам. Отсюда – постоянный дефицит. И на почве нехватки, скажем, сахара, это тоже проблема всей гражданской войны, которая началась уже в революционные годы, происходили совершенно жуткие вещи. Вот в ноябре 1917 года убийство священника. В селе Каренском Звенигородского уезда убили настоятеля, отца Михаила Алексеевича Ширяева. Причем, служил батюшка в этом селе 17 лет. И убили его собственные прихожане во время суда. Дело в том, что священник образовал в селе кооперативное товарищество, был его председателем, пытался наладить снабжение крестьян товарами первой необходимости и, в частности, сахаром. И вот сахар не поступил. С точки зрения крестьян, это, наверное, говорило о том, что священник сахар продал, предназначенный для раздачи членам кооператива. И хотя батюшка говорил, что он тут не причем, его забили до смерти, то есть избили так, что он умер по пути в больницу, а имущество разграбили. Потом выяснилось, что священник не виноват в задержке выдачи сахара, что его не доставили во время друге члены кооператива. И вот «крестьяне сознали свою ошибку и стали просить прощения у вдовы, обещая все вознаградить и поставить на могиле памятник». Вот он наш богобоязненный, добрый народ, «народ богоносец», как некоторые российские литераторы и мыслители его характеризовали. Убить, разграбить, но потом покаяться и поставить на могиле памятник. Это очень по-русски, особенно в 1917 году.
Иван Толстой: Олег Витальевич, проясните, пожалуйста вопрос о сухом законе. Насколько сух был сухой закон? Вокруг этого соткался устойчивый миф.
Олег Будницкий: Это был не миф, это был натуральный сухой закон, который, конечно, приводил к самогоноварению, как это всегда бывает, но, тем не менее, это вполне реальность. И одной из целей многочисленных бунтов, в особенности, солдатских, в особенности, тех солдат, которые были в тыловых гарнизонах, раненные, излечивающиеся в госпиталях, это постоянный источник беспокойства, бунта, грабежей. Очень часто целью бунта было разграбить какой-то спиртовой завод, который работал на нужды обороны, ведь спирт использовался для производства медикаментов и для других целей. И одним из первых деяний революционного народа в 1917 году был грабеж подвалов Зимнего Дворца. Там были колоссальные запасы вина, причем, можете себе представить, вина марочные, замечательные, в газетах даже писали о винах 18-го века, в чем я сильно сомневаюсь, поскольку не думаю, что вино бы осталось живым за столько времени. Но там был огромный запас марочных, дорогих, чудесных вин. И вот эта краса и гордость революции, матросы, солдаты и красногвардейцы, стали упиваться. Некоторые упивались до смерти. Это вино стали бить, население прорывалось в подвалы, черпало, чем попадя, вино, которое уже превратилось в такой купаж колоссальный, и это вино текло по мостовой, по улицам. Его черпали, чем попадя, некоторые становились на колени и лакали прямо из канав текущее вино. Это зарисовки современников. Так что сухой закон лопнул с колоссальным шумом, и с большим трудом удалось эти пьяные бунты подавить.
Иван Толстой: Вернемся обратно в политику. Почему в течение стольких месяцев не было серьезного отношения к большевикам, и как так получилось, что Ленин, после июльских событий, неудачных для большевиков, сказавший «теперь нас перестреляют, как куропаток», сумел все-таки поднять голову, одолеть сопротивление истории и повернуть судьбу в нужном ему и его партии направлении?
Олег Будницкий: Не принимали всерьез хотя бы потому, что лозунги их казались совершенно безумными. Апрельские тезисы Ленина… Вот Плеханов, например, не какой-нибудь правый, (правых в России практически не осталось на поверхности после февраля 17-го года, левые либералы, кадеты оказались самой правой силой в 17-м году из тех партий, которые сохранились на поверхности), так вот об апрельских тезисах Ленина Плеханов написал так: «Об апрельских тезисах Ленина или о том, почему бред подчас бывает интересен». Большевики казались фантазерами и не пользовались широкой поддержкой. Колоссальное преимущество, если брать левые партии, имели эсеры, у которых в партию записалось более полумиллиона человек. И у нас в умах, у многих из тех, кто учился по советским учебникам в школе или институтах, засело, что на Втором Съезде Советов выступает Ленин и говорит: «Есть такая партия. Мы возьмем власть». Ленин там прямо герой съезда. На самом деле, если подсчитать, то там участвовал и Керенский, который, по общему мнению, разгромил Ленина в своей речи, и если мы говорим о представительстве, то за большевиками шла примерно десятая часть этого Съезда Советов июня 17-го года. Поэтому большевики как серьезные претенденты на власть не рассматривались, тогда речь не шла еще о вооруженном захвате власти. Что произошло после июля, после июльского большевистского путча, неожиданного во многом и для самих лидеров большевиков и публикации документов, сразу скажу, документов не очень доброкачественных, что большевики это немецкие агенты. Все думали, и писали газеты, что всё, большевиков не существует, что нет уже в природе Ленина, как политической силы. И кто бы мог подумать, что уже в начале осени большевики получат большинство в Советах в Москве и Петрограде, вновь вернутся на политическую арену и Ленин вернется в Петроград уже как триумфатор.
Почему это произошло? По одной простой причине. Страна не хотела воевать. Единственная партия в стране, которая была готова пойти на что угодно для прекращения войны, единственная партия в стране, которая была готова пойти за любыми лозунгами, за любыми желаниями масс, это была партия большевиков. С моей точки зрения, не большевики вели за собой массы, а они шли за этими массами. Причем, они усваивали и использовали самые крайние лозунги и желания этих самых масс: земля, мир, фабрики рабочим. Все немедленно и сразу. Вот на этом они пришли к власти. Поэтому их популярность стремительно росла, поэтому они оказались на коне. Другое дело, что после революции часть лозунгов они пытались осуществить, а некоторые осуществили, что привело к разрухе в народном хозяйстве, привело к тяжелейшим территориальным потерям и всему прочему, но они своего добились, они удержали власть. А потом, постепенно, они провели в жизнь свою программу, какая бы утопическая она ни казалась. А если при этом пришлось уничтожить несколько миллионов человек, ну что ж, тем хуже для тех, кто не был готов войти в царство светлого будущего на тех основаниях, которые предначертала коммунистическая партия Советского Союза.
Иван Толстой: Позвольте, Олег Витальевич, хотя это и запрещенный прием, обратиться к политической футурологии. Что было бы, если бы корниловский мятеж обернулся победой, и что было бы, если бы Временное правительство продержалось на несколько недель или месяцев дольше. Видна ли какая-то логика развития политических событий?
Олег Будницкий: Кто-то из современников говорил о том, что большевикам не надо было захватывать власть, что власть валялась в грязи, нужно было только подобрать. В какой-то степени это правда. Я опять повторяю, что важнейшей проблемой России была война, участие в которой для страны было совершенно непосильно, происходило разложение и экономики, и хозяйственной жизни страны, происходила моральная деградация, происходило то, что в армию было мобилизовано 15 миллионов человек за годы войны, что Россия потеряла около двух миллионов человек убитыми. Это чудовищные цифры, не виданные до того времени ни в какой истории. То, что из этих 15-ти миллионов 13 с половиной миллионов человек были из деревни, то, что эти люди не хотели после трех лет войны думать ни о чем другом, кроме как о мире и о том, чтобы вернуться домой делить землю. И любой человек, который бы поманил этим, завоевал бы их безусловную поддержку, что и сделали большевики.
Поэтому разговоры о том, что бы было, если бы захватил власть генерал Корнилов… Ну, захватил бы власть генерал Корнилов, и он бы у этой власти продержался весьма недолгое время, по моему представлению. Поскольку Корнилов был кумиром, героем, знаменитым командиром дивизии, отчаянным, храбрым, популярным среди солдат. Он попал в плен, бежал из плена, вернулся. Это было выдающимся событием - генерал, бежавший из плена. Он сделал стремительную карьеру – прошел путь от командира корпуса до верховного главнокомандующего, он самый популярный генерал в России, генерал-демократ. Ведь это же он арестовывал императрицу. И что же? Когда Корнилов посягает, как считалось, там дело мутное в отношениях Керенского и Корнилова, но когда Корнилов посягает на власть Временного правительства, когда Корнилов как бы тянет к старому – никакой поддержки, ведь корниловский мятеж как бы не состоялся. Те войска, которые вроде бы шли на Петроград, не дошли, остановились, повернули обратно. В общем, Корнилов был взят голыми руками. Лучше всего говорить о том, что было бы, даже если бы Кронилов взял власть. Я думаю, что военная диктатура в той ситуации и теми силами, которые были, была в России просто невозможна.
Иван Толстой: А что Временное правительство, не произойди переворот в октябре?
Олег Будницкий: Не произошел бы переворот в октябре, он бы произошел в ноябре или в декабре. Дело в том, что Временное правительство, увы, не контролировало ситуацию в стране в значительной степени. В чем была цель Февральской революции, как ее видели те люди, которые сформировали правительство? В более успешном, в более эффективном ведении войны. Самодержавие вести войну не может, мы эту войну будем вести эффективно, мы вместе с демократиями запада победим эти гнусные монархические режимы - габсбургский и гогенцоллерновский, Австро-Венгрию и Германию. Современники редко понимают смысл происходящих событий. Они не видели и не понимали, что страна-то потому и поддержала революцию, потому то и взбунтовались солдаты, что они не хотели воевать. А Временное правительство пыталось делать то, чего не принимало подавляющее большинство населения страны, в том числе, вооруженные люди. Те самые люди, которые составляли основу русской армии, прежде всего, крестьяне. Поэтому даже если представить себе, что было бы доставлено в Россию то вооружение, которое в огромных количествах скопилось на складах и закуплено было, за счет кредитов, в Америке, в Великобритании, во Франции, лежало во Владивостоке, в Архангельске, в Мурманске (не могли просто пропихнуть по железной дороге), если бы все это поступило, то это бы ничего не изменило, потому что уже шел процесс деградации армии, шел процесс разложения государственности в России. И в этой ситуации Временное правительство не имело шансов на успех. Даже если мы себе представим, что там был совсем другой состав, были бы более волевые люди, более опытные в государственном отношении, я не представляю себе ситуации, в какой этому правительству удалось бы удержать страну в войне. А выход из войны, это, по существу, осуществление лозунга большевиков, и, по существу, вслед за этим неизбежно шло коренное переустройство всей жизни страны.
Иван Толстой: Давайте раскроем последние страницы этой красивой книги, о которой мы сегодня говорили. Чем провожали петроградцы уходивший 17-й год?
Олег Будницкий: Люди, несмотря ни на что, кроме хлеба, хотели еще и зрелищ. После июльского выступления большевиков, грабежей, стрельбы на улицах, буквально через несколько дней публика, истрепавшая в тревожные дни свои нервы и изголодавшаяся по театрам, так жадно набросилась на открывшиеся увеселения, что в некоторых театрах образовались длинные хвосты. В кинематографах тоже везде было полно. А вот и афиша одного из спектаклей: «Скошенный сноп на жатве любви. Драма в пяти частях». Замечательно! И если говорить о последних днях 17-го года, то, с одной стороны и эти пьяные погромы, и хвосты, и проблемы со снабжением, хлебом и всем необходимым, и тревожное ожидание того, что будет дальше и первые суды. Скажем, суд над графиней Паниной, которая не сдала большевикам деньги министерства, в котором она была товарищем министра. И ее, кстати, приговорили – о, времена, о, нравы викторианские! – к общественному порицанию, между прочим. А когда деньги внесли, то ее освободили из под стражи. Корреспондент петроградской газеты Нат Инбер посетил «Кафэ поэтов». Революция, катаклизмы, а корреспондент идет в «Кафэ поэтов», и что он видит? «В глухом и темном переулке низкое и ужасно подозрительное здание. Может быть, общедоступный притончик. Когда, после продолжительного, но опасливого вашего стука, приоткрывается, наконец, дверь, изнутри валом валит пар и с треском вырывается шрапнель декламаций». Кто же там декламирует, в «Кафэ поэтов»? Это я уже не цитирую, а говорю от себя. А там три кита футуристических – Давид Бурлюк, Владимир Маяковский и Василий Каменский. В книге, на которую мы ссылаемся - фотографии этих столпов футуризма того времени. Интересно, что Нат Инбер, кстати говоря, муж советской впоследствии поэтессы Веры Инбер, оказался в Париже в эмиграции. Вот так революция разбрасывала людей по разные стороны границ. Из этих троих нас, наверное, больше интересует Маяковский. И Нат Инбер еще не знает, что он будет объявлен лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи, что его будут вводить, по словам Пастернака, «принудительно, как картошку при Екатерине» и, тем самым, отобьют интерес к этому величайшему, с моей точки зрения, русскому поэту 20-го столетия. Почитаем характеристику декабря 1917 года.
«Маяковский нагл, блестящ и умен. Если он варвар, то из нью-йоркского предместья. У него четырехугольный рот, из которого вылетают не слова, а гремящие камни альпийского потока. Ему очень хочется быть монументальным, но, как истому янки, величие представляется ему в виде огромных чисел. Оттого ему так милы тысячелетние, тысячерукие и тысячеглазые персонажи и вещи. У него замыслы космогонические, но он не не Дант, а Уолт Уитман. Ему бы властвовать над стихиями, но стихии, которые им приручены, чуть-чуть оперны, как у Брюсова. Вообще, Маяковский - настоящий Брюсов футуризма. Такой же искусник, ювелир, затейник, мот и транжир головных образов, головных распутств и безумств. Его поэма «Человек», которую он читает в «Кафэ поэтов», при всей своей кажущейся сумбурности, необыкновенно точна, логична и убедительна. Впрочем, это не мешает ей быть модерно-эпичной. Хлестко-сатирической, до краев наполненной рефлексами нашего машинно-пиджачно-бульварного века. То есть именно такой, какой должна быть поэма суперфутуристическая».
Здесь же, кстати, в этом очерке о «Кафэ поэтов», еще одна такая зарисовочка: «Голубоглазая девочка невнятно читает по смятой тетрадке про белокурого принца».
Наверное, Ирина Одоевцева, судя по описанию. Тоже любопытная судьба. Такая поэтесса с огромным бантом, которая потом провела всю жизнь в Париже, а последние месяцы своей жизни уже в Петербурге, которому только что вернули это название, уже в начале 90-х годов.
Вот такая связь времен, которая иногда восстанавливается, а не только распадается.
Так что в 17-м году было разное: голодали, стояли в очередях, убивали друг друга, судили, читали стихи, ходили в театры. В общем, это были последние штрихи и всплески великой эпохи Серебряного века, закончившейся таким вот колоссальным раздраем, как революция 17-го года, а потом чудовищной гражданской войной, голодом, исходом сотен тысяч людей из страны, смертью миллионов других людей, закончившейся тем, что у власти оказалась там самая партия, которую никто в грош не ставил еще в апреле 17-го года, и идеи лидера которой казались некогда его близкому соратнику, Плеханову не более, чем бредом.
Но, увы, этот бред вполне успешно реализовался в нашей стране.
