Иван Толстой: Но для начала – Франция, где отмечают 110-летие со дня рождения литературного классика Жоржа Батая. Рассказывает Дмитрий Савицкий.
(Голос Жоржа Батая): Боже мой, вспоминаю, что прежде всего я был ужасно ленив… Не то, что бы мне нечем было заняться, но, по сути дела, глубочайшая скука в которой я ЖИЛ, была причиной того, что я был готов на что угодно, лишь бы из этой скуки выскочить! В общем-то, как все дети я был – драчуном. И я хорошо этой помню… Хотя БЫТЬ драчуном я весьма давно перестал… По росту я был самым маленьким в классе, но постоянно лез драться и меня, более чем часто, били...
Помнится, я читал взахлеб «Баффало Билла» и ужасно хотел на него походить».
Дмитрий Савицкий: Голос самого загадочного французского писателя и мыслителя прошлого века, Жоржа Батая, чей юбилей нынче отмечают во Франции. Жорж Батай, уроженец Бийона, что в Пюи-де-Дом, появился на свет ровно 110 лет назад.
Жоржа Батая били не только в детстве. Поздней осенью 1943 года он вернулся в Париж из Бургундии, из Везле, и поселился на Одеоне в историей отмеченном дворике Роана (здесь доктор Гильотен на овечках испробовал первую гильотину), поселился на чердаке мастерской приятеля, Бальтазара Клоссовски де Рола, художника, известного под псевдонимом Бальтюс.
На чердаке этом ему грезилась смерть от руки ревнивого мужа, и он был недалек от истины. Однажды, возвращаясь домой, он был остановлен на улице Петрарки, как пишет историк: «высоким сильным красавцем», который действительно готов был его убить. Но, увидев перед собой слабого, болезнью истощенного человека, он лишь слегка его потряс, не напугав и не повредив…
Человеком этим был белый офицер по фамилии Сопко, муж принцессы Дианы Кочубей де Богарне, красавицы, вскоре все же ставшей второй женой Жоржа Батая.
Мне довелось долгие годы дружить с дочерью белого офицера и Дианы Кочубей, Катрин Кочубей, которая никогда не простила матери этой измены и которую, практически, отец воспитал отец один, отец, ставший в последние годы жизни другом Махатма Ганди.
Кем же был этот маленький драчун, ставший центром интеллектуальной жизни Парижа на многие годы, но так и не научившийся драться, по крайней мере, кулаками?
Можно было бы попробовать сказать, что широкая публика считает его одним из знаменитых порнографов. Но широкая публика его не знает, а порнографом он никогда не был, хотя и написал повесть и роман, которые при первом прочтении или при поверхностном прочтении, могут создать впечатление чистой порнографии. Это, конечно же, «История глаза», написанная в 1928 году, вышедшая под псевдонимом Лорд Ош. И это «Мадам Эдварда», 40-й год, псевдоним –Пьер Анжелик.
Были у Жоржа Батая и другие, несомненно, шокирующие произведения – «Синь небес», по мнению Филиппа Соллерса, «ключевая книга всего современного мира», или «Аббат Сэ», вышедшая уже официально и тут же нарекшая резкие нападки нравственно, морально бдительной критики.
Вспоминается Василий Розанов: «Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали».
Жорж Батай родился 10 сентября 1897 года. Ко времени его появления на свет отец его был слепым паралитиком, страдавшим от сифилиса. По разным источникам, мать Батая страдала от душевных заболеваний, хотя в последние годы жизни писателя его брат Марсьял укорял Жоржа в том, что он нарочито преувеличивал беды, выпавшие на долю семьи.
На рубеже века семья переехала в Реймс, и в последние годы учебы, накануне первой мировой войны Жорж Батай принял католическую веру. Он был отправлен на фронт, но вскоре был комиссован из-за ранней стадии туберкулеза.
Болезнь отца, его слепота особенно важны для понимания текстов Батая. В не меньшей степени - его желание стать монахом. Он писал, что с 14 по 20 год практически каждую неделю ходил на исповедь. В 17 году он поступил в семинарию Saint-Fleur, но в 20 году, по словам биографа, «его вера испарилась, так как она заставила любимую женщину проливать слезы». Третий важный момент для расшифровки Батая – это его успешное прохождение психоанализа, то есть овладение не только новой оптикой, новым взглядом на себя и мир, но и словарем психоаналитического метода.
Жорж Батай посещает парижскую l'ecole des chartes, которая подготавливала историков, филологов и палеографов, которые в дальнейшем работали в крупных библиотеках – в случае Жоржа Батая в Национальной Библиотеке Франции, в отделе медалей и нумизматики. Он также получает стипендию Высшей Школы испанского языка в Мадриде. Нужно отметить, что Жорж Батай был полиглотом, и если он в совершенстве владел английским и испанским, он также, но на гораздо более скромном уровне был знаком с китайским, русским и тибетским языками. Добавим – подвижный немецкий: как никак, Батай сыграл решающую роль в реабилитации Ницше в послевоенной Франции, показав, как в собственных целях его использовали идеологи нацизма. Сам же Ницще оказал решающую роль на мировоззрение Жоржа Батая.
Батай примыкал и к дадаистам, и к сюрреалистам. Но он (и Андре Бретон это быстро понял) был «внутренним врагом», человеком, собиравшимся создать «контр-сюрреалистическое движение», а по сему был исключен из группы. Он помирился с Бретоном лишь в самом начале войны, когда вместе они создали антифашистскую группу «Контратака», в цели которой входило, цитирую, «восстановление революционных принципов, преданных партиями коммунистов и социалистов».
Как все же понять прозу Батая? В чем его философия (он не любил, когда его называли философом)… Как и маркиз де Сад, чью рукопись он спас от тления, работая в Национальной Библиотеке, он пишет вовсе не об Эросе, вернее инсценирует не Эротическое, а пытается разорвать все существующие установки и добраться до Предела. Дебош в его прозе - это не дебош как таковой, не черная месса (в чем его подозревали), а попытка нарушить порядок жизни – пусть даже и через Зло с большой буквы. Под другим углом – освободить человека от всего того, во что он сам себя запер. Пусть и с помощью преувеличенного сексуального буйства, подчас: откровенной мерзости, как он говорил сам… Французские специалисты (Мишель Сюрия) отправляют любопытных исследовать природу теологии негативного – в первую очередь.
Жорж Батай (цитата): «Я ушел, оставив Симону лежать в траве. Мне хотелось просто побыть одному, но одно незарешеченное окно первого этажа было приоткрыто. Я ощупал в кармане револьвер и вошел: это был обычный салон, похожий на любой другой. С помощью карманного фонарика я смог пройти в прихожую, а потом на лестницу. Я ничего здесь не знал и не мог найти: комнаты были не пронумерованы. Я вообще перестал что-либо соображать, меня как будто околдовали, в тот момент, сам не знаю зачем, я снял штаны и уже в одной рубашке продолжал свое тоскливое исследование. Постепенно я снял всю свою одежду и сложил ее на стул, оставшись в одних ботинках. Держа в одной руке фонарик, а в другой револьвер, я шел наугад. Легкий шум заставил меня погасить фонарь. Я неподвижно застыл, слушая свое неровное дыхание. Шли долгие минуты тягостного ожидания, я ничего не слышал и вновь зажег фонарик: чей-то слабый крик заставил меня убежать так стремительно, что я не успел взять свою одежду со стула. Я чувствовал, что меня преследуют, и торопился выйти наружу, я выпрыгнул в окно и спрятался в аллее. На мгновение обернувшись, я заметил в оконном проеме голую женщину, которая выпрыгнула в окно вслед за мной и бегом скрылась в колючем кустарнике. В эти тягостные минуты мне было трудно привыкнуть лишь к своей наготе на ветру в аллее незнакомого сада. Все происходило там, как будто я уже покинул Землю, и теплый порывистый ветер как будто звал меня за собой. Я не знал, что делать с револьвером, у меня не было кармана. Я начал преследовать эту женщину так, как если бы хотел ее убить. Гневный шум вселенной, смятение деревьев и простыни смешалось в полном хаосе. Я уже не контролировал своих действий и сам не понимал, чего хочу. Я остановился и подошел к кусту, за которым только что скрылась тень. Вне себя от возбуждения, с револьвером в руке я огляделся вокруг. В этот момент я почувствовал, что мое тело готово разорваться….»
Дмитрий Савицкий: В 35 году Жорж Батай организовал тайное общество «Ацефал». Эмблемой общества был обезглавленный человек. Члены этого весьма немногочисленного тайного общества, в котором были лишь две женщины, были согласны на то, чтобы они были бы принесены в жертву, обезглавлены. Эта странная для почти 40-летних людей идея, по их мнению, должна была гальванизировать общество, пробудить его.
Из затеи этой ничего не вышло: принести себя в жертву были согласны все, но никто не хотел стать палачом…
Невозможно вместить Батая в формат обычной передачи.
Он был другом всех великих французов эпохи. Многие приезжали к нему в Везле: Мишель Бланшо, Жак Лакан, Пьер Клосовски, Мишель Лери, Теодор Адорно. Он первым напечатал (а он запустил несколько ставших знаменитыми альманахов и журналов): Ролана Барта, Мориса Бланшо, Жака Деррида и Мишеля Фуко. В его престижном довоенном «Колледже Социологии» выступали Жан-Поль Сартр, Вальтер Бенжамин, Теодор Адорно, Клод Леви-Строс, называя лишь некоторых. Его (подпольные практически) тексты иллюстрировал Ганс Бельмер и Андре Массон… Когда, в конце жизненного пути, он оказался совсем на мели, Пабло Пикассо, Макс Эрнст, Хуан Миро и Анри Мишо устроили аукцион, чтобы собрать деньги и купить Батаю квартиру. Так появилась за несколько месяцев до кончины у Жоржа Батая и Дианы Кочубей квартирка на Сан-Сюльпис, в центре левобережного Парижа.
Я присутствовал на ее продаже после смерти Дианы. Квартира стоила денег по нашим временам, но не меньше – библиотека писателя.
В 55 году Хайдеггер назвал Батая «самым глубоким современным французским мыслителем». Но министр культуры той эпохи, Анри Мальро, его терпеть не мог. Хотя Батай-таки получил Орден Почетного Легиона.
Обо всем этом стоит помнить.
Как и о том, что огромное влияние на Жоржа Батая оказала дружба и беседы со Львом Шестовым. Интерес Батая к марксизму их развел…
И что он посетил весь курс лекций (вместе с Лаканом, Мерло-Понти, Раймоном Ароном, Пьером Клоссовски) неогегелианца Александра КожЕва (Кожевникова)…
И что уже после его смерти идеи Жоржа Батая продолжали влиять на работы Лакана, Бодриара, Деррида, Ролана Барта или же на наших современников – Юлию Кристеву и Филиппа Соллерса.
Лучший анализ творчества Жоржа Батая на русском языке – это небольшая монография Сергея Фокина, выпущенная в Санкт-Петербурге и его же, Фокина, сборник зарубежных трудов о Батае, «Танотография Эроса», опубликованный там же в 1994 году.
Лучшим французским источником остается получившая много премий биография Батая пера Мишеля Сюрия: «George Batailee – la mort a l’oeuvre», «Галлимар», 1992 год.
Иван Толстой: В Берлине прошел 7-й международный литературный фестиваль, который собрал как звезд, так и малоизвестных авторов. О выступавших и об атмосфере фестиваля расскажет наш берлинский корреспондент Екатерина Петровская.
Екатерина Петровская: Литературный фестиваль в Берлине возник из начинания нескольких энтузиастов. Они решили организовать форум для чтений и дискуссий, для встреч авторов с публикой, для живого обмена печатным словом. Фестиваль возник всего 7 лет назад, но уже превратился в гигантское событие. Пресса величает этот фестиваль «литературным Берлинале». А это значит, что литературный фестиваль стал так же громоздок и необозрим, как и берлинский Кинофорум. В фестивале принимает участие 150 авторов со всего мира. Инициатор и глава фестиваля господин Шрайбер, чья фамилия, кстати, обозначает «писарь», поясняет:
Господин Шрайбер: Когда человек отправляется на книжную ярмарку, большой джазовый или кинофестиваль, то там тоже невозможно посмотреть все. Мы живем не в провинции, а в большом городе, где живут разнообразные группы и сообщества – турки, франкофоны, леваки и феминистки, итальянцы и просто женщины, латиноамериканцы и любители всего латиноамериканского, которые ходят на все мероприятия, связанные с этим регионом. И мы попытались как-то осмыслить это многообразие. А, кроме того, в мире выходит в свет очень много книг, и уж если делать фестиваль – то, конечно, он не должен быть четко структурированным по темам и проблемам. Но что касается публики, то из опыта предыдущих лет, да и по ажиотажу первых дней этого года, ясно, что чего-то вроде Берлинале в области литературы и не хватало этому городу.
Екатерина Петровская: В этом году на фестиваль приехали первый нобелевский лауреат с африканского континента нигерианец Воле Шойинка, ставший классиком уже при жизни перуанский прозаик Марио Варгас Льоса, чилийская писатель и журналистка Изабель Альенде и многие другие звезды. Литературный фестиваль пытается вытащить на свет именно тех авторов, которые пока не известны ни широкой публике, ни порой даже просвещенным читателям. Яна Тиле, одна из ответственных за программу фестиваля, объяснила структуру и принцип отбора авторов и литературных произведений.
Яна Тиле: В этом фестивале несколько разделов. Первый – это «Литературы мира». Независимое международное жюри – знаменитые авторы и критики из разных стран - отбирает для фестиваля 22-х авторов. Мы пытаемся таким образом выявить авторов, которых книжный рынок Германии еще просто не знает, которые еще не переведены. Здесь много неизвестных имен. Скажем, в этом году два румынских автора. Раздел «Калейдоскоп» отбираем мы, руководители фестиваля. Здесь как раз важно присутствие знаменитых имен, поскольку любому фестивалю нужны приманки. И третий раздел – «Детская и юношеская литература». Здесь 16 авторов. Правда, эти 16 принимают участие примерно в ста мероприятиях и обслуживают не менее 10 тысяч детей. Раздел «Reflections» - «Отражения» - посвящен актуальным политическим темам. Раздел «Специальное» расширяет фестивальные рамки, мы устраиваем чтения в нетрадиционных местах на свежем воздухе в парках и на площадках, в тюрьмах.
Екатерина Петровская: Подобно Кинофоруму литературный фестиваль имел и свою ретроспективу. Так раздел, названный английским вариантом набоковских «Других берегов» - «Speak, memory» - явил целый ряд разных имен и направлений. Здесь читали «Вавилонскую башню» Борхеса, знаменитого, но забытого венца Петера Альтенберга, создавшего свой телеграфный стиль души на рубеже веков. В течение 24-х часов, без перерыва, актеры и авторы читали шестисотстраничный труд Томаса Бернхарда «Изничтожение». Знаменитый театральный режиссер Петер Штайн читал рассказы Чехова.
В политической программе проходили дискуссии об исламе, о трагедии Сребреницы, была представлена книга Марины Литвиненко «Смерть диссидента». В прошлые годы на фестивале побывали многие русские писатели, и обсуждалась «Империя Путина». В этом году главным регионом фестиваля стала Латинская Америка. Писатели из Боливии и Перу, Кубы и Аргентины, Уругвая и Мексики читали свои произведения и обсуждали литературную и политическую судьбу пестрого континента.
На фестивале были и закрытые мероприятия. Так, чтение вьетнамской поэтессы в разделе «Литература за решеткой» состоялось для избранной публики. А рядом, в огромном зале, толпились сотни людей, чтобы послушать выдержки из беспрецедентной книги молодого неаполитанского автора Роберто Савиано. Он написал книгу о местной мафии и ее удивительных хитросплетениях с экономикой и местной политикой.
«Литература – неисчерпаемый источник энергии» считает политический эмигрант и нобелевский лауреат Шойинка. На фестивале он читал отрывки из своего нового автобиографического романа о насущных потребностях изгнанника – речь шла не о демократии, а о душе и бутылке пива. А напоследок Шойинка прочитал стихотворения о детях-солдатах - воистину шекспировского драматизма.
На фестивале прошли так называемые «ночи поэзии» - поэты читали свои стихи на родных языках, немецкие актеры вслед за поэтами повторяли их в первоклассных переводах. Здесь было все - от Египта до Австралии. Одна ночь прошла в Восточной Европе. Здесь выступал молодой румынский поэт модернистского толка Дан Сочиу.
Венгр Силлард Борбели читал нездешние вирши, написанные в какой-то мистической средневековой манере, речь правда шла о массовых бойнях прошедшего века. Литовец Зигитас Парулскис – заблудился в литературных лесах и, кажется, мог только молиться.
Известный украинский поэт и журналист Андрий Бондарь совершал поэтическое путешествие в троллейбусе номер 23 мимо трех кладбищ.
Но самым поразительным оказался Алесь Разанав – белорусский поэт, без натяжки – классик. Его чтение вылилось в настоящий гениальный поэтический перформенс.
И, похоже, все поэты искали утраченную родину, да и не только они. Кажется, одной из самых важных тем фестиваля стала тема возвращения. Можно ли вернуться домой? И что надо для этого написать? Самый знаменитый политический эмигрант ГДР - певец и поэт Вольф Бирман - решил вернуться домой. Его выгнали из страны в 1976 году, он жил в ФРГ и во Франции, последние годы провел в Гамбурге. На фестивале он дал концерт под названием «Возвращение домой. Берлин. Митте». Аарон Аппельфельд, другой фестивальный автор, родился в Черновцах. Но и его родной язык - немецкий. Правда, в 1941, когда ему было 9 лет, и когда были убиты его родители, он забыл и немецкий, и украинский, и русский. Он пошел бродить по Европе.
Аарон Аппельфельд: Я провел время с преступниками, с профессиональными преступниками. Они меня и выходили.
Екатерина Петровская: И только в 13 лет, добравшись в одиночестве до Палестины, немой мальчик стал обретать родину и язык одновременно. С 1941 года Аарон не говорил по-немецки. На фестивале он читал и рассказывал по-английски. И вдруг, споткнувшись о немецкое слово «гайст», Аарон перед сотнями потерявших дар речи слушателей заговорил на языке Шиллера, Гете и своих родителей. Прошло 66 лет.
Фестиваль еще идет полным ходом, на него продано около 30 тысяч билетов. После чтений слушатели бросаются к лоткам и покупают книги килограммами. И, кажется, где-то здесь возникает вопрос, который задала ведущая Габриеле фон Арним господину Аппельфельду, пожилая немецкая аристократка старому еврею: «Вот вы пишете такие потрясающие книги, - сказала она - и другие их тоже пишут. Вы верите, что можно этим изменить человека?». На что Аппельфельд скромно ответил:
Аарон Аппельфельд: Вот мы слушаем Баха. Час слушаем. И что, вы думаете, он изменяет нашу природу?»
Иван Толстой: В Роттердаме в полном разгаре – Гергиевский фестиваль. Вот уже 12-й год он собирает не только верных поклонников русского дирижера, но и ведущих музыкантов со всего мира. Тема фестиваля в этом году – мир и любовь против террора власти и денег. В центре программы – опера «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера с видео-сопровождением работы Билла Виолы, а также концерт Всемирного Оркестра за Мир под руководством Валерия Гергиева. Из Роттердама передает наш корреспондент Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Для Валерия Гергиева этот год стал годом Вагнера. «Лохенгрин» в Париже, тетралогия «Кольцо Нибелунга» в Нью-Йорке, и вот теперь – долгожданная «Тристан и Изольда» – работа, к которой он готовился, по собственному признанию, более десяти лет. Откровенно говоря, меня, как и большинство зрителей моего «поколения Пепси», Вагнер в программе Гергиевского фестиваля заинтересовал, прежде всего, тем, что исполнялся он в нашумевшей нестандартной постановке с участием мессии в мире видео-арта, знаменитого видео-художника Билла Виолы. Как и любой другой горячий поклонник насыщенных «живых картинок» Виолы, я не могла пропустить его очередного проекта – видео-сопровождения к бессмертной опере Вагнера «Тристан и Изольда» в постановке Питера Селларса (Peter Sellars). До Роттердама оперу в постановке Селларса видели только в Лос-Анджелесе и Париже. Да и в Роттердаме дорогостоящая постановка прошла только три раза в концертном варианте; все билеты были распроданы задолго до начала Гергиевского фестиваля, а для установки гигантского видеопроектора в роттердамском концертном комплексе «Де Дулен» (De Doelen) пришлось даже снести стену в кабинете продюсера. В день нидерландской премьеры Билл Виола дал открытое интервью. Почитатели его таланта не поместились в один из главных залов концертного комплекса, некоторые сидели на ступенях и даже лежали на полу, чтобы послушать мастера.
Билл Виола: Мы, люди, занятые в визуальном искусстве, в кино, очень точны в своей работе. Существует стандарт – определенное количество кадров в секунду. Обычно в своей инсталляции я могу с точностью до одной тридцатой доли секунды сказать, какое изображение будет на экране через полчаса. Когда мое видео сопровождает игру оркестра под руководством Валерия Гергиева, я понятия не имею, когда он дойдет до определенного момента в партитуре. Я могу гарантировать лишь одно: если сегодня он дойдет до этого момента в одно время, то на выступлении через два дня - уже совершенно в другое. Это страшно! Ведь мне нужно, чтобы видео точно совпало с музыкой! У меня эта неопределенность вызывает такое чувство, словно я еду в машине, за рулем которой сидит безумец и едет то очень медленно, то разгоняется до космической скорости, приговаривая: «Да, да, мы обязательно проедем твое дерево у дороги, но я не могу сказать когда.
Софья Корниенко: Совершенно по-разному расставляют акценты в «Тристане» и разные дирижеры. В Лос-Анджелесе филармонический оркестр играл под руководством Эсы-Пекки Салонена (Esa-Pekka Salonen). Чтобы добиться гибкости монтажа во времени и заставить картинку совпадать с живой музыкой, Виоле пришлось прибегнуть к новейшим цифровым технологиям. Сложность предприятия заключалась и в том, что в своей работе он, как ни странно, отталкивался не от музыки, а от незамысловатого сюжета «Тристана».
Билл Виола: Когда я начал работать над видео-сопровождением к опере, мне пришлось отложить музыку Вагнера в сторону. Сперва я пробовал сочинить сценарий видео, прослушивая саму оперу, но это было слишком сложно, образы не вязались с музыкой, потому что Вагнер – как Шекспир, прочитав одну строку из которого можно продолжать размышлять над ней всю жизнь, она вмещает в себя вечность. Какого бы размаха видеоряд я не положил на музыку Вагнера, масштаб его музыки возрастает до бесконечности, и ничего соизмеримого ему найти невозможно, будь то целая опера или одна музыкальная фраза. Я запаниковал, и, в конце концов, обратился вместо музыки к либретто. Ведь опера Вагнера основана на легенде, даже не христианской, а языческой легенде, настолько древней, что возраст ее нельзя подсчитать. Во всех культурах присутствует такая древняя история о влюбленных, сила любви которых слишком велика для земной жизни. И как только я открыл либретто, образы появились в моем сознании.
Софья Корниенко: Виола признался, что не считает себя любителем оперы, тем более – классической. Изначально он мечтал создать видео-сопровождение к чему-то новому, например, к произведениям композитора Джона Адамса.
Билл Виола: Я, в общем-то, ничего из 19-го века делать не хотел. Я втянулся в этот проект только в результате долгих дискуссий, творческих встреч. Это забавно, но ведь я так до сих пор и не дал своего официального согласия на участие в проекте. Мы однажды ехали с моей женой и продюсером Кирой Перов с одной из встреч по поводу оперы, работа шла уже шесть месяцев подряд, и Кира спросила: «А мы вообще сказали официально «да» или нет?» Но было уже поздно рассуждать. С Вагнером – это не в бассейн по пояс зайти, это погружение с головой в глубокий, безбрежный океан. Пространство его огромно, и его не охватить ни одному из нас.
Софья Корниенко: Бассейн и океан, а также костер – основные места и объекты съемок видеоряда Виолы к «Тристану». На гигантском экране над головой Валерия Гергиева – предсказуемая замедленная съемка стихии и обнаженных актеров. Несколько завораживающе-красивых планов не сумели испортить даже поблекшие от света на сцене краски. К своему удивлению, я, во время четырехчасовой оперы, все время закрываю глаза. Нет, меня не тянет в сон. Меня захватывает медитативная музыка, мне хочется плакать от баса Михаила Петренко (Король Марк) и мысленно раскачиваться в такт, заданный Гергиевым. К тому же, время от времени я отвлекаюсь, чтобы прочесть бегущую строку, или наблюдаю за певцами, выныривающими то на балконе, то в рядах партера. Возможно, я уже не достаточно молода и не способна следовать моде на видеоряд ко всему, на зрительскую многофункциональность? Так или иначе, именно благодаря Виоле, которого я с удовольствием посмотрела бы в рамках того же фестиваля в выставочном пространстве, я методом от противного услышала Вагнера и то, как, цитируя того же Виолу, важна недосказанность.
Билл Виола: Для меня два основных элемента в человеке – это известное и неизвестное, познанное и непознанное. Если нет этого второго элемента – непознанного, то нет любви. Потому что любовь – это не только притяжение к чему-то родному и близкому по духу, но и осознание присутствия тайны. Секрет любых взаимоотношений, будь то в браке или вообще с любым партнером – это не дать неизвестности, тайне уйти. То же самое и в искусстве. Почему так велик Вагнер и его «Тристан и Изольда»? Потому что мы с самого начала и до последней секунды, когда разрешается сюжетный клубок, чувствуем недосказанность, и эта недосказанность, незавершенность отражает нашу суть, то, кто мы такие – незавершенные существа, которые нужны друг другу, чтобы продолжить себя в новом поколении.
Софья Корниенко: Помимо Роттердамского филармонического и так же под лейтмотивом «мы нужны друг другу», Валерий Гергиев на своем фестивале представляет еще один – необычный оркестр: World Orchestra for Peace (Всемирный Оркестр за Мир). Этот оркестр, состоящий из лучших представителей более чем семидесяти лучших оркестров мира, собирается очень редко. Его выступление – это всякий раз – событие, цель которого – послужить примером гармоничного общения людей из самых разных уголков света. После смерти ровно 10 лет назад создателя Оркестра за Мир, знаменитого дирижера Сэра Джорджа Шолти, Оркестр возглавил Валерий Гергиев. «Большинство политиков даже и не знают, что такой Оркестр за Мир существует», - говорит Гергиев. «При этом политики могли бы многое понять, если бы на пять минут задумались о том, как такое может быть, что молодой музыкант из Южной Африки приезжает, и за считанные секунды находит общий язык с корейцем или австралийцем, канадцем или израильтянином. У музыкантов нет времени на дискуссии. Они садятся и играют вместе в одном оркестре». Мы разговариваем в перерыве, после репетиции «Ромео и Джульетты» - еще одной истории о том, как любовь столкнулась с миром власти и престижа. Из уважения к еще нескольким моим коллегам-журналистам разговариваем по-английски.
Валерий Гергиев: Я один из тех людей, которые в состоянии полностью посвятить себя чему-то, целиком! Некоторые будут меня критиковать, за то, что я сегодня, например, дирижирую 12 часов подряд. Да, сегодня я на сцене 12 часов. Огромная программа с Оркестром за Мир плюс «Тристан». Нельзя так много? Возможно, что нельзя. Но я обещал посвятить себя этой программе, и выполню свое обещание. Когда мне предложили возглавить Оркестр за Мир, то я был так польщен... Конечно, я не мог им навязывать свою кандидатуру, но они меня выбрали. Мне стало понятно, зачем это было нужно Шолти. Мне стало понятно, что каждое выступление Оркестра – это заявление своей позиции. Когда мы выступали в Пекине – это было такое заявление, когда мы выступали на 300-летии Петербурга – тоже.
Софья Корниенко: А вы лично о чем заявляете своим выступлением?
Валерий Гергиев: Я не хочу очередного Беслана. И не важно где - в Дарфуре, в Израиле, где угодно, вопрос один: зачем убили этих детей? Я только что, пять дней назад был в Беслане. Зачем их убили?
Софья Корниенко: Но миру грозят не только катастрофы. Коммерческий монстр пожирает мир классической музыки, который должен принадлежать детям, говорит Гергиев. В рамках фестиваля – специальная детская программа. Первый опыт прослушивания «Щелкунчика» - основополагающий момент в становлении маленького человека.
Софья Корниенко: Директор Роттердамского филармонического оркестра и Гергиевского фестиваля Ян Раес знает о межкультурном обмене не понаслышке. У него русская жена, и его дети говорят на обоих языках.
Ян Раес: Валерий Гергиев начал работать с Роттердамским филармоническим оркестром 20 лет назад. Сначала как приглашенный дирижер, затем на более постоянной основе, а 12 лет назад – как главный дирижер. Также 12 лет назад возник и наш фестиваль. Валерий Гергиев проводит еще несколько фестивалей, например – Фестиваль Белых Ночей в Петербурге, однако фестиваль в Роттердаме – это единственный фестиваль в мире, который назван по имени Гергиева. Этот фестиваль проводится только в Нидерландах. Идеи программы на каждый год мы обсуждаем вместе. На этот раз я напомнил Гергиеву, что у него юбилей – 20 лет работы в нашей стране, и по этому поводу мы хотели организовать особенный фестиваль. Я спросил, о чем Гергиев мечтает, чего бы ему хотелось. Мы встречались всегда поздно вечером, за обедом, за бокалом вина. И он сказал: «Хотелось бы оперу сделать». Я ему ответил, что это дорогостоящее удовольствие, но что он может выбрать, какую оперу. Прошли недели, месяцы, мы встречались в Петербурге, Нью-Йорке, Париже, спорили, и, наконец, отбросив все остальные варианты, остановились на «Тристане», на фантастической постановке с участием Билла Виолы. Затем, отталкиваясь от «Тристана», мы выбрали тему для фестиваля – Liebesnacht, «Ночь любви». Так мы пришли к отрывкам из «Ромео из Джульетты» и другим произведениям на эту тему. То есть темы предлагаем мы, но многое делает сам Гергиев. Он работает как компьютер, без устали, он очень сильный.
Софья Корниенко: То есть он никогда не поступает авторитарно?
Ян Раес: С нами – никогда.
Софья Корниенко: В фойе концертного комплекса «Де Дулен» уже с утра толпятся слушатели. Если повезет, здесь можно поговорить с Гергиевым, у которого, несмотря на сумасшедший график, есть минута для каждого. «Я специально прилетела из Японии, чтобы увидеть Вас!» - говорит молодая девушка, протягивая диск для автографа. «И в следующем году я опять прилечу!»
Софья Корниенко: Фестиваль продлится до 15 сентября. В программе – произведения тридцати очень разных композиторов – от Роберта Шумана и Густава Малера до Арнольда Шонберга, Антонина Дворжека и Бориса Тищенко – а также кинопоказы, поэтические чтения, творческие встречи со слушателями и мастер-классы.
Иван Толстой: «Варшава Зингера» - так назвали в Польше IV Фестиваль еврейской культуры. Лауреат Нобелевской премии Зингер родился в Варшаве, здесь берегут его память. Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: Евреи живут на польских землях более тысячи лет. Со времен первого Польского королевства, а затем создания Речи Посполитой обоих народов в 1569 году Польша была одним из наиболее толерантных государств в Европе и стала домом для многочисленного еврейского сообщества. В начале минувшего века ситуация, однако, выглядела уже значительно хуже. В межвоенный период, когда во Второй Речи Посполитой жили около 3 миллионов евреев, антисемитизм был уже серьезной проблемой польского общества. Однако во время войны, когда в результате холокоста было уничтожено около 90% польских евреев, поляки, за редкими исключениями, массово спасали своих еврейских соседей. После Второй мировой войны началась массовая иммиграция, в том числе, в результате инициированной в 1968 году властями «антисионистской кампании», имевшей, кстати, значительную поддержку и среди населения. Это нередко связывают с тем, что польские евреи поддерживали коммунистов, что в то время автоматически означало быть вражески настроенным против поляков. Доктор Михал Ягелло, однако, считает такие аргументы некорректными.
Михал Ягелло: Если в таком подходе есть логика, то это логика опасная и безумная. Кроме того, это очень избирательный подход. Обращают внимание на то, что Троцкий и другие были евреями, а о том, что истинный поляк – Дзержинский - тоже был среди них, вспоминают редко. Некоторые из нас – поляков, хотели бы упростить для себя историю, создавая такую картинку: коммунизм вводили в Польше, в основном, евреи, они доминировали в партии, карательных службах, а это - очевидная неправда. В восточной Польше в органах было много этнических белорусов, но они шли туда не как белорусы, а как коммунисты. По-моему, в таких делах вопрос национальной принадлежности отходит на третий-четвертый план.
Алексей Дзиковицкий: После 1989 года, когда Польша стала свободной, ситуация кардинально изменилась. В стране начали проходить многочисленные фестивали, посвященные культурам национальных меньшинств – в том числе, еврейской.
Один из них – варшавский Фестиваль еврейской культуры «Варшава Зингера». В первый раз этот фестиваль прошел в польской столице в столетний юбилей со дня рождения Исаака Башевиса Зингера - в 2004 году, – поэтому его вполне можно назвать фестивалем молодым, однако по своему размаху это одно из самых крупных мероприятий такого характера в Польше. Исаака Зингера многие в Польше считают своим, поскольку писатель-нобелист до конца своей жизни, несмотря на эмиграцию в США, был тесно связан со своим родным городом. Американский писатель, знаток и преподаватель литературы Кевин Хорварт написал, что Зингер «никогда не прекратил писать на идиш, как будто никогда не уезжал из Варшавы».
Примечательно, что даже эмблема фестиваля представляет собой композицию из двух символов: еврейского – скрипач на крыше, и варшавской русалки. В нынешнем году фестиваль длился 9 дней и состоял из 140 различных акций – выставок, концертов, школ танца, кухни, презентаций новинок литературы, кинопремьер. Говорит главный организатор фестиваля, председатель фонда «Шалом» Голда Тенцер.
Голда Тенцер: Театральный форум, музыкальный фестиваль, мероприятия будут проходить на улицах, где когда-то в Варшаве жили главным образом евреи – на улице Пружна, например. Концерт симфонической музыки посетители услышат Варшавский симфонический оркестр. Каждый может найти что-то для себя.
Алексей Дзиковицкий: Варшавян на фестивальных мероприятиях было немало.
Варшавянин: Мы с моим маленьким сыном танцевали хасидский танец – было здорово.
Варшавянка: Очень интересно. Такую музыку можно послушать, да и еще играют как! Обязательно придем сюда еще.
Алексей Дзиковицкий: А вот гости из Израиля.
Гость из Израиля: На первом фестивале во время концертов мы сидели в первых рядах, рядом с официальными лицами и заграничными гостями, потому что кресел много было пустых. А теперь - посмотрите, что делается. Не смогли уже сесть там, где сидели всегда!
Алексей Дзиковицкий: Особой популярностью на фестивале пользуются концерты клезмерских ансамблей. Среди них и группа Кроке.
Интересно, что выступают на концертах фестиваля «Варшава Зингера» и польские артисты, в том числе и звезды первой величины, такие как, например, Марыля Родович. В этом году впервые прошла и совместная выставка польских и израильских художников, которые поставили свои работы в заброшенных каменных домах на улице Пружной. Говорит историк искусства Эва Тоняк.
Эва Тоняк: Работы, представленные на выставке, стоят в разных помещениях этих старых домов. Зритель пробирается через этот своеобразный лабиринт и видит там работы художников.
Алексей Дзиковицкий: IV Фестиваль еврейской культуры «Варшава Зингера» только что закончился, а организаторы уже говорят о том, что в ближайшие дни начнут подготовку к следующему фестивалю, который состоится ровно через год в любимом городе Исаака Башевиса Зингера.
