28 августа исполнилось 60 лет Юрию Беляеву. Одни люди помнят уникальный дуэт Олега Борисова и Юрия Беляева в фильме «Слуга», другие больше знают его по работе в Театре на Таганке, третьи — по ролям в спектаклях Театра «Эрмитаж». Юрий Беляев называет театр «галерой, которая продирается через болото. Ты весь в цепях, труд огромный, а КПД — минимальный».
Несмотря на то, что за плечами у Беляева 32 года работы в театре и немало очень интересных ролей в кино, он довольно скептически относится к такой категории, как везение. В частности, когда я упомянул его многочисленные роли в Театре на Таганке, он тут же решительно возразил: «Я все-таки в Театре на Таганке в большей степени был в качестве наблюдателя, а не соучастника. Своих ролей у меня, пожалуй, две, а все остальное — пиджачок с чужого плеча. В расчете на артиста Беляева в Театре на Таганке ничего не задумывалось, и не было поставлено ни одного спектакля».
— Артист Беляев, как вы в третьем лице о себе говорите, мог бы вполне подойти к Юрию Петровичу Любимову и сказать: Юрий Петрович, вроде как заслужил…
— Господи, да что вы такое произносите? Да на такие тексты не был способен никто. Только одному человеку это удалось проделать — Владимиру Семеновичу Высоцкому.
— С «Гамлетом»?
— Да. Причем в таком нахраписто-анекдотическом виде он добился того, что, в результате, получилось. Но мой опыт подобных обращений дает мне возможность говорить о том, что как только человек приходит к Юрию Петровичу о чем-то просить, можно гарантировать, что он никогда в жизни этого не получит. Определенность творческого почерка, поисков, определенность поставленных и достигаемых целей — это его жизнь, а не моя. В нее вписаться в качестве исполнителя можно было, но расчета на меня не было. За это тоже нельзя обижаться и расстраиваться — такое положение в театре входит в профессию. Я не оказался на счастливой тропинке, и мне не сильно повезло с ролями в Театре на Таганке, но мне сильно повезло с Таганкой. Это школа еще будь здоров, какая. В исполнительстве это одна из лучших, и для меня необходимых, школ. Трудно мне даже представить себе, во что я мог бы превратиться, если бы я оказался в другом театре. Так вот, заслужил ли я или не заслужил какую-то роль, и как подойти к Юрию Петровичу и попросить об этом? По молодости лет, мои коллеги, тоже молодые и неопытные, а иногда и не молодые и опытные, но настырные и упрямые, заполняли так называемые творческие заявки при распределении ролей, и я не припомню, чтобы кто-то получил то, что просил.
— Вы заполняли?
— Конечно. Я имел даже большую возможность, потому что я вляпался в профсоюзную работу в первый же свой сезон, стал председателем профсоюзного комитета и, как вы понимаете, частью того самого треугольника, который подписывал существенные документы. Один из первых документов, отнеситесь к этому как с забавной, анекдотической истории, был документ, который я подписывал об увольнении Владимира Семеновича Высоцкого из Театра на Таганке. Это наравне с тем же фактом, что в анкете приемной комиссии Школы-студии МХАТ абитуриента Высоцкого по поводу голоса было указано: «Певческого голоса не имеет». Игра судьбы, игра провидения, что ли.
Видимо, чувствуя некоторую неудовлетворенность работой в своем театре, Юрий Беляев лет 10 назад принял предложение о сотрудничестве от художественного руководителя театра «Эрмитаж» Михаила Левитина, и успел за это время сыграть там несколько ролей. Однако самокритический склад характера Юрия Беляева сказывается и в оценке этой работы: «Это мой личный эксперимент, наполовину неудавшийся. Замечательная Люба Полищук, в какой-то момент своей жизни, совершила, на мой взгляд, поступок совершенно не женский: она вернулась, спустя много лет, к Левитину и сказала, что она очень устала от антрепризы, и попросила его помочь ей немножко очистить профессию, очистить свой профессиональный статус. Левитин, как человек любящий артистов и очень внимательно относящийся к тому, что можно назвать индивидуальностью, личностью, охотно отозвался на эту просьбу и предложил список спектаклей. Люба выбрала один из них, и начали искать одного из основных партнеров. Может быть, Давид Боровский, может быть, Володя Дашкевич, может быть, кто-то еще из наших общих знакомых упоминали фамилию артиста Беляева, но, так или иначе, фамилия в этом небольшом списке претендентов появилась. Это совпало с моими попытками разрулить свои отношения с Театром на Таганке. У меня частенько в тот момент возникали мысли бросить театр вообще. Почему я сказал, что это эксперимент, удавшийся на 50 процентов? Потому что до сих пор это сотрудничество вяло продолжается, мы давно не делаем никаких новых работ, но я продолжаю играть там два спектакля и, надо сказать, что из всех предложений, которые я получил от Михаила Захаровича, по-своему личному счету, я так и не сыграл ни одного. Пытался играть, но не сыграл ни одного. Что это значит? Я не вышел на режим соавторства, я остался на уровне исполнителя. Поэтому на 50 процентов эксперимент не удался. Но на 50 процентов он удался. Потому что я получил, в дополнение к своему репертуару, несколько замечательных персон. Я имею в виду, в том числе, Федю Протасова в «Живом трупе» Толстого, поразительного, даже не могу сказать человека, это феноменальное какое-то существо, по имени Азеф в пьесе Левитина в его же постановке, это невыносимый, неистовый, совершенно непостижимый Хармс, которого я играю уже лет семь или восемь, и так и не могу сыграть».
Юрий Беляев без энтузиазма поддерживал беседу, как он сам выразился, «о себе любимом», и упорно стремился перевести разговор на своих коллег и друзей: «Не так давно умер удивительный Давид Боровский, а по количеству спектаклей театр "Эрмитаж" на втором месте после Таганки, если иметь в виду спектакли, оформленные Давидом Боровским. Ушел Давид, ушла эстетика его из театра, ушел удивительный мир. Таких людей больше нет в театре, и это очень жаль. И когда Левитин обратился ко мне со своей идеей максимально попытаться возобновить в репертуаре спектакли, которые оформлял Давид Львович Боровский, я, не думая, сказал: «Да, я готов!». У меня даже возникли тогда такие соображения, которые я высказал Левитину: а что, если поднять московские театры на театральную афишу Боровского? Собрать все спектакли, которые оформлял Давид Львович. Тогда мне эта идея показалась просто счастливой, хотя я понимал, что должен найтись какой-то один человек, который должен будет привести к общему знаменателю такие персоны, как Левитин, Любимов, Волчек, Табаков… Я такого диспетчера не смог найти, я не знал, к кому с этой идеей обратиться, кроме Левитина. И я даже подумал о том, что было бы неплохо провести, громко, помпезно выражаясь, фестиваль спектаклей Боровского. Думаю, что при разнообразии московских театров, персона художника, его почерк были бы выявлены очень многообразно. Если это все собрать вместе, то получился бы замечательный портрет художника».
— Это замечательная идея. Может быть, кто-то из влиятельных людей или, как вы сказали, координаторов, услышит ваши слова. Действительно, такому необыкновенному человеку, как Давид Львович Боровский, нужно посвятить не один фестиваль, а постоянно действующий фестиваль, куда бы приезжали и питерские театры, в том числе.
— Это потрясающая подсказка. Даже фестиваль не театров, а фестиваль театральных художников. Ведь такого фестиваля вообще не существует в мире.
Роли, которые сыграл за свою жизнь Юрий Беляев, чрезвычайно разнообразны. Среди них Коровьев и Язон, Сальери и Федя Протасов, священник в фильме «Спас под березами» и политический провокатор Азеф, Горацио и царь Александр Второй, граф де Монсоро и адмирал Колчак. Отвечая на мой вопрос об отношении к своим персонажам, Юрий вначале в запальчивости заявил, что актеру понимать своих персонажей вовсе не обязательно, что это профессия, цитирую и прошу прощения за необычность терминологии, «не головастическая, а руко и ногоприкладская». Но, несмотря на такие декларации, сам Юрий Беляев подходит к своей работе с несколько иных позиций.
— Вы всегда находились в состоянии гармонии со своими персонажами?
— А что вы называете «гармонией с персонажами»?
— Я называю гармонией с персонажами сочетание ваших человеческих качеств и их, или не сочетание, или понимание этих качеств.
— Ну что такое гармония? Вы, наверное, что-то специальное вкладываете в это понятие?
— Вот мы с вами говорили о таком персонаже как Колчак, после исполнения роли которого, вы даже решили написать что-то о нем. Вот, о чем я говорю.
— Я тут вообще не причем. Это фантастический, непостижимый Александр Васильевич Колчак. Я сидел в гримерной на «Ленфильме», ко мне подошел человек, представился и предложил работу. Речь шла об уникальной операции Колчака, проведенной в проливе Моонзунд. Времена были советские, играть надо врага советской власти, чуть ли не фашиста. Я попросил дать мне какие-то материалы. Мне сказали, что в группе материалов практически нет, есть только фотографии. Тогда я взял письмо на «Ленфильме», на «Мосфильме», в Театре на Таганке, пошел и записался в Ленинскую библиотеку. Причем не в какой-то спецхран, а просто в общий отдел. Мои знакомые, когда встречали меня, спрашивали: «А ты что тут делаешь?». А я был счастливым человеком, потому что там материалов оказалось такое количество, о нем написано столько! Я чувствовал себя просто Максудовым, булгаковским Мастером, когда я держал в руках труды Санкт-Петербургской Академии наук — два тома о карстовых и паковых льдах Северного и Баренцева морей, написанных Александром Васильевичем Колчаком и изданных Академией наук, с его фотографиями. Когда я узнал, что он был учеником Фритьофа Нансена, когда я узнал, что его юношеская мечта была Южный Полюс, когда я узнал о его экспедиции по спасению экспедиции барона Врангеля на наших северных морях, когда я узнал о его инженерных соображениях, об идее создания цельнокорпусных северных ледокольных и военных судов, о его системе минирования, когда я прочитал тогда еще не переизданную стенограмму его допросов в следственной комиссии, когда я узнал о том, что Тимирева сидела в соседней камере, когда я узнал о том, что Тимиревой я мог встречаться, подрабатывая на «Мосфильме» в массовке (ей было нечем жить, и она занималась тем же), я понял, что для меня время сомкнулось. Это было вчера, понимаете? Я мог видеться с любимой женщиной Колчака. Это не я выбрал, это он меня выбрал. Я тут не причем. Я испытал это удовольствие, эту радость, это было во второй раз в моей жизни. В первый раз это со мной проделал Пугачев. Я был влюблен совершенно в есенинского Пугачева в постановке Любимова. Это был один из моих первых вводов, и мне даже говорили, что на первом спектакле я своими словами, в рифму иногда рассказывал текст Есенина… Это был срочный ввод за три часа до спектакля, текст был стихотворный, это было непросто. Я очень любил этот спектакль и просидел в Пироговке, в архиве, года полтора. Правда, это были пленки, это не были труды. Но я там кое-чего для себя откопал. И это было два раза абсолютного наслаждения, которого никогда не было в моей профессии.
— За 32 года?
— За всю мою жизнь два раза я был абсолютно счастлив в качестве человека, имеющего отношение к накоплению информации.
— В истории вашей творческой жизни и в кино, в том числе, были удивительные люди, в частности, священник. Наверное, страшно сложно играть священника, учитывая ваш подход к профессии?
— Вы даже не представляете, что со мной было, когда я вошел в алтарь. Мне нужно было облачиться для кадра. Я даже передать вам не могу, как меня заколотило. Но я к этому отношусь, как к тяжкому испытанию. И когда я к своему батюшке с этой жалобой обратился и напомнил ему, что актеров в свое время и в церковной ограде-то не хоронили, он мне сказал только одну фразу: «А ты приведи кого-нибудь в храм, тебе и простится».
