Двадцать лет назад в августе ушли из жизни два великих русских артиста, два потрясающих партнера — Анатолий Дмитриевич Папанов и Андрей Александрович Миронов. По словам актеров Театра Сатиры, их художественный руководитель Валентин Плучек готов был тогда уйти из профессии, считая, что без Папанова и Миронова театр существовать не сможет.
«Миронов ничего не умеет делать в полсилы, и потому каждый раз тратится так, будто это первый и последний его выход на сцену». Так написал один хороший критик в июле 1986 года. Через год Андрей Александрович действительно вышел на сцену в последний раз. За несколько минут до финала спектакля, на гастролях в Риге, не допев веселый куплет Фигаро, артист пошатнулся и упал на руки подоспевшего друга Александра Ширвиндта. Как писал тогда Григорий Горин: «публика, не поняв случившегося, зааплодировала. Это были последние аплодисменты, которые, я надеюсь, он еще слышал».
У многих в памяти Андрей Миронов остался веселым, не унывающим, роковым Бендером, другие до сих пор хохочут над афоризмами из «Бриллиантовой руки», третьи напевают « а бабочка крылышками — бяк-бяк-бяк-бяк». Сколько людей, столько разных миров. На то и посылается человеку актерский талант, чтобы он проживал за свою жизнь десятки других. У меня же в сердце образ Миронова навсегда будет связан с его лучшей ролью в кино — в фильме Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин». Только спустя время понимаешь, что в глазах его Ханина читалась страшная обреченность самого Миронова.
Музыка Нино Рота как гимн
За двадцать лет, прошедших со дня его смерти, мне приходилось встречаться со многими его друзьями, коллегами и просто знакомыми. Не было случая, чтобы, говоря о совершенно иных проблемах, они не заговорили о Миронове. Как-то раз, под звуки музыки Нино Рота к фильму Федерико Феллини «Восемь с половиной», мы разговаривали с Александром Ширвиндтом, и я спросил его:
— Что вы считаете главным в своей жизни в XX веке?
— Одно из самых сильных моих потрясений XX века — это произведение и эта музыка. Когда мы были помоложе и покрепче, были такие у нас всякие дружеские посиделки и безумства, то лейтмотив всех наших дел был Нино Рота с этой музыкой. Покойный Андрюша часто был заводилой этих наших послеспектаклевых дружеских посиделок. Это называлось у нас «на слабую долю». Там были Гриша Горин покойный, Андрюша, Марк Анатольевич Захаров, я. Когда напивались, включалась эта музыка, мы брались за руки, по кругу, как дети в детском саду шли — пам-пам-пам — потом, по моему приказу, делали «а-а-а!», и поворачивались назад. Это называлось «на слабую долю». Поймать надо было слабую долю у Нино Рота. И повернувшись, тупо, как четыре кретина, мы шли в одну сторону, потом в другую, пока кто-нибудь не говорил: «Ну, все!». Опять безумства, потом опять отдых музыкальный — «слабая доля». Мы опять вставали в кружок, и тупо, с постными лицами шли. Нино Рота, это был наш гимн.
Дорогая легкость
Замечательная актриса Ольга Яковлева, которая снималась с Мироновым на телевидении и играла вместе с ним в спектакле Анатолия Васильевича Эфроса «Продолжение Дон Жуана» в Театре на Малой Бронной не может говорить об Андрее Александровиче в прошедшем времени: «С Андрюшей Мироновым мы знакомы давно, он наш сокурсник. С Андрюшей я работала в дипломных спектаклях, он был моим партнером по танцу и пению. Потом он приходил на Малую Бронную. Анатолий Васильевич его приглашал играть в пьесе Радзинского "Продолжение Дон Жуана". Я могу сказать, что Андрюша очень работоспособный, очень въедливый, очень талантливый и очень многого он достиг за счет своего титанического труда, скрупулезности, и всю свою легкость он оттачивал мощно. Андрюша всегда был очень контактен, обаятелен, всегда легок».
Миронов был на сцене невероятно легок. Но каких адских трудов это стоило! Особенно в те дни, когда страшная болезнь пыталась его одолеть. Те, кто сталкивался с Андреем Александровичем за кулисами Театра Сатиры перед спектаклями, рассказывали, что порой на него нельзя было смотреть без содрогания. Непостижимо, какая магия помогала ему через час-другой выпархивать на сцену и заражать зрителей свой стремительностью, нежностью, ветреностью, легкомыслием и печалью. В театр народ на него валил. Кто хотел видеть «Фигаро», «Маленькие Комедии», «Клопа», «Ревизора», «Веселенькие обозрения», а в сердце Андрея Александровича жил трагик, или, вернее сказать, трагикомик. Хотя такого амплуа в театре никогда не было. Театралы до сих пор не могут забыть потрясающий спектакль Марка Захарова «Доходное место», в котором Жадова играл Миронов. Трагичным был его Чацкий, мощным и страшным Мекки-нож, растерянным и обреченным Лопахин. Миронова, судя по всему, мучила постоянная зависимость, подневольность актерской профессии. И он искал себя в режиссуре. Воспитанный на захаровском Островском, он в своем театре поставил «Бешеные деньги», и сыграл в этом спектакле Савву Василькова, про которого критика писала так: «Он резок, неотесан и даже хамоват, груб, он в непривычной для него среде все равно пойдет напролом, как танк, потому что он сильнее всех этих безмятежно-алчных, разлагающихся на глазах дворян». Потом был его трагический спектакль «Прощай конферансье», а за пять месяцев до смерти — «Тени» Салтыкова-Щедрина — острый, горький и едкий спектакль о нарождающейся в России новой эпохе, в котором сам Андрей Александрович сыграл главную роль Клаверова. Роберт Рождественский в стихотворении «Памяти Андрея Миронова» писал:
Ах, каким был живым он, каким молодым,
Как легко снизошел он со сцены в молву,
Так ушел, будто славы мерцающий дым,
Тихо обнял его, и унес в синеву.
Звезда разгорается
Андрей Александрович Миронов был светлый актер, не просто талантливый ни даже гениальный, а именно светлый. Таких — единицы. Астрономы говорят, что звезда, погаснув, еще миллионы лет посылает во Вселенную свой свет. Так и с этим человеком. Он ушел из жизни ровно двадцать лет назад, а свет его не погас. Об этом говорит его друг Александр Анатольевич Ширвиндт: «Я считаю, что личность Андрея Александровича, сколько лет его уже нет, а она отовсюду, как туманность Андромеды какая-то рассеивается или Андрюшина звезда как-то разгорается, разгорается. Вообще, это какая-то неизученная история. Была масса великих людей и дифференцированно какое-то великое уходит в полное забвение, или в полузабвение, а что-то идентично великое с годами не исчезает».
