В России происходит некий шум вокруг Константина Победоносцева. Отмечено еще в марте столетие его смерти, а в июне, вроде бы собирались отметить и 180 лет со дня рождения.
Тема, конечно, стоит обсуждения. То, что я прочитал в русской прессе по этому поводу, не вызывает энтузиазма: ни отклики справа, со стороны церковных кругов (всяческая реабилитация знаменитого обер-прокурора Синода), ни со стороны либералов, слишком просто расправляющихся с Победоносцевым. Вариации все тех же хрестоматийных стихов: Победоносцев, мол, над Россией простер совиные крыла.
В Победоносцеве важен не он сам, а его тема. Розанов писал о Мережковском: вы не смотрите, что он пишет, вы посмотрите, где он стоит. Примерно то же можно сказать о Победоносцеве.
Беда Победоносцева, драма его жизни в том, что он попал «во власть», как теперь говорят. А беда общеросссийская, что с религией и церковью вообще было связано представление о власти, о насильственном, в приказном порядке осуществляемом правоверии, в том, что церковь и религия стали орудием подавления. Это не к лицу христианству как таковому – тяга к мирской власти. В России очень охотно говорили о католичестве, впавшем в этот соблазн – и кто говорил? сам Достоевский! – но этим примером и ограничивались, не желая упоминать, что православие попало в ситуацию едва ли лучшую – стало придатком государственной власти, осуществляющей насильственное оправославливание и преследование инаковерующих. При этом отнюдь не обладая громадными культурными богатствами, заимствованными католичеством от античности. Если Победоносцев – Великий Инквизитор, – как институция, – то доморощенный, кустарный, отечественного производства, хотя лично он был человеком всячески культурным.
Победоносцев был крупным юристом-теоретиком, автором классического трехтомника «Курс гражданского права». Другие его научные работы собраны в сборнике «Исторические исследования и статьи», также получившем широкое признание в ученых кругах. Публицистика Победоносцева – так называемый «Московский сборник», выходивший многими выпусками. Там есть и переводы: Победоносцев очень охотно переводил американца Эмерсона – мыслителя отнюдь не ретроградного, но и не поверхностно либерального, а углубленного в некие вечные вопросы. Вот тут начинается проблема Победоносцева: возможно ли религию и философию, вообще любое не прагматическое мировоззрение сделать методом решения вопросов «века сего»?
Тема Победоносцева очень хорошо иллюстрируется одной линией «Волшебной горы» Томаса Манна: противостояние и контроверзы либерального секуляриста Сеттембрини и ученого иезуита Нафты. Победоносцев – Нафта, отнюдь не какой-нибудь советский Суслов, не знавший ничего, кроме сочинений Ленина. Если пример Нафты мало понятен, можно вспомнить более доходчивый: Солженицын, его сочинение «Как нам обустроить Россию» и вообще его мировоззрение, развернутое к традиционным ценностям и резко критическое в отношении современности. Это еще всем нам, и Солженицыну в том числе, повезло, что этим старым заветам противостоят в современной цивилизации безудержный консьюмеризм и вульгарная массовая культура, а не террористы. Террористическая угроза цивилизованному миру идет снаружи, а не изнутри, как это было в России XIX века, во времена Победоносцева. Наиболее борзые критики Солженицына сравнивали его с айтоллой Хомейни, но он ведь не обладал реальной властью и никогда не стремился к ней.
Но и Победоносцев отнюдь не был таким айятоллой – и не потому, что у него не было власти. Власть-то у него как раз была, и не только в церковных делах. Он действительно сыграл определяющую роль в отказе нового царя от политики реформ после убийства царя-реформатора Александра II. Его позицию можно если не оправдать, то понять: русские люди очень уж разгулялись в атмосфере сравнительных свобод, дошли аж до террора. Это был, говоря по-нынешнему, «беспредел». Если мы сравним ситуацию, созданную великими реформами XIX века, с Россией Ельцина, а последующую политику с путинским временем, то это сравнение не будет слишком натянутым. А ведь Путин куда как нравится современным россиянам.
Дело, конечно, не в том, чтобы оправдывать Победоносцева Путиным или Путина Победоносцевым, хотя именно это имеют в виду нынешние апологеты обер-прокурора. Надо адекватно понять самого Победоносцева. И самое главное в нем – он отнюдь не был фанатиком.
Вот что пишет о нем мемуарист Феоктистов – крупный тогдашний чиновник, одно время управляющий делами печати:
«Плохо же умел распознавать людей (тот, кто говорил о фанатизме Победоносцева)! Фанатизм не совместим с колебаниями и сомнениями, фанатизм, не считаясь ни с чем, идет прямо к своей цели, а не было, кажется, человека, который так пугался бы всякого решительного действия, ум которого был бы в такой степени проникнут духом неугомонной критики. Подобные люди не способны увлекать других, они сами не идут вперед и мешают идти тем, кто отважнее их».
Это же говорили буквально все, знавшие Победоносцева – и граф Строганов, и министр финансов либерал Абаза, и даже реакционнейший министр внутренних дел Толстой: он всему противился, но ничего сам не предлагал. «Он всегда отлично знает, что не надо, но никогда не знает, что надо»; «Победоносцев все останавливает и способен только тормозить, а не двигать дела». Или (Абаза):
«Речь Константина Петровича – скорее произведение моралиста, чем программа государственного деятеля. Им совершенно верно указаны наши раны, однако не предложено при этом никакого серьезного средства к исцелению».
Это не столько реакция, сколько застой. И никакого фанатизма, конечно: фанатик всегда знает, что надо и не колеблется. Говорили и другое: Победоносцев – нигилист и циник: а это уж никак не увязывается с фанатизмом. Бердяев писал в статье на смерть Победоносцева («Нигилизм на религиозной почве»):
«Какова основная черта Победоносцева?.. Неверие в силу добра, неверие чудовищное, разделяемое русской официальной церковью и русским государством… Нигилистическое отношение к человечеству и миру на почве религиозного отношения к Богу – вот пафос Победоносцева, общий с русской государственностью, заложенный в историческом православии. Православие не верит в религиозное устроение человеческой жизни на земле и корректирует свой безнадежный пессимизм призывом к насильственному устроению ее государственной властью… Правда гуманизма развивалась в светской культуре, в гуманизме».
То есть речь идет уже не о Победоносцеве лично, а о пороке русского православия: на почве православия не решена задача культуры – чего уж никак не скажешь о католичестве или протестантизме. Что же касается самого Победоносцева, то у него не столько цинизм и нигилизм, сколько усталость и отчаяние – и страх за будущее.
В той же статье Бердяева:
«Этот призрачный, мертвенный старик жил под гипнозом силы зла, верил безгранично во вселенское могущество зла, верил в зло, а в Добро не верил. Добро считал бессильным, жалким в своей немощности».
Зинаида Гиппиус вспоминает: когда группа интеллигентов, озабоченная внесением нового духа в церковную жизнь, выступила с инициативой знаменитых впоследствии религиозно-философских собраний и встретилась по этому поводу с обер-прокурором Синода, он эти собрания разрешил, но сказал при этом: «Россия – ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек».
Победоносцев не столько противник демократических реформ, как всего мировоззрения Нового времени, духа века сего. Он писал в «Московском сборнике»:
«Есть в человечестве натуральная, земляная сила инерции, имеющая великое значение. Ею, как судно балластом, держится человечество в судьбах своей истории, - и сила эта столь необходима, что без нее поступательное движение вперед становится невозможно. Сила эта, которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью, - безусловно, необходима для благосостояния общества. Разрушить ее – значило бы лишить общество той устойчивости, без которой негде найти и точку опоры для дальнейшего движения. В пренебрежении или забвении этой силы – вот в чем главный порок новейшего прогресса».
Розанов сказал о «Московском сборнике»: книга поучительная, вроде басен Крылова, но несколько элементарная. В том, что говорит Победоносцев, даже и есть некоторая правда: Победоносцев – поэт, органик, романтик, он не любит цивилизации – как рацио, плана и чертежа, он за органический рост. Но это не тот тип мысли и личности, который потребен для государственной работы. Идеи «Московского сборника» не дают никакой политической программы. Это если и теократия, то не как программа, а как ностальгия.
Бердяев:
«Когда читаешь его, ненависть слабеет: звучат у него такие искренние ноты, искренне смирение перед высшим, любовь к народному, романтическая привязанность к старому быту».
Победоносцев, если угодно, – реакционер, но скорее того типа, что нынешние «зеленые» или противники глобализации, устраивающие шумные демонстрации на саммитах руководителей индустриальных держав. Он, так сказать, не Альберт Гор, а что-то вроде нынешних эко-террористов. А дело ведь не в том, чтоб запретить автомобили и пересесть на велосипеды – «изобрести велосипед», - а в том, чтобы создать альтернативное топливо. Вот такого альтернативного топлива для России Победоносцев предложить не мог. Отсюда – извечная практика русских застойщиков: упираться в букву, в идеологию вместо поиска и конструктивной работы.
Да, Победоносцев (между прочим, один из разработчиков судебной реформы) выступал с инициативой ликвидации новых судов (это не прошло). Да, он способствовал введению института земских начальников, ограничившего выборность земских органов. Но это было ни то ни се, никчемные паллиативы. А вот действительное дело прозевали: отмену общинного землепользования у крестьян, и Победоносцев очень активно выступил против соответствующей реформы, которая в перспективе давала крепкий средний класс в России, уже никак не склонный к русскому бунту. Пришлось дожидаться Столыпина.
Славянофил Иван Аксаков писал Победоносцеву (15 февраля 1882):
«Мне кажется, что мудрость состоит именно в том, чтобы признать неизбежным закон развития и прогресса истины в человеческих обществах, а закон этот таков: без одной четвертой пакости не обходится никакое проявление добра… Твоя душа слишком болезненно-чувствительна ко всему ложному, нечистому, и потому ты стал отрицательно относиться ко всему живому, усматривая в нем примесь нечистоты и фальши. Но без этого ничто живое в мире и не живет, и нужно верить в силу добра, которая пребудет лишь в свободе… А если дать силу унынию, то нечем будет и осолиться».
Да, Победоносцев не верил в людей, человек есть ложь и смрад – вот тема Великого Инквизитора у него. Но как быть, если этот человек – тот лихой, что бродит по России – ледяной пустыне?
Не вытанцовывается в России тема свободы. Русская тема: между Великим Инквизитором и лихим человеком.
