У всех на виду был броский и громогласный Ельцин, но ушел он в политическое небытие неощутимым и непонятым. Осознать Ельцина и его эпоху – во многом значит осознать Россию.
Напрасно патриоты так увлеченно цитируют Тютчева: «Умом Россию не понять». В этой строке – не столько гордость, сколько отчаяние. Конечно, нельзя свести к формуле такую сложную штуку как жизнь, но простейшие ее проявления – хотелось бы. Ну, скажем, чтоб вовремя платили зарплату, не отключали свет и тепло, не убивали чужих и своих. Все это происходило при Ельцине. Но при нем же возникло то, что нельзя потрогать – свобода. Она не так заметна без света и не так греет без тепла. Свобода ощущается тогда, когда ее отнимают.
Ни разу – в это теперь надо настойчиво и старательно вдумываться – ни разу за годы своего правления Ельцин не пытался ограничить свободу – слова, прессы, телевидения. Похоже, ему это не приходило в голову. В нем не было мнительности и мстительности, которая так расцвела на всех уровнях власти в последующие годы. Ельцин – это признавали даже его яростные недоброжелатели – был человек широкого и размашистого жеста. Иногда, быть может, слишком размашистого, безоглядно. Его жестоко критиковали, на него сердились, но самые прозорливые говорили: еще вспомним.
И правда, его вспоминали – по-разному. Ничто так быстро не искажается, как вчерашняя история. Сейчас уже надо сделать над собой усилие, чтобы вспомнить – каков был в дни августовского путча Борис Ельцин. Нет, у всех на сетчатке тот трибун на танке. Но эта картина многих уже и раздражала: ну, танк, а что потом.
А потом – свобода.
Это забыли, но все чаще стали воспоминать – потому что разительно изменилось лицо российской власти. Ельцин мог быть непоследователен и неуверен, но это – исторически глядя в прошлое – надо считать достижением в стране, привыкшей к неколебимому монолиту наверху, лицо которого либо не различалось вовсе, либо употреблялось как материал для анекдотов.
Человеческие сомнения оборачиваются для политика спасительными и целебными компромиссами. За прошедшие после Ельцина годы российская власть научилась забывать это слово – компромисс – и утрачивать само понятие. Компромисс все больше отождествляется со слабостью, военный жаргон господствует в прессе, а на заседании правительства звучат лихие реплики из лексикона второразрядных детективов.
Ельцин наглядно колебался и наглядно ошибался. С тех пор раздумья стали короче, руки тверже, но поступки – суетливее и мельче. Оттого лицо власти снова стало менее человечным. Политика опять выводится из-под законов обычной людской морали. И оглядываясь назад, понимаешь, что Борис Ельцин у всех на глазах был не только политиком, но и просто человеком.
