Марина Тимашева: Поздравляем всех наших слушательниц с международным женским днём и начинаем с книжного сюжета. Институт востоковедения Российской Академии наук выпустил сборник статей иранских и российских авторов, который называется «Роль и положение женщин в Исламской республике Иран». Трудно ли в Тегеране женщине? – этот вопрос, особенно актуальный 8 марта, я адресую историку Илье Смирнову.
Илья Смирнов: Я, поначалу, заподозрил фальсификацию выходных данных. Ну, не мог академический институт такого опубликовать. «После того, как великий аятолла Хомейни возглавил антишахскую революцию…». Уровень идеологический интоксикации даже не брежневский. Ближе к сталинскому. Подчёркиваю, претензии мои - не к иранским учёным (я понимаю, в каком они положении), а к авторам с самыми, что ни на есть, российскими фамилиями. Извините за длинную цитату, но мы уже немножко от этого стиля отвыкли, а полезно вспомнить, как он был хорош, и как легко реанимируется не в Тегеране, а в Москве. Итак, научная статья посвящена дошкольному воспитанию. И начинается так:
« Имам Хомейни на разных этапах развития Исламской Республики Иран среди прочих вопросов, стоявших перед страной, уделял большое внимание развитию иранской культуры, приданию ей самобытности... Хомейни во многих своих... выступлениях возвращался к вопросу воспитания личности. Он не раз повторял, что «процессы образования и воспитания должны быть организованы таким образом, чтобы они шли нога в ногу со всем нашим движением и преследовали те же цели, что и всё наше движение». При этом необходимо, чтобы «учебные заведения, начиная с начальных школ и кончая университетами, стали школами воспитания личности». Хомейни неоднократно заявлял, что в этом процессе особенно велика роль иранской женщины. Её задачу имам видит в правильном воспитании детей, как основы будущей иранской нации, в духе гуманистической исламской культуры и в русле благочестивости, набожности, моральной чистоты, аскетизма, готовности к самопожертвованию, соединёнными с такими человеческими чертами, как личное мужество, компетентность, великодушие, доброта, сострадание, верность, преданность. Думается, что эти высказывания относятся и к дошкольному образованию и воспитанию и роли женщины в этом процессе. Вопрос формирования личности на дошкольном уровне и роли в нём женщины, до настоящего времени получил весьма слабое отражение в советской и российской литературе».
Вот такое дошкольное воспитание. Ну, не потрудились советские авторы осветить работу детских садов в свете указаний аятоллы Хомейни. А как насчёт Норвегии или Японии? – я с ужасом представил себе, что в Японии наука, например, о морских беспозвоночных тоже развивается неправильно, в стороне от единственно верной непогрешимой идеологии.
Но! Читая внимательно, обнаруживаешь, кроме заклинаний, ещё и много ценной информации, которую авторы, наверное, не могли бы в Иране получить, если бы не подыгрывали тамошним властям. Начнем с демографии. «Мужчины превалируют во всех возрастных категориях. Особенно велика разница в возрасте свыше 65 лет…, это свидетельствует о более короткой жизни иранских женщин». То есть ситуация прямо противоположна российской, и вообще современной, а похожа она – на древнюю и средневековую, см. http://www.svobodanews.ru/articlete.aspx?exactdate=20060302162731763#top
Объяснение: «на долю иранских женщин до сих пор выпадает больше житейских невзгод, которые старят их раньше, чем мужчин». Параллельно с агитпропом приводятся конкретные факты этих невзгод. Сразу после захвата власти Хомейни поздравил женщин с 8 марта, запретив им выходить на улицу без «хиджаба». Кто не сразу усвоил новую моду, тех «жестоко избивали». Аятолла Монтазери, зять Хомейни, призывал выдавать девушек замуж «как только они достигнут половой зрелости». Добавлю от себя, что левые партии, поддержавшие женщин в борьбе за человеческое достоинство, вскоре были просто истреблены, как в гитлеровской Германии. В частности, коммунисты. Это к сведению тех, прости господи, «левых», которым нравится «антиимпериалистический» иранский режим. Ну, и далее по законодательству. Женщинам запретили работать судьями, адвокатами, геологами, археологами (всего под запретом 91 профессия, требовавшая высшего образования), заниматься спортом и пением. «Право на развод предоставлялось только мужчинам, причем разведённая женщина лишалась всего совместно нажитого имущества… за нарушение целого ряда исламских установок женщина может быть приговорена к бичеванию, отрезанию конечностей, побитию камнями, причем любой приговор, вынесенный шариатским судом, обжалованию не подлежал». В наследстве доля женщины в 2 раза меньше мужской, после смерти мужа вдова получает 1\8 имущества, и никаких прав на землю и постройки. Любопытные разночтения в книге. Сообщается, что Гражданский кодекс «освобождает жену от опеки мужа в таких сферах, как «финансовые дела и контракты» - и на той же странице: «на основе лидерства мужа закон требует послушания жены… в нескольких сферах семейной жизни, как, например, частота семейного секса, занятость жены вне дома, внесемейное общение жены…». Интересно, как вести финансовые дела без общения?
Но вот что любопытно: столкнувшись с перенаселением в городах, то есть с угрозой нового бунта безработной молодёжи, аятоллы разрешили контрацепцию. Оказались умнее своих католических коллег. Правда, контрацептивные заботы возложены почти исключительно на женщин. Но ведь это и в Европе так. Европейские женщины послушно, как иранские, глотают гормональные таблетки, лишь бы не затруднить партнеров работой с таким наисложнейшим прибором как презерватив. Дальше. Ирану понадобились квалифицированные кадры – в начале 90-х годов сняты многие запреты на профессию для женщин. И сама жизнь сопротивлялась идеологическому давлению. Вопреки предписаниям сверху, подавляющее большинство родителей относилось к своим дочерям по-человечески, и не продавали их в 10- 11 лет. Конечно, уровень развития иранского общества намного выше по сравнению с саудовским или афганским. Наверное, и сам шиитский ислам даже в воинственной редакции – более гуманный (или более практичный), чем ваххабизм. В любом случае книга «Роль и положение женщин…», если читать внимательно, показывает сложную и противоречивую картину. Разрешили работать в хирургии – и тут же ввели раздельную перевозку женщин и мужчин в общественном транспорте. Ясно, что в клерикально-бюрократической олигархии есть разные группировки, у каждой свои интересы и игры, о которых в книге, изданной при участии Иранского посольства, рассказывать нельзя. Спасибо и на том, что рассказали. И ведь научные выводы сделали: «оптимальным вариантом развития является синтез всего лучшего, что есть у Запада (образование, наука)» - с некой «высокой духовностью», которую мы имеем в Иране. Видит бог, меня трудно заподозрить в симпатиях к современному западному либерализму. Я понимаю, что многие народы ищут в древних традициях хоть какую-то опору против «постмодернистского» разложения. Но какую такую «духовность» олицетворяет человек, публично призывавший - я называю вещи своими именами - насиловать детей? Или, может быть, «духовность» - это «международные конференции» по реабилитации гитлеровских палачей, якобы оклеветанных «мировым сионизмом»?
Это ведь не альтернатива нравственному разложению. Это его разновидность. Причем, крайне агрессивная.
Марина Тимашева: Андрей Гаврилов представляет нам первый альбом «Без паники» джазового коллектива «Свинг Кутюр». В него входят Алексей Станков, Виктор Рапотихин и Максим Белицкий.
Андрей Гаврилов: Джаз постоянно меняется, в нем постоянно возникают новые направления, новые тенденции, новые течения, но, вместе с тем, остаются явления, которые проходят сквозь годы практически не меняясь, но приобретая все большее число поклонников в самых разных странах. Наверное, лучший пример это диксиленд, который, уже сколько лет, практически не изменился ни в чем. Там иногда появляются некоторые новые инструменты, но общий стиль, общее направление остаются такими же, какими они были практически 100 лет назад. Второе такое же направление, это направление хот-клаб. Самым ярким представителем этого направления, наверное, до сих пор является коллектив в составе Стефана Граппели и Джанга Рейнхардта. Хот-Клаб-Де-Франс или Хот Клаб-Де-Пари, как они сначала назывались, и до сих пор в разных странах возникают разные хот-клабы. Последнее по времени, что я слышал, это возникший коллектив Хот-Клаб-Де-Израиль, который играет практически такую же музыку, но узкие рамки этого направления позволяют каждому отдельному музыканту проявить свое сольное мастерство. Такой коллектив возник и в Питере под названием «Свинг Кутюр». Довольно трудно перевести это название. Наверное, имеется в виду игра слов на haute couture – как высокая мода и свинг. Может, это можно перевести, как «Высокая мода свинга», может быть, переводить вообще не стоит. В 2004 году Алексей Станков и Виктор Рапотихин создали дуэт, к которому позже присоединился их друг Максим Белицкий, в то время учившийся в Санкт-петербургской филармонии в классе замечательного гитариста Гасана Багирова. Они играли композиции Джанга Рейнхардта, хотя, конечно, никто не думал о том, чтобы затмить великого цыганского музыканта или затмить его друга Стефана Граппели. Вскоре эти музыканты стали известны, из разогревающей команды превратились в команду, которая давала собственные концерты, и вступала на сцене одного из лучших питерских джазовых клубов « JFC -клуб». За целый год они успели создать три или четыре собственные программы. Они играли в стиле хот-клаб, они играли аранжировки классических хотклабовских мелодий, они играли аранжировки старых советских песен, например «Темная ночь» или «Неудачное свидание», они продолжают отыскивать редкие сочинения 30-х годов, которые не столь заиграны, не столь замылены, и которые, благодаря им, получают сейчас второе рождение. Кроме того, чтобы играть в квартете «Свинг Кутюр», музыканты продолжают собственное направление. Один из них стал лауреатом Европейского фестиваля цыганских скрипачей. Это как раз Виктор Рапотихин. Максим и Алексей стали лауреатами конкурса молодых джазовых исполнителей «Осенний марафон» в Санкт-Петербурге. Кроме того, музыканты все время отыскивают новых коллег, новые коллективы, которые могут их поддержать в том, чтобы раздвинуть узкие рамки направления хот-клаб. Самый знаменитый биг-бенд Питера - Биг-Бенд Гусятинского - постоянно играет со «Свинг Кутюр». Бывшие советские, ныне проживающие в разных странах мира, музыканты, приезжающие в Питер, обязательно с ними играют, как, например, Николай Бакулин, джазовый баянист, ныне живущий в Германии. Ребята практически не оставили ни одного джазового клуба в Питере, в котором бы они не играли, и везде их воспринимают восторженно. Их самая первая запись - выступление в «Клубе Ч». И это был клубный диск, который распространялся среди посетителей клуба, под названием «Любимые исполнители «Клуба Ч»». После этого прошло какое-то время, они очень строго просеяли свой репертуар и совсем недавно, в Питере, на фирме «Манчестер файлз», она же - «Бомба Питер» - появился первый альбом коллектива «Без паники», одну из пьес которого мы и предлагаем вашему вниманию. Знаменитая пьеса Джона Льюиса Джанго, исполняет ансамбль «Свинг Кутюр», Петербург.
Марина Тимашева: Принято считать, что Петербург - город молодой, поэтому археологам тут делать нечего. На самом деле, культурный слой города таит в себе ценнейшие сведения о 18-м веке - времени, как ни странно, оказавшемся во многих отношениях практически не изученным. И сегодня, во время строительного бума, этот культурный слой оказался в опасности. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: С одной стороны, у Петербургских археологов есть причина для радости. Закон, предписывающий перед всяким строительством или реконструкцией в историческом центре города проводить археологические раскопки, начинает работать. Строительные компании постепенно цивилизуются, и сами заказывают проведение раскопок. Так произошло в Новой Голландии, которой предстоит реконструкция по выигравшему конкурс проекту архитектора Нормана Фостера. И вот предварительная часть работ закончена, найден невероятно ценный культурный слой, но, может быть, он найден только для того, чтобы погибнуть безвозвратно. Так говорит руководитель раскопок в Новой Голландии, старший научный сотрудник сектора архитектурной археологии Эрмитажа Юрий Лесман.
Юрий Лесман: Выяснилось, что по берегу нынешнего Адмиралтейского канала (тогда еще это не был канал, а естественная глухая протока), в 10-е годы 18-го века вырос жилой квартал, и мы обнаружили остатки культурного слоя этого квартала. Слой петровского времени, да и немножко позже, слой времени Анны Иоанновны. Он сохраняет органику, примерно так же, как в древнерусских городах, Новгороде, например, где находят берестяные грамоты, обувь, остатки одежды. Берестяных грамот, естественно, в Петербурге нет, а, например, обувь попадается. Попался кожаный башмак, каблуки. Среди бревен, уже в другой части острова, засыпанной при Екатерине Великой, между деревянными бревнами конструкции, нашли, видимо свалившийся, лапоть того, кто там работал. Это особо интересно, потому что вещей из органических материалов у нас очень мало. У нас есть, например, петровский гардероб. Это гардероб императора. А вещей, которыми пользовались рядовые горожане, мы практически не знаем. И, конечно, большое количество относительно рядовых находок: голландские курительные трубки, изразцы, тоже, как их называют, голландские, хотя они русского производства, подражающие голландским, с синей росписью по белому фону. Посуда, в том числе, китайский фарфор, бутылки, винные штофы, иногда - раковины от устриц. В Питере, в 18-м, а, отчасти, и в 19-м веке, в достаточно большом количестве потребляли устриц, о которых у нас большинство горожан сейчас только слышали, как о какой-то экзотике.
Татьяна Вольтская: Откуда их привозили?
Юрий Лесман: Из Северного моря и из Голландии.
Татьяна Вольтская: Вообще-то я знаю, что сейчас, устриц, чтобы свежие были, как-то на самолете доставляют. А тогда ведь не так быстро все происходило?
Юрий Лесман: Да, но их везли во влажных закрытых корзинах, на кораблях, и они доезжали до Петербурга еще живыми.
Татьяна Вольтская: Вот это вы все раскопали, а какова теперь судьба вот этих предметов или ваших траншей, раскопов? Что теперь будет?
Юрий Лесман: Траншеи мы засыпали. Предметы пока в Эрмитаже. Но, по-видимому, мы их будем передавать в Музей города. А самой Новой Голландии подумывают о том, что им бы неплохо иметь свой музей. Культурный слой может быть мощным, может быть не мощным. Он может быть полностью разрушен во второй половине 20-го века. Вторая половина 20-го века тоже может быть интересна. Некоторые любопытные материалы выявились там, по изменению планировки острова, даже для второй полвины 20-го века. Там были военные, они не очень сообщали, что они делали. Неожиданно, на базе военно-морского флота нашлась кавалерийская шпора. Под полами, в одном из корпусов, выявился небольшой склад оружия начала 20-го века. В том числе, по предварительным прикидкам, японские винтовки русского производства, западноевропейского. Может быть, трофейные. Там сложены стволы, затворы. Стволы изогнуты, чтобы стрелять уже было нельзя. Все это закопано. По-видимому, это сделали уже после революции.
Татьяна Вольтская: Как я понимаю, главная забота - как-то совместить найденный культурный слой с будущим строительством?
Юрий Лесман: Там заказана подземная парковка на несколько тысяч автомобилей. Это означает, что внутри складских корпусов, построенных во времена Екатерины Второй, планируется вырыть котлован. Но котлован в верхней своей части как раз попадает на эти три метра культурного слоя. Наиболее интересный и мощный слой оказался в той части острова, которая примыкает к Адмиралтейскому каналу.
Татьяна Вольтская: То есть в той части острова, которая подвергнется наибольшей модернизации?
Юрий Лесман: Да, потому что здания, которые стояли вдоль Адмиралтейского канала, сейчас все снесены. Отдельная тема - следовало ли их сносить. Формально закон не был нарушен: ни одно из этих зданий не числилось под охраной, как памятник. На мой взгляд, не все так просто, достаточно перечислить, что снесен был корпус, который первоначально строился, как мясосольня. На флоте ели солонину, и там солили мясо. Построена она была в 1863 году. Затем ее переоборудовали под лабораторию, к ней были сделаны пристройки…
Татьяна Вольтская: И там работал Менделеев.
Юрий Лесман: И там, под руководством Менделеева, занимались разработкой бездымного пороха. Были выделены, по тем временам, огромные деньги - полтора миллиона рублей. Работы были завершены и быстрее, и дешевле. Остался миллион. И, по инициативе Менделеева, эти деньги были переведены на строительство бассейна для испытания моделей кораблей. В России, до этого, таких бассейнов не было. До 50-х годов практически все корабли, строившиеся для военно-морского флота, проходили испытания там.
Татьяна Вольтская: Вы хотите сказать, что это история?
Юрий Лесман: Это история науки и техники.
Татьяна Вольтская: Если обобщить, то в чем сейчас проблема? Будет этот котлован, а вы хотите сохранить этот трехметровый культурный слой. Для чего? Он будет еще изучаться? Он не должен уйти под асфальт?
Юрий Лесман: Если культурный слой уходит под асфальт - ничего страшного. Пусть себе лежит еще хоть тысячу лет. Хуже, когда он уходит в отвал котлована. Если строительство необходимо и неизбежно, то это значит, что этот культурный слой должен быть раскопан.
Татьяна Вольтская: Но вряд ли ученым дадут на это время. Это проблема далеко не одной Новой Голландии. Говорит директор фонда «Спасение» Александр Марголис.
Александр Марголис: Петровский Петербург первой половины 17-го века до нас не дошел. И судить о реальном первоначальном Петербурге мы можем, в основном, на основе археологических материалов. Городская археология в России - дело недавнее, а в Петербурге она делает фактически первые шаги. И сразу же мы столкнулись с множеством острейших проблем. Одна из них, как мне кажется, самая острая, в Петропавловской крепости, где, собственно, город и начался. Там появились деньги на радикальный ремонт подземных коммуникаций, которые, конечно, изношены до предела. И сказано, чтобы археологи заканчивали свои делишки в два счета, чтобы не сдерживать строительные работы. Вы понимаете, что целую крепость в два счета… Очень тревожное состояние. Аналогичная проблема возникла в Ниеншанце, который старше, по крайней мере, на сто лет Петропавловской крепости. Я не сомневаюсь, что, рано или поздно, на месте Петрозавода что-то построят. Надеюсь, что, все-таки, не небоскреб 400 метров, а иное. Естественно, что перед тем, как это иное появится, хотелось бы исследовать город и крепость 17-го века. Кроме того, это шведский город, шведская крепость. Это не только наше внутренне дело.
Марина Тимашева: В Москве проходит Биеннале современных исполнительских искусств. Стянуты значительные силы из разных стран, все предлагают необычные представления. 17 марта в Московском Международном Доме музыки выступает Денис Шаповалов, молодой, но уже очень титулованный виолончелист. Лауреат 11-го конкурса имени Чайковского, он играет с лучшими оркестрами и дирижерами мира, и с 2006 года проводит Всероссийский конкурс молодых композиторов « Cello Век». Первый слог пишется по-английски, это значит виолончель, второй - по-русски. Выходит человек или «Век виолончели». Сейчас вы узнаете, что предложит Денис Шаповалов аудитории Дома музыки. Его программа называется «Ночные улицы».
Денис, вы участвуете в Биеннале исполнительских искусств. Я привыкла к Биеннале, которые, вроде бы, связана с изобразительными искусствами, в них очень часто принимают участие люди, не имеющие вообще никакого образования или давно и прочно об этом образовании забывшие. В этом случае, вполне достаточно придумать какое-то броское название под чем-то, якобы, нарисованным, или какой-нибудь политический эффектный лозунг, или нанять ученых искусствоведов, которые объяснят, отчего один предмет в сочетании с другим предметом образует какой-то нечеловечески сложный смысл. Но здесь речь идет об исполнительских искусствах и, судя по заявленным музыкантам и вокалистам, которые участвуют в этой Биеннале, речь идет о чем-то другом. О чем, Денис?
Денис Шаповалов: На самом деле, я хотел сейчас защищать музыкантов и говорить, что в музыке это невозможно, а потом подумал, что это абсолютно реально, можно так же подвести базу, обозвать как угодно, выразить псевдопротест, и люди будут это кушать. Что касается этой Биеннале, то коллективы собираются вполне профессиональные, проверенные временем, странами и всеми континентами. И самое интересное в этой Биеннале - синтез современных искусств, то, что называется сейчас «мультимедиа». Не знаю, хорошо это или плохо, когда одна музыка уже не может звучать без видео или без театрализованного действия.
Марина Тимашева: Значит музыка, сама по себе, уже не может звучать или, по крайней мере, желательно, чтобы она была чем-то окружена. Но вы - виолончелист. Для виолончели написано достаточно произведений в мировом классическом репертуаре, и вы привыкли, что внимание обращено на вас. В этом случае, насколько я понимаю, вы готовы принести в жертву себя самого, потому что, как ни крути, все эти так называемые перформансы, шоу или видеоинсталляции отвлекают внимание от того человека, который стоит на сцене.
Денис Шаповалов: Наша задача, конечно, добиться того, чтобы все было в гармонии, чтобы не пострадала музыка. Все, что касается проекций, театральных действий, естественно, должно носить тот вспомогательный характер, который должен музыку приподнять, может быть, если она в чем-то сложная, быстрее объяснить публике. А что касается принесения в жертву каких-то собственных амбиций, то скажу, что абсолютно все вещи, которые я делаю, все проекты, направлены исключительно на свои собственные амбиции, чтобы себя выпятить. Это я, конечно, шучу, потому что виолончель будет на первом месте.
Марина Тимашева: Что входит в программу? Ваши собственные сочинения или чужие?
Денис Шаповалов: Я давний поклонник групп « Pink Floyd », «Deep Purple», « Queen », « Led Zeppelin ». Я, как и все, с пяти лет сел за виолончель, мучил соседей и родителей своими ужасными скрипами, потом пошли первые конкурсы, первые успехи, первые неудачи, и вот дошел практически до верхней планки, которая сравнима с олимпийским чемпионом мира. Премий и чего-то такого уже желать не хочется, а просто идет нормальное творческое развитие и гастрольная жизнь. Но та половина жизни, которая подспудно существовала и не могла себя выразить, как будто я появился где-то в 60-х -70-х годах на территории Лондона, все время, видимо, давила и вот захотела появиться на свет. Из инструментов по-настоящему я владею только виолончелью, поэтому единственный канал, через который я могу выразить все свои устремления, это, естественно, виолончель. Года три назад я приобрел некую аппаратуру, начал экспериментировать, и что-то пошло, пошло, пошло. Сначала была идея, ну, сколько можно играть Брамса, Бетховена, Шуберта… Я их обожаю безмерно, и никогда не осмелюсь умалять их достоинства и гениальность, но просто жаль, мы живем в такую эпоху, что поколение, которые сейчас выросло, немножко потеряно для нас, для классических музыкантов. Стало сложно организовать какие-то концерты камерной музыки на территории России. Плохо дело в этом плане. С оркестром еще ничего - народа много на сцене, все грохает, бабахает, дирижер размахивает руками, виолончелист – шевелюрой. Поэтому то, чем я стал заниматься, это некий сплав моих традиционных, классических, корневых основ с моими современными увлечениями, с современной музыкой. Поэтому будут вещи совершенно эклектичные, на первый взгляд, но, как мне кажется, соединяемые.
(Звучит музыка)
Это будут мои композиции, ничего чужого. Зачем чужое играть? Это одна из немножко ущербных сторон классического исполнителя и музыканта, потому что все время играешь чужую музыку. Джазовые, роковые музыканты (я говорю, конечно, про музыкантов высочайшего класса), почему они в этом плане гораздо свободнее, гораздо выше летают в плане творческого самовыражения? Потому что они играют, прежде всего, свою музыку. Даже если они играют чужую, джазовые квадраты берут и их обрабатывают, то они имеют более длинный поводок, а некоторые, вообще, его не имеют.
Марина Тимашева: А значит ли это, что вы всю музыку будете исполнять вживую, с определенным составом музыкантов?
Денис Шаповалов: Изначальная идея была, что я играю на всех музыкальных инструментах. То есть я прописывал по 10-12 дорожек виолончели, играл на клавишах, играл на гитарах, на ударных, сам все режиссировал. Но, к сожалению, на концерте это невозможно. Поэтому я попытался максимально наполнить партитуру музыкантами. Я буду играть первую виолончель, будет у меня бэк-вокал - четыре виолончели, будет группа ударных, барабанов, клавиши в огромных количествах, соло-гитара электрическая, бас-гитара и даже труба.
Марина Тимашева: А по части театрализованного представления, это тоже вы все сами делали?
Денис Шаповалов: Обычно музыкант пишет какой-то рифф, записывает на магнитофон, потом за него аранжируют, записывают все остальное, придумывают слова, дальше продюсер придумывает, как должно быть на сцене – где что стоит, кто когда выходит, какая картинка, какой цвет. А мне все приходится делать самому, помогают мои близкие друзья и совсем немного людей. Проект носит название «Ночные улицы». Пару слов, откуда такое название появилось. Я живу на самом последнем этаже своего старого московского дома, я вижу только крыши, трубы какие-то, дым. Морозным утром, как будто пароход плывет огромный, «Титаник». Когда смотришь в это окно, приходят какие-то мысли, ты наполняешься эмоциями города. Композиции рождались под этим впечатлением. Единая концепция - жизнь человека в мегаполисе, с чем он каждый день сталкивается, что он переживает в связи с этим. Естественно, закрывается сам в себе, переживает одиночество, несмотря на то, что вокруг находится 10 миллионов таких же безумных бегающих существ. Композиции будут так и развиваться, в таком концептуальном порядке, по нарастанию. То есть будет и утро, и какое-то зарождение, будет и полет над городом. Так композиция и называется « Above the city ». Помните, такой фильм был «Город ангелов», когда главный герой летел над городом, он такой добрый ангел, никто его не видит, и он наблюдает за жизнью, что происходит. Будут какие-то вещи, которые изображают просто бешеный ритм трафиков, скоростей, тоннелей, всего, что можно. На сцене будет находиться либо одно окно, либо два. То есть мы сделаем муляж окна, где мы положим ковер, там телевизор будет щелкать какие-то программы. И за окном в первом отделении будет (сейчас художник работает над изображением) такая схематичная проекция города. То есть мы будем жить первое отделение, глядя из своей квартиры на то, что творится за окном. А во втором отделении все поменяется. Мы переставим туда домашнюю обстановку, и будет ощущение, что мы из города наблюдаем, что творится в маленькой квартире. Такие пересечения.
Марина Тимашева: Речь идет о том, что виолончель будет играть, как рок-инструмент, и как джазовый инструмент в каких-то композициях. Я в рок-музыке, по крайней мере, из того, что происходило в России, знаю один пример, когда виолончель была постоянным участником какого-либо рок-состава. Это была виолончель Всеволода Гаккеля, одного из замечательных музыкантов прежнего состава группы «Аквариум». Лучшие композиции Гребенщикова - «Прекрасный дилетант», «Лети, мой ангел, лети» - очень многим обязаны солирующей виолончели. Причем, странному звуку виолончели - очень ажитированному, очень нервному. Знаете ли вы сами много примеров рок или джазовых составов, в которые входит виолончель?
Денис Шаповалов: Вообще, я считаю, что виолончель - один из самых универсальных инструментов. Потому что он может звучать как контрабас, как альт и как скрипка. Недавно я слушал совершенно сумасшедшую запись виолончелистов Берлинского филармонического оркестра, которые записали такой альбом из популярных обработок, начиная от Эннио Морриконе, и заканчивая мелодиями из «Титаника». Ощущение, что играет настоящий высококачественный оркестр, где есть и скрипки, и духовые. В этом плане, виолончель предоставляет безграничные возможности. Что касается звучания, то классическое звучание виолончели будет синтезироваться с какими-то моими представлениями о том, как может звучать виолончель ближе к року, психоделике, рейву, не побоюсь этого нехорошего слова. В каких-то композициях это будет классический стиль исполнения, а что касается виолончели, то есть такой знаменитый квартет «Апокалиптика», финских ребятишек. Они играют такую жесткую, тяжелую музыку, такая «Металлика». Я сам очень близок такому стилю, я сам слушаю Оззи Осборна, допустим, или что-то тяжелое, типа «Экстрим». Даже некоторые композиции будут в таком стиле. Так как петь я не могу, то виолончель должна быть фронтменом в данном шоу.
(Звучит музыка)
Марина Тимашева: Вы слушали фрагменты сочинений Дениса Шаповалова, исполненные и записанные им самим. А вот, чтобы понять, как это будет выглядеть на сцене, надо оказаться в Доме музыки.
Марина Тимашева: Только что в Гатчине завершился 13-й российский кинофестиваль «Литература и кино». Павел Подкладов готовился поделиться с нами своими впечатлениями. Но мы решили на неделю отложить его рассказ о фестивальных баталиях. Дело в том, что главной гостьей фестиваля стала замечательная русская актриса Елена Соловей, живущая в Америке. И мы уступили ей дорогу.
Павел Подкладов: Врут, когда говорят, что незаменимых нет. Соловей - незаменима. Педагог Паола Волкова вспоминает, что после одного из курсовых спектаклей Елены во ВГИКЕ, она подумала: «Вот какая девочка, и внутри у нее – свечка». Елена Соловей, в отличие от многих своих сестер по актерскому цеху, никогда не была зациклена на профессии, и никогда ради нее она не поступалась чем-то главным, женским. Известно, что роль Софьи в фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино» была написана специально для Елены Соловей. А она, аккурат перед началом съемок, родила. Пришлось приехать в подмосковное Пущино с грудным ребенком и, помимо съемок, заниматься основной женской работой – кормлениями, купаниями и пеленаниями. А потом - быстренько входить в кадр и играть избалованную, изнеженную барыню. Она была одной из самых успешных актрис в нашем кинематографе, а потом и в театре. Но вдруг актриса решила покинуть родину, в то самое время, когда ее буквально засыпали предложениями новых ролей. Говорила, что уехала в США ради стабильного будущего своей семьи. Встреча с Еленой Яковлевной началась с вопроса о том, оправдались ли ее надежды на Америку, и довольна ли она своей нынешней жизнью?
Елена Соловей: Боже мой, я не конкретный человек, я самодостаточный человек, я могу жить своим миром, для меня очень важна моя семья. Вот говорят: она женщина-мать, она посвятила свою жизнь семье и детям. Я не посвятила, а это моя жизнь, это мой мир, без этого я не могу. И, в принципе, я могла бы не быть актрисой, и была бы счастлива, если бы моя семья была в порядке, если бы счастливы были мои дети, мой муж. Может быть, я говорю так, потому что у меня это было все, у меня это есть все. В той далекой, чужой стране, мне это помогло. Я уважаю женщин, которые умеют делать карьеру. Я не умею этого делать, никогда к этому не стремилась, поэтому я - не пример. Да, я довольна. Хотя я не актриса, но я не предполагала, что я там буду актрисой. У меня не было никаких амбиций. Я помню, что у меня взяли какое-то интервью, и я сказала, что в Голливуде я никому не нужна, и я это понимаю. А почему я им должна быть нужна? Может быть, когда-то я могла быть нужна. Я встречаю сейчас каких-то актеров американских, которые видят меня, трогают, и говорят: «Лена, это вы? Ой, вот «Раба любви» это что-то! А почему вы так пополнели? Там вы были такая худенькая, такая необыкновенная». Я знаю, что, может быть, в то время там нашлось бы для меня место, хотя там так много своего, что я не претендую. Мне хорошо было здесь. У меня было очень много здесь, может быть, хотелось бы большего. Но я всегда думаю о том, как много актрис моего же поколения, которые остались без ролей. Мне грех жаловаться на судьбу!
Павел Подкладов: Елена Соловей для нашего поколения, не избалованного хорошим кино, была легендой. В кино ее «открывали» два главных режиссера ее жизни - Рустам Хамдамов и Никита Михалков. Первый предложил ей дебют, фильм «В горах мое сердце». Правда, в эпизоде. И там он, по словам актрисы, придумал Лену Соловей. Потом Хамдамов ее «допридумал» в роскошном фильме «Цветы запоздалые» по произведению Ивана Сергеевича Тургенева. Эти картины, по сути дела, создали Елену Соловей. Как она сама говорит, «появилась эта женщина со странным голосом». Потом «эта женщина» стала сниматься в новом фильме Рустама Хамдамова «Нечаянные радости», в роли великой звезды немого кино Веры Холодной. Но фильм не задался. Спасать его пригласили Никиту Михалкова. Был написан новый сценарий. Так появилась «Раба любви». На съемках дела складывались не гладко. Между исполнительницей главной роли и режиссером не сразу сложились дружеские отношения. Соловей долго не смогла согласиться с режиссерским видением образа ее героини. Но, со временем, полностью приняла его трактовку. Критики до сих пор пишут, что Соловей удалось воплотить на экране идеальный поэтический образ, аналогов которому в советском, да и нынешнем, российском кино, нет. Кстати, незаконченный фильм «Нечаянные радости» Рустама Хамдамова был почти полностью уничтожен, уцелели лишь небольшие фрагменты. Что имеем - не храним, потерявши - плачем.
Елена Соловей: «В горах мое сердце» это святое. Потому что это Рустам, потому что это начало, потому что это ВГИК, потому что это молодость, это настоящая жизнь. В молодости, когда все впереди, когда все в мечтах, и ты ни на что не претендуешь, только ощущение жизни, только энергия, которая брызжет. Там нет никаких претензий на мастерство, на то, чтобы кем-то быть, на то, чтобы кому-то что-то доказать или, наоборот, в чем-то утвердиться. Там легкое дыхание. Это, действительно, святое. Это уже во мне, это никуда не ушло. А в Америке этого уже не может быть. Потому что там - другое. Я снималась в одной картине, которая называется «Клан Сопрано». Говорят, она у вас уже идет. Я там играла какую-то женщину, сестру, приходящую к одному из главных героев. Я не худенькая женщина, а меня сделали еще больше - русская женщина должна быть большой, толстой, крупной, внушительной. У меня там было всего три маленьких эпизода. Я клянусь вам, я была счастлива! Я сейчас думаю: зачем же я это делала, может быть, я это делала зря? Вот так вот разрушила свой удивительный образ. Но, на самом деле, я была счастлива. У меня не было ностальгии по этому, но когда я пришла в павильон, вы не поверите, я ходила, блуждала по павильонам, мне казалось, что я попала в свой аквариум. Я дышала этим воздухом, люди выспрашивали: «Лена, говорят, вы были очень известной актрисой?». Говорю: «Да». «Как приятно!». «А как вам у нас нравится?». Я говорю: «Очень».
Павел Подкладов: Приходится только сожалеть о том, что Елена Соловей нынче не занимается своей профессией. Но в Америке она нашла себе другое занятие по душе.
Елена Соловей: В нашем Нью-Джерси, недалеко от моего города, у меня есть детская творческая студия. Я занимаюсь там театром и русским языком. То есть я преподаю русский язык и театр. Это дети, родители которых хотят, чтобы дети говорили по-русски. В основном, это дети эмигрантов, людей просто приехавших работать. Огромное количество разных детишек. Но детки у нас с 4-х лет и до 12-ти. У нас есть музыкальные классы, где дети занимаются музыкальной литературой, учат огромное количество музыки, песен, живописью занимаются и танцами. Все уроки преподаются на русском языке. Смысл нашей студии в том, что дети находятся в англоязычной среде и, несмотря на то, что родители с ними говорят по-русски, хотят, чтобы они читали русские книжки, были в русской культуре, но, мне кажется, что одного желания мало, нужно заниматься. Заниматься нужно много. И, мне кажется, что наша школа очень помогает в этом. Я просто по опыту понимаю, что когда дети не просто учат стихи, какие-то штампы языковые, но когда они еще в процессе театра, когда мы ставим спектакли, когда в них есть желание что-то играть и показывать на русском языке, они больше запоминают. Вот этот процесс того, что они запоминают, проще и, мне кажется, они это сохраняют надолго. То, что они у нас выучили, то, что они у нас сыграли, они будут это помнить всю жизнь.
Павел Подкладов: Радиослушатели знают, что мы в нашей программе стараемся не лезть в личную жизнь героев. Но в случае с Еленой Соловей сделали исключение. Она казалась такой своей, теплой, домашней, открытой, что разговор зашел о ее детях.
Елена Соловей: У меня двое детей. Дочери моей уже скоро будет 35 лет. Она живет со своим мужем в Германии, в Лейпциге. Муж у нее профессор математики, служит в Лейпцигском университете. Он россиянин. Доченька моя сейчас будет поступать в аспирантуру, она занимается микробиологией. У нее двое детей. Старшей моей внучке уже 16 лет исполнилось, а маленькой, Грушеньке, 4 годика. Паша у меня уже будет защищать диссертацию. Паше 31 будет в этом году. Тоже занимается микробиологией в Америке, в Корнельском университете. Жена у него тоже умная девочка, занимается компьютерной лингвистикой. Тоже должна защищать диссертацию. У них мой самый младший внучек – Ванюша. Ему будет скоро 3 годика.
Павел Подкладов: Елене Соловей в любых обстоятельствах всегда удавалось сохранить свой особый внутренний мир. О том, как она ощущает Америку и свое место в ней, мы заговорили в конце нашей беседы.
Елена Соловей: Мои колеса - это мой мир в Америке. Я катаюсь по хайвеям. Это мое, совсем мое. Но Америка, наверное, будет своей только для внуков. Даже для моих детей она не будет своей. Это естественно. Конечно, она чужая, но не такая оскаленная, которая пытается от тебя что-то оторвать, задушить тебя. Нет. Уже просто потому, что другое все. Но когда я появляюсь в Нью-Йорке, я умираю - какой это потрясающий город! Он живой, в нем столько энергии. Люди удивительно разношерстные. Разные, но удивительно доброжелательные. Спроси, куда тебе нужно пойти, тебя тысяча людей обступит, отведут, расскажут. Потрясающий город. Пуп мира.
Павел Подкладов: В финале этого сюжета я хочу побаловать вас фрагментом из фильма 33-летней давности «Если это не любовь, то что же?», снятого по повести Александра Сергеевича Пушкина «Метель» режиссером Дарьей Гуровой. В ролях: Елена Соловей и Спартак Мишулин.
( песня из фильма)
