Михаил Талалай: Вместе со своим коллегой из Москвы Евгением Титовым в последние года полтора я раскопал биографию одной нашей соотечественницы, которая писала по-итальянски, рисовала картины, шаржи, была публицисткой, актрисой, и всё под псевдонимом – Вера д’Ангара. Ее биография оказалась запутанной, нам с Евгением пришлось приложить немало усилий, чтобы ее реконструировать.
Иван Толстой: И что же, получилось какое-то издание?
Михаил Талалай: Да, только что вышла книга про нее со следующим названием: "Иркутск – Рим с двумя пересадками" и далее: Вера д’Ангара, писательница, художница и прочий ее профессиональный, скажем так, облик. Книга вышла совсем недавно в издательстве "Старая Басманная", которое преимущественно занимается генеалогией и которое публикует уже полтора десятка лет мою серию "Русская Италия". Вера д’Ангара прямиком попадает в эту "Русскую Италию". Она, можно сказать, в Италию привела целую реку – Ангару.
Мы, правда, с вами, Иван Никитич, должны договориться, как мы будем произносить имя нашей героини. На ее могильной плите так и написано, по-итальянски, на латинице: Vera d’Angara. И вот здесь загвоздка, потому что на конце нет ударения. Если в итальянском слове ударение падает на последний слог, то обязательно должно ставиться ударение. Поэтому итальянцы имя нашей героини, точнее, ее псевдоним, произносят как Вера д’А́нгара или д’Анга́ра, как кому захочется, на первый или на второй слог. Как же мы по-русски будем называть – Вера д’Анга́ра или Вера д’Ангара́?
Иван Толстой: Мы-то с вами, как истинно православные люди, должны произносить, как нам свойственно – д’Ангара́.
Или можно обрусить ее псевдоним, назвать Вера Ангарская
Михаил Талалай: Или можно обрусить ее псевдоним, назвать Вера Ангарская. Мы, когда переписывались с издательством, называли ее Вера Ангарская, чтобы с апострофами не возиться. Но моему соисследователю это не нравилось, он настаивал, что она д’Ангара, так и будет.
Впервые я это странное имя Вера д’Ангара встретил лет, наверное, 30 тому назад, когда я просматривал метрические книги Русской православной церкви в Риме. Мне там попалась запись об отпевании, похоронах русской эмигрантки, родившейся в Елисаветграде. Указан год, который потом оказался легендарным, мифическим, придуманным: на 7 лет наша героиня подправила свой возраст, естественно, в сторону уменьшения. И дальше это загадочное – д’Ангара…
Я в то время не обратил внимания на этот псевдоним и на всё остальное, хотя споткнулся о другую фамилию, которая стояла рядом с именем Веры, в скобках – Эренбург. Эренбург – фамилия на слуху. Я тогда подумал, что Эренбургов много и к знаменитому советскому писателю Илье Григорьевичу Эренбургу наша Вера ну никакого отношения не имеет. Это оказалось не так. Я забыл, даже не вспоминал об этой женщине, пока года полтора-два тому назад не получил письмо из Москвы от неведомого мне соотечественника, который увидел мою запись (она уже циркулирует в интернете – это список, некрополь некатолического кладбища Тестаччо в Риме), нашел мой электронный адрес и написал мне: "Я ищу эту Веру, очень интересный человек. Давайте искать вместе". И москвич Евгений Титов как-то меня заразил, вдобавок он мне сказал, что Эренбург – это совсем не случайно: Вера была замужем за кузеном, то есть за двоюродным братом всемирно известного писателя. И предложил мне искать в Италии.
С чего искать человека? С телефонной книги
С чего искать человека? С телефонной книги. Я с удовольствием вспоминаю свои первые поездки в Италию и обнаружение тут печатных телефонных книг, иногда в будках телефонных, а во Флоренции – в 90-е годы я жил во Флоренции – они были также на главпочтамте. Там были телефонные книги всех итальянских городов – для меня это просто фантастика. Любой человек, у которого есть телефон и который не захотел снять его с телефонной книги (такая опция тоже существует, платная, кстати, опция), он там есть, в этой книге, его можно найти, позвонить и прочее. Сейчас эти телефонные книги выложены в сети – это теперь даже облегчает мои многочисленные поиски. "Белая книга" – это частные лица, "Либро джалло", "Желтая книга" – это разного рода предприятия, учреждения и прочее.
Итак, "Либро бьянко", "Белая книга", фамилия Эренбург может писаться по-разному, естественно, но я предположил, что это, возможно, E, потом H, и это оказалось правильным. Выяснилось, что в Италии живут всего лишь два Эренбурга, как оказалось, два родных брата, и, более того, два внука нашей героини. Один из них жил в Милане, Алессандро Эренбург. Я набрал телефон, позвонил. Естественно, всегда первый телефонный разговор – некоторая настороженность. Алессандро оказался удивительно итальянским человеком: как-то сразу загорелся, откликнулся, захотел со мной встретиться. Произошла первая, как говорится, судьбоносная встреча – еще в эпоху ковида, в позднековидную эпоху, но все равно с масками, руки мы не пожимаем, кофе мы не пьем, стоим на некотором расстоянии на лужайке, как будто на дуэли встречаемся. Тем не менее как-то понравились друг другу.
Потихоньку вместе с Евгением Титовым и с тремя внуками мы распутали этот интереснейший клубок
Алессандро Эренбург сказал: "Михаил, у меня дома есть все данные о бабушке". Поэтому я приехал к нему домой и действительно нашел там целую россыпь биографических данных, правда, запутанных и противоречивых. К поиску подключился его брат Лучано и сестра Анна-Мария, живущая теперь в Америке. Сами внуки не знали точную дату рождения их бабушки. Им было непросто разобраться с ее четырьмя фамилиями и двумя псевдонимами, которые она использовала в своей жизни. Но потихоньку вместе с Евгением Титовым и с тремя внуками мы распутали этот интереснейший клубок.
И оказалось, что да, барышня наша родилась в 1886 году в Елисаветграде – это нынешний украинский город Кропивницкий, но еще маленькой девочкой отец семейства, крупный железнодорожный служащий, увез всю семью в Иркутск. Кстати, пора назвать ее первую фамилию: Вера родилась в Елисаветграде с фамилией Натенсон (иногда пишется Натензон). Несмотря на то что это как будто фамилия идиш, а может быть, это и есть еврейская фамилия, они были православного вероисповедания. Евгений нашел свидетельство о крещении Веры Михайловны Натенсон в том же самом Елисаветграде. Там она прожила немного, город ее становления – это Иркутск, стоящий, как знают все слушатели, на реке Ангара: она выросла на Ангаре и, скажем прямо, сбежала оттуда, но все-таки сохранила привязанность к родному городу, проявленную в своем будущем, грядущем псевдониме.
Куда бежала 20-летняя русская барышня? Это начало ХХ века, и она, естественно, бежит в Париж. И там талантливая иркутянка, все-таки по месту формирования, наверное, будем ее называть и по ее самосознанию, бросилась в ту кипучую артистически-богемную парижскую жизнь, которую мы себе неплохо представляем. Хотя по времени, я так думал о ее становлении, это может даже называться Серебряным веком, думаю, она уже "пост-Серебряная" по своим увлечениям.
Это русский Париж или, точнее даже, Париж интернациональный, условно его называли "русским", в той среде были поляки, евреи, естественно, русские, украинцы, белорусы. Кипучая активная среда, где наша юная Вера нашла сразу применение своим дарованиям. Она пишет и рисует, она влюбляется, она выходит замуж. Ее мужем становится Петр Эфрон. И тут еще одна удивительная история, которой давно занимались цветаевоведы. Эфрон – фамилия тоже у всех на слуху. Итак, она выходит замуж, и первый муж ее, и ее вторая фамилия Эфрон – это родной брат Сергея Эфрона, мужа Марины Цветаевой. Они живут соседями с поэтессой. У них в гостях спят, дневуют и ночуют Марк Шагал и Пабло Пикассо, то есть всё, как полагается парижской богеме тех лет. С ними дружит Максимилиан Волошин. Поэтесса Елизавета Полонская, которая была вхожа в тот круг ("Русская академия" называлась та богемная группа), живописно описала ту обстановку.
Елизавета Полонская: "Эту мастерскую прозвали “Русской академией”, но кроме русских и поляков в ней работали и другие художники: южноамериканцы, негры; было и несколько французов... Так я познакомилась и подружилась с рядом русских художников и скульпторов, которых тогда было очень много в Париже, – все они были молоды и искали, увлекаясь то импрессионистами, то кубофутуристами, но всё это делалось очень искренно и задорно. Некоторые из тех художников и скульпторов, которых я застала в “Академии”, стали потом очень знаменитыми... “Академия” была не только местом, где жили и работали художники и скульпторы. Здесь регулярно собирались молодые поэты, прозаики, критики. Каждую субботу по вечерам в мастерской, где днем усаживали или ставили натурщика, водружали столик и два стула для председателя очередного вечера и выступающего автора... По окончании вечера шумная ватага отправлялась провожать друг друга по домам".
Михаил Талалай: Итак, первая любовь, первый муж – Петр Эфрон. У молодых супругов рождается первенец, девочка, ее назвали Елизавета в честь бабушки Веры, почему-то у нее двойное имя – Елизавета-Ирина. Вообще, как все знают, в русской среде двойные имена крайне редки. Почему имя Ирина, мы с моим соисследователем-москвичем Евгением Титовым так и не осознали. По святцам, правда, католическим святцам, на день ее рождения выпадает святая Ирина Фессалоникская, но, мне кажется, это вряд ли.
Бедная девочка живет всего лишь несколько месяцев, она умирает – это, конечно, трагедия. И этой трагедии сопереживает Марина Цветаева, она пишет потрясающее стихотворение, действительно очень сильное стихотворение – на смерть младенца, где обращается к ней "ласточка, ластунька". Тут для цветаевоведов: это не есть какая-то поэтическая находка Цветаевой, супруги Петр и Вера называли дочку ласточкой, ластунькой. Сохранились некоторые письма, где они этого несчастного ребенка именно так и называют.
С ласточками прилетела
Ты в один и тот же час,
Радость маленького тела,
Новых глаз.
В марте месяце родиться
– Господи, внемли хвале! –
Это значит быть как птица
На земле.
Ласточки ныряют в небе,
В доме всё пошло вверх дном:
Детский лепет, птичий щебет
За окном.
Дни ноябрьские кратки,
Долги ночи ноября.
Сизокрылые касатки –
За моря!
Давит маленькую грудку
Стужа северной земли.
Это ласточки малютку
Унесли.
Жалобный недвижим венчик,
Нежных век недвижен край.
Спи, дитя. Спи, Божий птенчик.
Баю-бай.
Михаил Талалай: И тут своеобразная находка. Алессандро Эренбург, внук Веры, рассказал мне, что у них в семье находится, даже не знаю, как назвать, – гробик, ковчег? – этой ласточки. Они кремировали ее и прах оставили в семье. Этот ларец, гробик сохранился... Так что такая неожиданная находка…
Шел 1909 год. Думаю, смерть первенца супруги не пережили, Петр и Вера расстались. Петр Эфрон уехал обратно в Россию. Был он болезненным человеком и умер от туберкулеза достаточно скоро, но уже когда они были в разводе. Вера остается в Париже, находит другого блестящего русского человека – это Илья Эренбург. Тут постоянно путаница даже для меня самого, потому что мы знаем Илью Эренбурга, знаменитого писателя, а это его двоюродный брат Илья Лазаревич. Он тоже, естественно, и литератор, и близок к театральному миру, и публицист, он также социал-демократ, участвовал в революционных движениях.
Вера Михайловна и Илья Лазаревич женятся. Причем мы нашли документы: свидетелем на их свадьбе был очень, на мой взгляд, интересный художник Евгений Зак. У Алессандро Эренбурга дома сохранилась целая галерея этого Евгения Зака. Уверен, что рано или поздно это имя прогремит, потому что это действительно великолепный, к сожалению, рано умерший художник, уроженец Беларуси. Иногда его поляком называют, иногда евреем, иногда русским, порой французом – тоже такой космополитический бэкграунд.
Появилась новая семья: Илья и Вера. У Веры появилась новая фамилия Эренбург. Чета ведет артистическую, творческую жизнь. Они едут в Швейцарию в 1914 году, где тоже участвуют в разного рода художественных проектах, к примеру, вместе с Дягилевым, потому что в то время Дягилев находился там с Мясиным – это иногда подчеркивают, великий импресарио в то время, как пишут, увлекался Мясиным.
Илья Эренбург и сама Вера начинают делать театральные декорации, пишут картины. Первая мировая война, они не могут вернуться в Париж из нейтральной страны и застревают в Швейцарии. Илья, наш социал-демократ, горит желанием участвовать в революции. В 1917 году, спустя три года спокойной и тихой швейцарской творческой жизни, он едет в революционный Петроград, потом едет на Гражданскую войну воевать на стороне красных, и его казнят белые в 1919 году. Так что Илья Лазаревич Эренбург гибнет. Его вдова на всю жизнь сохраняет эту свою официальную фамилию, поэтому в Италии и в других документах она фигурирует как Вера Эренбург. И она живет в Швейцарии с их единственным сыном, который родился во время Первой мировой войны, Георгием.
И тут происходит новый важный поворот в биографии нашей героини – она знакомится с третьим необыкновенным мужчиной ее жизни: после Эфрона и Эренбурга в той же Швейцарии она знакомится с одним римским аристократом. Его двойное имя и двойную фамилию я запомнить не могу, поэтому читаю: итак, третьим мужчиной в жизни иркутянки Веры стал Пьетро Сильвио Риветта ди Солонгелло. Выговорить это действительно трудно, и он пользовался, как и Вера, псевдонимом – Тодди. Так что в будущем я его буду называть просто Тодди.
Тодди стал одним из пионеров итальянской кинематографии
Он был гениальным человеком, сейчас о нем тоже подзабыли, как и о Вере, но это был человек-вулкан. Вера ему сразу приглянулась. В тот момент Тодди зачинал кино, он стал одним из пионеров итальянской кинематографии, и он решил из Веры сделать актрису немого кино (другого кино тогда еще не существовало) и зовет Веру в Италию. Тодди, обеспеченный аристократ, основывает кинофирму и снимает исключительно Веру. В этот момент она и берет псевдоним д’Ангара.
А перед этим, я забыл упомянуть, в своей художественной выставочной деятельности она использует еще один псевдоним, который нас путал, не только нас, – Равич. Откуда взялась эта Равич? Это девичья фамилия ее матери, такой традиционный ход. Я тоже, кстати, иногда пользовался девичьей фамилией моей мамы – Пищулина, а тут Равич, художница. Мы с Евгением Титовым думаем, что ей пришлось взять псевдоним как художнице в ее швейцарский период, потому что она выставлялась вместе с ее супругом, Эренбургом Ильей Лазаревичем, и поэтому, чтобы двух Эренбургов не было, она и стала Равич. В кино она уже другая, она не Равич, она д’Ангара.
Успешные фильмы, с десяток картин, кассовый успех, хорошая критика. Ни один из фильмов не сохранился. Мы, конечно, надеемся, что рано или поздно какая-нибудь не горящая кинопленка выплывет из какого-нибудь архива, но пока нет, остались только фотограммы, как их в Италии называют, то есть разного рода кадры, где мы видим действительно прекрасную молодую женщину с яркой внешностью.
Кино им мало: Вера и Тодди одновременно занимаются оба литературной деятельностью, основывают журналы. Один из популярных журналов 1920-х годов Noi e il mondo ("Мы и мир"), обложки рисует Вера: в нем была постоянная хроника "Новости из России" – ясно, что это было благодаря присутствию Веры Эренбург, похоже, она тоже писала тексты. Другая совместная работа – в старом сатирическом журнале Il Travaso delle idee ("Разлив идей"), для которого Вера рисует карикатуры и шаржи.
Но вернемся к Тодди. О нем сейчас мало пишут, потому что его блестящая карьера пришлась на эпоху фашизма, и он считается человеком, чуть ли не близким к режиму, что необоснованно, но поэтому о нем нет ни монографий, ни каких-то серьезных статей. Но все-таки мы нашли какие-то интересные цитаты о нем. Вот что о Тодди говорили современники.
"Этот гениальный интеллектуал, скрывающийся под именем Тодди, показал, как с помощью старых приемов и скудных средств, которые дает немое кино сценаристам и режиссерам, можно создать нечто приятное и гармоничное, создать то, что сумело украсить себя туникой оригинальности... Во время нашей беседы он одновременно говорил о делах журнала с редактором по-французски, о погоде с сотрудниками по-итальянски, об искусстве держать паузу с актрисой по-русски (то есть с Верой Эренбург. – И. Т.), о каноническом праве с юристом по-латыни, с мальчиком-посыльным на неаполитанском диалекте, и при этом Тодди рисовал шарж на самого себя".
Михаил Талалай: Тодди, по сути дела, Пигмалион. Ну, конечно, наша Галатея уже была взрослой богемной дамой, но он как бы ее долепил и сделал из нее художницу более высокого уровня, надо сказать, и литератором, потому что она начинает писать не только фельетоны, но и в других жанрах. Мы, кстати, в архиве у внучки Анны-Марии нашли ее сказки, которые она на итальянском языке писала именно для своих внуков. Это еще не изданный ее литературный труд, но он существует, и он найден.
Удивительно: весь Рим считал, что они муж и жена, но она была вдовой, а Тодди был женат. Итальянский католик, аристократ, в 1920–30-е годы он не мог развестись, не мог жениться на любимой женщине. Внук Веры, Алессандро, рассказывает, что они ни разу за всю свою долгую совместную жизнь – лет 30 продолжалась их связь – они ни разу не провели ни одной ночи вместе, Тодди всегда возвращался в свой дом, к своему семейному официальному очагу. То есть еще такой для меня поразительный итальянский вариант. Мы помним по кино: "Брак по-итальянски", "Развод по-итальянски". А тут еще третья ипостась, не знаю, как назвать, адюльтер – это, конечно, принижает эту творческую, физическую, духовную, душевную любовь этих двух интереснейших людей. Может быть, "Любовная связь по-итальянски". В общем, они никогда не были женаты, хотя иногда сейчас, когда порой начинают скромно писать про Веру, говорят, что ее мужем стал Тодди. Это не так, никогда они не были расписаны, но жили душа в душу, имели общие интересы.
В 1928 году Тодди в журнале "Мы и мир" написал интересный очерк про Россию, большая статья, скажем так, программная, с названием "Страна противоречий".
Иван Толстой: Из статьи Тодди "Страна противоречий" 1928 года:
"Самое точное определение России и русского народа – это то, что ничего не определяет, а оставляет пространство для любого возможного определения.... Россию ведь давно называли – и правильно – “страной, где всё возможно”. Слово "свобода" – лозунг новой власти, но одновременно – 50 тысяч в год нелегальных эмигрантов бегут только через польскую границу. Сильная система социальной поддержки (больницы, санатории) и огромная армия беспризорников и бездомных бродяг. Равенство мужчины и женщины позволяет оформить брак и развод за 10 минут, но это плодит новых бездомных и бродяг. В каждом мало-мальски населенном пункте есть местные советы и одновременно обнаружены на Кавказе и в Сибири поселения, где люди не знают, что царя уже нет и имя Ленина им неизвестно. Видимый полный контроль государства (Чека) за всеми сторонами жизни и примерно 15 процентов (по официальным данным) торговли – в руках спекулянтов черного рынка...".
Михаил Талалай: Тодди и Вера жили достаточно благополучно. Тодди увлекся Японией, выучил японский язык. Его включили в официальную фашистскую делегацию, которая ездила подписывать знаменитый трактат по оси Рим-Берлин, протянувшейся до Токио. Он основал первый, быть может, последний в Италии журнал, который посвящен Японии, – "Yamato". Конечно, в нем участвует всячески и Вера. Она же сделала рафинированные иллюстрации для сборника японских сказок. В 1943 году с падением фашистского режима журнал закрылся. Начиная с конца Второй мировой войны публицистическая, литературная, художественная жизнь и Тодди, и Веры постепенно увядает. Собственно, и возраст уже, соответственно, "терца эта́", как говорят в Италии, третий возраст.
Вера умирает в Риме в 1971 году, в достаточно преклонном возрасте. Ее архив попадает к миланскому внуку, с которым я познакомился, много там еще предстоит разобрать. Мы подружились с Алессандро, поэтому, когда я прихожу к нему в гости, а он потрясающий гурман, кулинар, всегда к моему приходу готовит потрясающие обеды, он показывает новые свои какие-то архивные находки.
У нас с ним нашлось много общих тем, так как у отца его, то есть сына Веры и Эренбурга, Георгия, родившегося во время Первой мировой войны, была необычная биография. Отец Алессандро Эренбурга во время Второй мировой войны попал в плен к англичанам, его отправили в Северную Африку, он сидел несколько лет в английском плену. Выучил английский язык и сделал блестящую карьеру в послевоенной Италии – стал директором итальянского отделения авиакомпании "Пан Америкэн".
Один из моих любимых рассказов Алессандро, как он на "Пан Америкэн" мальчиком летал в Америку, и коллеги его отца показывали документы "Битлз", потому что только что, буквально за несколько часов в Америку впервые прилетела ливерпульская четверка. И он говорит: "Удивительные фотографии, там совершенно другие "Битлз", не те, которые на обложках журналов и дисков, а какие-то скучные физиономии". Это история совсем из другой области, не имеет отношения к нашей художнице, литератору и нашей соотечественнице.
Чтобы закончить: в итоге накопилось много материала, надо как-то его реализовать. Сначала мы вместе с Евгением Титовым написали статью достаточно академического характера для словаря художников русского зарубежья Лейкинда и Северюхина. Я когда-то рассказывал о бумажном варианте словаря, а электронный постоянно обновляется. Поэтому наша находка – Вера д’Ангара, Вера Эренбург – попала уже в электронный вариант. Затем мы написали хорошую научную статью.
Тут я совершил какой-то ложный ход, решив, что в Иркутске она будет интересна, связался с Иркутским краеведческим музеем, послал им статью, они мне написали, что получили, что да, напечатают, и всё: на все мои последующие письма – полнейший молчок. То ли они боятся как-то связываться с Европой в условиях нынешней конфронтации, то ли им просто лень, или неинтересно. В общем, научная статья, предназначения для Иркутска, про иркутянку с фамилией д’Ангара, осталась неопубликованной. И мы решили сделать книгу.
И тут произошло следующее: у Евгения Титова был свой подход: ему хотелось рассказать о самом поиске, о чем я вам сейчас рассказываю, но еще более подробно. Я же обычно публикую свои разыскания с другим подходом: что нашел, то и публикую. А как нашел, откуда, с кем, кому написал, с кем встретился, кто мне ответил, а кто нет – это я оставляю за рамками своей публикации. И в итоге я Евгению сказал: "Пишите, как вам хочется, как вы мне написали первое письмо, как я вам любезно и очень емко ответил и как вы, вместе со мной, стали заниматься дальнейшим поиском. Пишите, как вам хочется".
Он сначала колебался, потому что это его первая книга. Я ему сказал: "Знаете, Евгений, мое убеждение, что любой много читающий человек в состоянии написать хотя бы одну книгу". И вот этим доводом я его окончательно убедил, он сел, написал книгу, я же стал ее научным редактором, написал какие-то комментарии, что-то подправил, придал ей облик чуть более академичный, и книга "Иркутск – Рим с двумя пересадками" вышла несколько месяцев назад. Ее автор – Евгений Титов, научный редактор – Михаил Талалай.
