- В период пандемии коронавируса наметилась тенденция: горожане переезжают жить в деревню, работая удаленно или занимаясь фермерством.
- В то же время продолжается приток в крупные города жителей сел и малых городов: уволенные жители мегаполисов нередко заменяются провинциалами.
- Пандемийный кризис меняет культурный и географический ландшафт страны, дает новый шанс многим территориальным и социальным группам.
Сергей Медведев: На фоне пандемии коронавируса все больше горожан уезжают из мегаполиса в деревню, работают на удаленке, используя Zoom и Skype, или вообще выбирают фермерство. Это временное явление или некий долгосрочный тренд? Происходит ли некая реколонизация пространства России? Каково будущее российской деревни, российского пространства в целом?
У нас в гостях – географ, ведущий научный сотрудник Института географии РАН Ольга Вендина.
Видеоверсия программы
Все больше людей хотят спокойно пережить пандемию и изменить привычную схему – дом, дорога, офис
Корреспондент: Коронавирус и ставшая для многих уже привычной удаленная работа повысили запрос на переезд из мегаполиса в деревню. Все больше людей хотят спокойно пережить пандемию и изменить привычную схему – дом, дорога, офис. Хотя этот тренд и начался еще раньше эпидемии, но тогда он считался чем-то вроде экстрима, дауншифтинга и вызывал массу вопросов.
Сейчас же открылось множество проектов по развитию села за авторством городских жителей. Сегодня приезжий может без проблем отдать ребенка в семейную школу, получить высокоскоростной доступ в интернет. В какой-то степени это напоминает "спальный район" города, только с другими ценами на жилье, возможностью общаться с природой и чистым воздухом. Но и работы вместе с ответственностью становится в разы больше. Человек сталкивается с новыми бытовыми и логистическими задачами, которых в городе попросту не было. Современные технологии позволяют построить нормальные дороги, провести газ и воду, но государство в этом плане делает ставку на агрохолдинги и крупные предприятия, а не на поддержку территорий.
Сергей Медведев: Ольга, насколько переезд людей в деревню является трендом? Или это некое временное явление: люди сбегают от коронавируса, и урбанизация неостановима?
Ольга Вендина: И то, и другое. Это, конечно, тренд, но в этом тренде есть флуктуации в сторону больших потоков в сельскую местность или, наоборот, больших потоков в город. Это явление цикличное и временное. Конечно, фактор пандемии играет здесь роль. За 100 лет российской истории можно вспомнить массу ситуаций, когда происходил такой временный отток населения из городов: скажем, после революции в 1917 году Москва потеряла половину своего населения: все отходники, жившие в Москве, вернулись назад. Во время Великой Отечественной войны люди не только эвакуировались в Сибирь или Среднюю Азию, но и просто переселялись в сельскую местность, потому что там можно было вырастить картошку. В 90-е годы Москва и Петербург по статистике теряли население: уезжали те, кто не сумел к этому моменту как-то обустроиться в Москве, и те, кто делал ставку на более простое выживание.
Сергей Медведев: По пирамиде Маслоу: чем выше к вершине самореализации, тем люди больше реализуются, становятся городскими жителями. А в эпоху кризиса, чем ближе мы к базовым потребностям, тем ближе человек к земле.
Ольга Вендина: В данном случае правило Маслоу нарушено тем, что в пандемию уезжают в основном офисные работники, занятые в высокотехнологичных сферах деятельности. Это те люди, которые действительно могут оторваться от базовых потребностей.
Сергей Медведев: Это не то, что было в 90-е, когда уезжали с нищенских зарплат и начинали сажать картошку. А тут люди устраиваются со всеми удобствами.
Ольга Вендина: Тут нужно говорить о росте разнообразия уклада в жизни и способов жизни, а не сводить все это к одномерной концепции выживания. Однако, как показала пандемия, удаленный способ работы и общения – это замечательно, но на короткий период времени. И это не полноценный способ человеческой коммуникации, потому что доверие, контакты людей, близкие связи все равно возникают не через Zoom. Удаленка подчеркнула значимость непосредственного человеческого общения. На мой взгляд, такой удаленный способ жизни как эпизодический возможен хоть по всему миру, но как систематический – только на небольших расстояниях, потому что нужно постоянно возвращаться, подтверждать свое физическое присутствие. Cкорей всего, реальная интенсивная удаленная работа возможна только в ближнем пригороде. Бывает, что люди отрываются от города как способа жизни, но это не может быть таким массовым.
Сергей Медведев: Возникают экокоммуны, когда люди делают бэк-офисы где-то в удаленных местах. Я знаю, например, что многие хайтековские компании на Кипре просто делают бэк-офис и создают там небольшие городки, где живут целыми семьями.
Тут нужно говорить о росте разнообразия уклада в жизни и способов жизни
Ольга Вендина: Это как вахтовые поселки в нефтяных регионах: там есть прекрасные школы и все остальное. Великолепна идея Норильска, города под куполом, где цветут сады, растут пальмы, хотя это глубоко в Заполярье и там вечная ночь. И работа на Кипре предполагает, что у тебя там полноценная жизненная среда. Это не то, что ты в одиночку заперт в своей ячейке.
Сергей Медведев: К нам присоединяется Владимир Каганский, географ, исследователь российского ландшафта. Владимир, все это создает какую-то новую географию освоения российского пространства за пределами мегаполисов?
Владимир Каганский: Пандемия – это кризис, а кризис диагностирует систему и убирает излишества. Вот излишества – это гиперконцентрация людей в мегаполисах вроде Москвы. В определенном смысле это нормализация ситуации. Переход на удаленную работу шел постепенно и очень давно, причем речь шла не только о переезде в пригород, но даже и о переезде в другие страны. Я бы сказал, что в Москве, меньше в Питере и в других городах вообще наблюдалось переприсутствие людей, которые не очень понятно зачем пребывали в городе. И если сейчас они возвращаются или частично замещаются… А речь идет именно о замещении, очень много москвичей и питерцев уволены, а вместо них наняты гораздо более дешевые, но ничуть не менее квалифицированные провинциалы (кстати, это мировая тенденция). Можно сказать, что ковид дает новый шанс многим территориальным и социальным группам.
Сергей Медведев: Как говорится, "пожар способствовал ей много к украшенью"; идет некое переформатирование.
Владимир Каганский: Практически не бывает ситуаций, когда проигрывают все группы.
Сергей Медведев: А что происходит с теми, кто уезжает, кто потерял работу или ищет безопасности вместе с семьей? Они каким-то образом реколонизируют российское пространство – малые города, удаленные сельские поселения?
Владимир Каганский: Здесь очень разнообразный процесс. Кто-то создает новые структуры вроде религиозных общин.
Сергей Медведев: Как анастасийцы.
Пандемия – это кризис, а кризис диагностирует систему и убирает излишества
Владимир Каганский: Существуют и другие такие группы, просто они не светятся. Есть люди, которые временно были в Москве, Питере, Екатеринбурге, может быть, Белгороде, они пробыли часть времени в Москве и возвращаются на свои прежние статусные позиции. Идет такая ротация. Дело в том, что тут никакие данные невозможны. Это небольшие группы. Сам параметр численности населения перестал что-либо означать. Бывает, что человек едет из Можайска в Москву, а треть года проводит в Гоа: деньги и статус у него московские, а смысл жизни индийский. Таких людей становится все больше и больше. Это очень сложный и интересный процесс. Кризис – это определенная встряска, выяснение, кто чего стоит.
Ольга Вендина: Появляются и новые образы жизни, и новые возможности, в том числе, и перемещение, и миграция, и совмещение разных видов деятельности, которые раньше были несовместимы. Это некий логичный процесс, который начался 50 лет назад, но сегодня он становится уже общим правилом и очевидностью. Да, кризис открывает новые возможности и вскрывает язвы, на которые мы предпочитали закрывать глаза. Но я бы все-таки не смотрела на кризис через позитивную оптику: проблем, которые он приносит, значительно больше.
Сергей Медведев: Владимир, я читал вашу статистику по поводу приусадебных, дачных хозяйств, пресловутых шести соток. Речь идет о 120 миллионах россиян из 147, то есть фактически связью с этой приусадебной аграрной экономикой охвачено все население страны. Их значение по-прежнему настолько велико сегодня, как и в позднесоветский период, и в 90-е годы?
Владимир Каганский: Шесть соток – это была вынужденная мера советской власти в условиях приближающегося голода. Опыт был полностью заимствован из Германии времен Первой мировой войны, когда считалось, что эти сотки (в Германии их было четыре) могут обеспечить семью из четырех человек овощами и картофелем. Первоначально в этих домиках нельзя было ночевать, это были будки для хранения инвентаря и прочее.
Потом пошла (условно) либерализация. В результате вокруг крупнейших городов сформировались целые пояса. Шесть соток в постсоветское время увеличилось до десяти, а потом началась просто полная вакханалия захвата земель. И в результате сейчас между почти всеми городами образовался такой пояс, бастион, разрывающий город и сельскую пригородную природную местность территорией, которая не является городом. Это не старые пригородные дачи, не городская, но и не сельская культура, то есть зона двойного отрицания – не город и не деревня.
Во время последнего кризиса 2007–2008 годов в Подмосковье еще сажали картошку. Сейчас в крупных городах рекреационная функция вытеснила производственную. Это дублирующие функции второго агропрома, второго жилища, дополнительной жилплощади, некоторого более приватного или иного пространства, нежели городское.
Шесть соток – это была вынужденная мера советской власти в условиях приближающегося голода
Когда говорят, что в результате приватизации все богатство страны получили олигархи, это неправда. Дачники, а потом коттеджники практически бесплатно получили самые ценные земли страны – пригородные. Приблизительная оценка стоимости этих дачно-коттеджных поясов – несколько триллионов долларов. Получается, что это некоторая финансовая пирамида, как и все строительство в крупных городах, такой полуфиктивный капитал. Представим себе, что в силу стихийных бедствий или неуправляемости Москва будет оставлена – какой тогда будет смысл в четырех миллионах пригородных дачных участков? Все непросто.
Ольга Вендина: Я не согласна, что дачи – это было решение продовольственной проблемы. Это все-таки реализация потребностей городских жителей в определенной приватности, гуманизации, в отдыхе от интенсивного ритма городской жизни. И первые цели были не продовольственные, а гуманистические, связанные с воспитанием детей. Начало ХХ века – это такие урбанистические и дезурбанистические настроения: город как машина, перемалывающая человеческий дух. И вот эти маленькие участочки, которые выделялись либо в ближайшем пригороде, либо даже в самом городе, рассматривались как такой способ очеловечивания города.
Затем, конечно, оказалось, что на этой земле в голодное время можно что-то и вырастить. Но если говорить о Москве, то основная идея была, конечно, не обеспечить себя картошкой – это идея рекультивации земель. Дачные участки позволяли облагородить болота, песчаные территории.
Сергей Медведев: Это уникальная приватизация ландшафта! Подлетая на самолете к российским мегаполисам, видишь, что пространство захвачено этими огромными шестисоточными наделами. И это тоже своего рода приватизация, какой-то фрагмент гуманизации машины мегаполиса, создание альтернативных пространств, где человек может поставить ногу на свою землю.
Это уникальная приватизация ландшафта!
Доводилось фантазировать о том, что урбанизация неизбежна, то есть все идет к тому, что Россия превратится в штук десять гигаполисов, бетонных воронок, застроенных Новыми Вешками и Балашихой с 40-этажными башнями до горизонта. И туда сольется все население России, а между ними будут огромные пустоты, соединенные высокоскоростными магистралями. Такая антиутопия… Или все-таки возможно более равномерное, распределенное освоение российского пространства?
Ольга Вендина: Я думаю, равномерное невозможно, так же, как и стягивание в десять воронок. В России мы, в общем, уже достигли некоего момента равновесия в урбанизации: между тем пространством, которое может быть урбанизировано, и тем, которое остается не урбанизированным. Будут ли эти сурурбанизированные зоны, возникающие вокруг Москвы, расползаться и дальше, как масляное пятно? Конечно, вокруг крупнейших центров, имеющих значение для территории всей страны, где сосредоточены главные инновационные возможности, это, скорее всего, будет продолжаться.
Процессы, которые будут идти на остальной территории страны, это такая динамика растущих и сжимающихся городов, исчезающих и появляющихся населенных пунктов. Ведь мы видим, что не только города сливаются в море полугородских поселений, но и формируются какие-то новые центры, которые обретают новые функции, демонстрируют определенные жизненные силы. Это касается и приморских, и приграничных городов, то есть целого класса городов, которые не вписываются в эту хотя и могучую, но слишком упрощающую ситуацию центро-периферийную модель, когда все стягивается к центрам, а периферия представляет собой огромное умирающее пространство.
Сергей Медведев: В целом, если посмотреть на центральную Россию, картина все-таки очень печальна. За пределами московского мегаполиса: Московская область, 100 километров от Москвы, Сергиев Посад, Александров, даже в сторону Новгородской, Псковской и Тверской областей, – там же 500 километров пустоты. Там мертвые деревни, кто смог – переехали в Тверь, а из Твери уже дальше перепрыгивают в Москву. А сама область загибается.
Ольга Вендина: Вы начали свою передачу с того, что люди переселяются в деревню, находят новые формы. Идут два встречных процесса, разных по мощности. Обратный поток – это ручейки, тогда как в сторону городов текут реки. Тем не менее это городская потребность – создать деревенскую жизнь с другим укладом и образом жизни. Конечно, та деревня, которая была раньше, умерла, и в прежнем виде ее уже не будет. Сейчас она возвращается совершенно с другими функциями. Даже если это какие-то аграрные функции, все равно они будут другого уровня, с другим набором и занятий, и сельскохозяйственных культур, и всего остального. Конечно, инициаторами этой сельской жизни будут городские жители, которые являются не столько носителями денег, сколько носителями идей.
Малые города и сельская местность рядом с ними чувствуют себя очень по-разному. Находятся активные люди, способные привлечь какие-то ресурсы развития, компетенции, влияния, и жизнь начинает возвращаться и становиться привлекательной. Более того, эти малые населенные пункты оказываются жертвами своего первоначального успеха: они настолько сжали свою функциональную сферу в предыдущий период развития, что уже не могут отвечать на увеличивающийся поток людей и на их изменившиеся запросы. Например, курортные города Калининградской области из-за пандемии вдруг стали необыкновенно привлекательными и просто переполнились отдыхающими. И местное население дико страдает из-за этого, оно оказалось жертвой этого колоссального успеха.
Если посмотреть на центральную Россию, картина очень печальна
Сергей Медведев: Я видел более позитивный пример: зимой съездил по городам: Мышкин, Углич, Рыбинск. На сторонний взгляд залетного москвича все очень неплохо. Понятно, что сделали игрушечные центры городов: рестораны, местные промыслы, лавки. Но даже вокруг этих городов растут довольно приличные коттеджные поселки, идет малоэтажное строительство. Все это производит впечатление достаточно неплохого благополучия.
Ольга Вендина: "Игрушечный центр" делали люди, которые живут там на протяжении почти 30 лет. И Мышкин – первый пример, это начало 90-х годов, когда мэр города, сидя в своем кабинете на высоком берегу Волги и глядя, как мимо плывут пароходы с туристами (а Мышкин просто загибался), думал: "А что мне сделать, чтобы они приставали на моей пристани и оставляли здесь свои деньги?" Нашелся какой-то журналист НТВ, который сидел в этом кабинете вместе с мэром и рассуждал о "смерти" российской провинции, и они придумали Музей мыши, и дальше закрутился этот маховик. Это не то что пришли какие-то добрые дяди с большим мешком денег и что-то построили: нашли поддержку во внутренних ресурсах.
Мой любимый пример – сравнение Осташкова и Торопца. Два почти идентичных исторических города с похожим статусом, но один ухоженный, а другой тотально деградировавший (Осташков), хотя, когда я впервые увидела этот город в конце 70-х годов, он произвел на меня впечатление сказочного Берендеева царства. Местная политика, местные власти, отношение местного населения, надежды на быстрое обогащение, отсутствие какой-то внутренней солидарности в этом сообществе – все это сработало против города.
Так же и с сельской местностью. Что-то получается там, где находятся люди, которые в состоянии вдохнуть в это дело жизнь. Начинается всегда с малого, с того, что кто-то, например, вдруг решает завести стадо из десяти коров, а не одну корову.
Сергей Медведев: Или даже с идеи. Мой любимый пример – Никола-Ленивец. Вот собирается артель московских художников и архитекторов под предводительством энергичного Николая Полисского…
Ольга Вендина: Талантливого, прежде всего.
Сергей Медведев: И интересно, что там в эту деятельность интегрированы местные мужики: они строят этих снеговиков, строят структуры, которые потом сжигаются, начинают восстанавливать церковь, строят кемпинги. Люди бросали пить. Это просто какой-то сказочный сюжет!
Ольга Вендина: Не совсем так, потому что у местного населения не было нужных квалификаций.
Есть большая неисследованная, не колонизированная страна, которую мы можем снова взять в свои руки
Сергей Медведев: Ну, базовые. Снеговиков лепить под его инсталляции.
Ольга Вендина: Да, лепить снеговиков, но снег растаял, а там же стоят колоссальные бревенчатые конструкции. Да, он действительно вовлекал местное население, хотя там были и профессиональные бригады. Причем часть населения была не в восторге, а часть вовлеклась, и постепенно это стало составляющей образа жизни этого места. Место, конечно, сказочной красоты!
Сергей Медведев: И это не так далеко из Москвы: туда можно приехать на выходные.
Итак, создается некое альтернативное российское пространство, возникают возможности выезда из города. И сейчас, в условиях пандемии, учитывая неохоту российского населения прививаться, в Москве и Петербурге, видимо, поднимется очередная волна, и эти волны будут идти дальше и дальше и останутся с нами, похоже, и в 2021-м, а может быть, и в 2022 году. Идея выезда в другие города, в другие пространства России остается невероятно привлекательной. Есть большая неисследованная, не колонизированная страна, которую мы можем снова взять в свои руки.
