Павел Грин-Романов распылил перцовый баллончик на митинге в поддержку Алексея Навального, чтобы защитить людей, которых ОМОН избивал дубинками по голове. Против него возбудили уголовное дело, прокуратура требовала посадить Павла на 8 лет, но суд дал ему "всего" 3,5 года колонии. Жена Павла, Полина, отсидела за участие в этой же акции 12 суток административного ареста. Оба они пошли на митинг впервые в жизни.
Три месяца назад, 17 января, Алексей Навальный вернулся из Германии в Россию после лечения от последствий отравления "Новичком". Сразу после прилета он был задержан, после чего суд изменил политику условный срок по делу "Ив Роше" на реальный и он был отправлен в колонию на 3,5 года.
Задержание Навального привело к новой волне массовых протестов в его поддержку. Акции, в которых по всей России участвовали сотни тысяч человек, сопровождались жесткими действиями полиции и привели к десяткам тысяч административных и почти к сотне уголовных дел.
Самой "популярной" статьей УК, по которой судили задержанных, стала статья 318, а точнее, ее первая часть: "применение к представителю власти насилия, не опасного для жизни и здоровья". Тем не менее в нескольких случаях следствие возбудило дела по второй части этой же статьи, которую отличает от первой лишь отсутствие частицы "не", хотя реальная опасность, которую представляли в этих случаях действия демонстрантов для полицейских, ставилась под сомнение ими самими, их адвокатами и независимыми наблюдателями, а доказательства вины, например видеозаписи, далеко не всегда представлялись обвинением в суде.
История одного из таких задержанных привлекла особое внимание СМИ: для 23-летнего уроженца Луганской области Украины Павла Грин-Романова обвинение запросило 8 лет (!) лишения свободы – за то, что во время акции 31 января в Москве он распылил перцовый баллончик в лицо полицейскому. Грин-Романов частично признал свою вину и попросил следствие о сделке, но ему было в этом отказано. Тем не менее суд, состоявшийся в рекордно быстрые сроки, немного охладил пыл прокуроров и 9 апреля приговорил молодого человека "всего" к 3,5 годам лишения свободы.
Павел Грин-Романов пришел на акцию 31 января вместе со своей женой Полиной и вместе с ней же был задержан на следующий день, 1 февраля. О том, что его обвиняют по уголовной статье, Полина Грин-Романова узнала, уже находясь в спецприемнике в Мневниках, откуда ее позже перевели в печально известный центр временного содержания иностранных граждан в Сахарово. Там она и провела оставшиеся из назначенных судом 12 суток административного ареста и снова смогла увидеть своего мужа только на свидании в СИЗО.
На видео, которое стало основным доказательством вины Павла и Полины, видно, что молодые люди попали в центр толпы, зажатой со всех сторон омоновцами. Павел Грин-Романов говорил, что распылил баллончик из опасений за свою жену – и действительно, как она рассказывает, только после этого они смогли выбраться из давки и уйти от площади трех вокзалов, где происходил один самых жестких разгонов митингующих в тот день.
Что касается "частичного" признания вины, то Павел утверждал, что распыленный им газ не мог причинить какого-либо вреда здоровью сотрудника Росгвардии. На видео видно, что пострадавший полицейский был с опущенным забралом. В суде стало известно, что на следующий день в обычной городской больнице ему даже отказались выдавать справку о временной нетрудоспособности. Получить ее он смог только еще через сутки, в ведомственной поликлинике. Тем не менее суд не принял во внимание ни этот, ни другие доводы защиты.
В интервью Радио Свобода Полина Грин-Романова рассказывает об истории своего знакомства с Павлом, о том, почему она вышла с ним на акцию протеста, и обо всем, что ей пришлось пережить после этого.
– Расскажите немного о себе и о Павле, как вы познакомились?
– Мы познакомились в 2019 году, в интернете, во "ВКонтакте". Он тогда уже жил в Москве, приехал сюда работать. Списались, начали общаться, через несколько дней встретились и пошли гулять.
– Почему Павел решил уехать из Луганска в Россию?
– Он жил в Красном Луче, в "Луганской народной республике". Из-за войны им немного пришлось попереезжать, но жил он там до 18 лет. Потом у него начались конфликты с родителями, он просто ушел из дома и поехал в Россию работать. Политика, Украина тут ни при чем. Да и война к тому моменту закончилась уже.
– В ваших отношениях политические взгляды вообще сыграли какую-то роль? Вы до этого участвовали в протестах?
– В наших отношениях такого в принципе никогда не было. Это никак не связано. Мы обсуждаем всегда и все. На акцию мы оба решили выйти впервые, раньше никогда не выходили. Мы следим за новостями, знаем, что происходит, что не все хорошо, и это уже не скрыть. Идешь и иногда и задумываешься: 3,5 года, ну что за жесть. И Пашка не один такой, таких людей много, которых так закрывают.
– 8 лет, которые ему хотели дать сначала, – вот это настоящая жесть.
– Да. Честно скажу, когда мы вышли [после суда], когда все это закончилось и я ему смогла несколько слов сказать, я тоже думала: ну да, 3,5 – не 8, это, конечно, меньше, но это все равно ненормально.
– Что вас не устраивало в жизни? Зачем вы пошли на акцию протеста? Люди старшего поколения и противоположных вашим политических взглядов часто говорят: "Ну что их не устраивает, этих молодых, все же у них хорошо".
– Хорошо не все. Очень многие вещи я поняла и на своем опыте, видела и опыт других людей. Например образование. У многих людей просто нет возможности нормально учиться, чтобы потом нормально работать и зарабатывать на жизнь. Для обучения нужны большие деньги, очень немногие дают своим детям возможность учиться, люди вынуждены влезать в долги, вокруг постоянная реклама микрокредитов. В общем, все по крупицам: начиная от образования и заканчивая тем, что у нас полностью отсутствует свобода слова. Просто выходит какой-нибудь новый закон, который перекрывает тебе источники информации, и все. Как такое может быть? Люди просто делятся информацией друг с другом – и это запрещено? Все превращается в какую-то антиутопию, странную и неприятную.
– А вы сами учитесь или работаете? У вас были какие-то проблемы на работе после вашего административного ареста?
– У меня не было проблем, потому что я ушла из вуза давно. Я училась на филолога после школы, поняла, что это не то, на что я хочу потратить время. Я ушла, все было нормально, я работала, Пашка работал. Прямо каких-то сильных проблем с деньгами не было. Грубо говоря, мы были обуты-одеты, у нас было что покушать. Но мы особо никуда не ходили, конечно, чтобы экономить.
– Как развивались события в тот день, 31 января, после которых Павел оказался в СИЗО, а вы отсидели 12 суток в Сахарово?
– Мы подумали, что нам стоит сходить на акцию, увидеть, что там происходит, быть рядом с людьми, которые вышли так же, как и мы. Мы вышли из дома, доехали на метро до Сухаревской. Изначально там было не очень много людей, они были рассеяны. Мы встали поближе к торговому центру, и прямо на наших глазах большие группы ОМОНа стали ходить и задерживать народ. Они держались за плечи друг друга, хватали людей и ничего не слышали. Им что-то говорили про журналистов, что хватают журналистов, но они просто не обращали внимания. Мы зашли в торговый центр, купили попить, вышли и стали потихоньку двигаться к площади трех вокзалов – мы посмотрели в интернете и увидели, что люди там собираются. Шли окольными путями, потому что все перекрывалось. Если перекрыто – мы сворачивали, обходили как-то. Дошли в итоге довольно спокойно, были еще люди, шли прямо толпой в какой-то момент. На площади было уже очень много людей. Кто-то кричит, кто-то бежит. Толпа потихоньку перемещалась, потому что были омоновцы, которые пытались задерживать, а люди от них убегали.
Сначала мы оказались не прямо в середине, но потихоньку каким-то образом оказались в самом центре, около такой, можно сказать, потасовки. Полиция пыталась куда-то отогнать людей, била их. Сначала это происходило в нескольких метрах от нас, потом ближе, еще ближе, и в какой-то момент все это стало происходить совсем близко ко мне.
Я поворачиваюсь, не знаю, что мне делать, понимаю, что нам надо оттуда как-то уйти, но уйти очень проблематично: сзади толпа и люди, напротив, напирают. Я ищу глазами Пашу, где он, чтобы схватить его за руку. Он в этот момент тоже повернулся и увидел, что рядом с ним просто избивают человека. Я тоже видела, что бьют кого-то, но не видела такого, как тут, чтобы просто человека по голове дубасили. Паша достал перцовку, я видела ее у него в руке, брызнул, и тогда уже люди стали потихоньку рассасываться. Паша меня схватил за руку, и мы смогли пробраться сквозь толпу. Выбежали, побежали между вокзалами к станции метро, встали где-то на вокзале, потом куда-то свернули, попали вообще в какую-то промзону. Там был маленький магазин, мы купили сигареты, спички, воду. Постояли, покурили. Посмотрели друг другу в глаза, без слов понимая, о чем каждый из нас думает. Поняли, что надо как-то ехать домой. Было страшно, просто шок.
– Как вас задерживали?
– Вечером мы доехали до дома и легли спать. Перед этим немного поговорили. Паша прижимал меня к себе и говорил, что сильно меня любит. Я его обнимала и у меня было такое чувство, что не дай бог у меня заберут этого человека. Наутро проснулись, позавтракали, пошли домой к моей маме. Там в этот момент жила мачеха Пашина, они как раз приехали с документами разбираться. Сестры его были, у него две сестрички, я немножко повозилась с ними, потом мы все вместе пошли по делам – в банк, в магазин, на детской площадке поиграть. Обычный день, немножко суматошный, с детьми, все было здорово, я очень люблю его сестренок. Вечером стали собираться домой, вышли от мамы, прошли метров 50. Стоит какая-то машина. Мне показалось, что из нее на нас смотрят. Я не придала этому особого значения, Паша вообще их не заметил, в общем, мы пошли дальше. Прошли еще метров 20–30 и услышали окрик: "Стойте, молодые люди!" К нам стали приближаться двое мужчин, крепкого такого телосложения, в обычной одежде, без формы. Я еще подумала: "Господи, может быть, это бандиты какие-то, сейчас на нас нападут". Мы обернулись, и я Пашу как-то на автомате поставила немного позади себя, рукой убрала, чтобы на него не напали, а меня, я решила, скорее всего, не тронут. Подумала, что, если будет что-то плохое, мы просто убежим. Я не знала, что сейчас будет, что это за люди, зачем они нас позвали.
Я подумала: "Господи, может быть, это бандиты какие-то?"
Тут они уже показали удостоверения, спросили: "Где вы были 23-го числа?" Мы ответили, что были дома, смотрели "Матрицу". Мы тогда телевизор купили новый, проснулись поздно, и действительно весь день в него залипали. Они говорят: "Мы кого-то там ищем", и показывают фото какого-то незнакомого человека. Я отвечаю: "Ну вы же видите, что это не Паша". В общем, какой-то бред происходил. Они сказали: "Мы сейчас вас сфоткаем, отправим шефу, чтобы убедиться, что это не вы". Сфоткали с паспортами Пашу, меня, кому-то позвонили. И потом показывают это видео и говорят: "Вы сейчас только никуда не бегите". Показывают видео, где как бы видно Пашу, Пашину куртку. "Это вы?" – "Да, мы". Тогда я примерно поняла, что происходит, но что будет дальше, не понимала.
"Пойдемте в машину". Сели в машину, поехали, нам стали задавать какие-то несуразные и не относящиеся к теме вопросы. "А в каких вы отношениях?" – "В доверительных, у нас все хорошо". – "А вы знаете, что ваш муж фамилию менял?" Начинают говорить, что была какая-то подделка документов, "сейчас по той же статье поедешь", потом сказали, что это шутка. Мы с Пашей живем вместе, я очень многое о нем знаю, у него всю жизнь была одна фамилия, мы вместе их сменили после свадьбы, взяли двойные фамилии, и все. Про митинг мы не отпирались, признали сразу, что мы там были, что была такая вот ситуация, Паша объяснил, что там людей били дубинками по головам прямо рядом с нами.
В отделении сначала сидели в дежурке. Я боялась, вещи держала рядом, чтобы не подбросили что-нибудь, был какой-то страх. При входе у меня сразу забрали мой перцовый баллончик, он у меня всегда с собой, и бритву, которую я взяла из дома. Ничего из этого так и не вернули. На видео снимали, как мы рассказываем, что происходило на митинге. Потом развели по отдельным кабинетам. Там уже долго-долго нас расспрашивали, до утра примерно. Задержали нас часов в 11 вечера, а допрашивали до 6 утра. Вопросы пугали: "А вы готовы мужа из тюрьмы ждать?", "А разводиться не собираетесь?" Спрашивали про его семью, зачем они переезжали, как у них там на Донбассе. Это пугало и не относилось никак ни к делу, ни к чему.
Потом мы с Пашей еще увиделись на какое-то время, у нас была очная ставка с ним, был обыск у нас дома, и уже после всего этого меня на ночь отправили в отделение, где я в обезьяннике впервые поспала за 1,5 суток. Утром следующего дня был суд, после которого меня уже отправили в спецприемник в Мневники. Там я уже узнала, что Пашу отправили на 2 месяца в СИЗО.
– То есть последний раз вы его видели в отделении полиции?
– На очной ставке. А потом уже на свидании в СИЗО, когда я вышла из Сахарово, почти через три недели.
– Павла судили по довольно редкой для участников этих протестов статье, об опасном насилии против сотрудника полиции. Действительно ли он получил какие-то опасные повреждения от газового баллончика?
Он сидел жив-здоров, никаких повреждений у этого полицейского не было
– Это полнейшая чушь. Защита ходатайствовала о повторном проведении экспертизы, потому что там вообще не было вреда здоровью, но все ее ходатайства отклоняли. Даже в справке, которую он представил в суде, лишь "легкий" вред здоровью. После митинга этот человек абсолютно спокойно работал, он сходил в государственную больницу, ему отказали, а справку он получил только в ведомственной поликлинике МВД. Все это время, несколько дней, он прекрасно работал. С Пашей у него была очная ставка, он сидел жив-здоров, никаких повреждений у этого полицейского не было.
– Павел решил частично признать вину и попросил о сделке со следствием, но ему в этом отказали. Понятно ли, почему так произошло? Именно потому, что он хотел признать вину "частично"?
– Вину он признавал изначально. Он не считал, что его вины нет. Конечно, она несоизмерима с тем, что ему дали. Он все равно это сделал (брызнул газом из баллончика. – Прим. РС), он это не отрицал. Он говорил как есть, не отпирался, а в итоге дали огромный срок. Это ненормально.
– Расскажите о вашем свидании с ним в СИЗО. Как он себя чувствует? Известно ли уже, в какую колонию его отправят?
– Когда и куда направят, пока неясно. Адвокаты сейчас подают апелляцию. Как он себя чувствует… Конечно, после того, как ему хотели дать 8 лет, на него было страшно смотреть. Именно страшно. У человека было такое лицо, как будто… Сейчас, конечно, уже спокойнее, потому что есть какой-то ориентир, то есть мы примерно понимаем, что будет. Уже известно конкретное время [когда он выйдет], хотя, конечно, есть надежды и на УДО, и на апелляцию. В любом случае, мы уже можем строить планы, что-то обсуждать, можем нормально сесть и поговорить. Мы вместе. Да, мы будем теперь какое-то время жить раздельно, но есть свидания, есть письма, хоть какая-то связь. Паша переживает, волнуется за меня, за мою безопасность. Я волнуюсь за свою безопасность. У меня после всего этого осталась какая-то паранойя, на меня в магазине может паника накатить, если я охранника в форме увижу. Иногда это реально очень страшно и тяжело.
– Соратники Алексея Навального анонсировали новую протестную акцию. Вы будете в ней участвовать?
– Я не буду участвовать, хотя я поддерживаю этих людей и мое мнение никак не изменилось. Я все так же понимаю, что происходит в стране, тем более когда я сама прошла через все это и увидела систему, многие вещи изнутри. Но я сейчас не буду рисковать ни своей жизнью, ни своим здоровьем, ни своей безопасностью, ни своей свободой, потому что у меня есть мой муж. Я ему ничем не помогу, если я буду вне зоны доступа.
– Вашему мужу в итоге дали такой же срок, как Алексею Навальному. Следите ли вы за его судьбой, за тем, как его супруга, Юлия, его поддерживает?
– Не только за его судьбой. Я со многими девочками знакома заочно, переписываюсь, которые в такой же ситуации. У них тоже мужья сидят или сидели, по "болотному делу", или по "московскому". Не один Навальный, мы все в этой лодке. Навальный – это очень крупная фигура, про него пишут, я тоже все это смотрю и читаю. Он красавчик, что он так держится. Идет по своему пути, молодец. Я не ищу каких-то параллелей, хотя у нас, наверное, похожие чувства и переживания с такими же женами мужей, которые попали в такую же ситуацию.
– Чувствуете себя своего рода новыми "женами декабристов"?
– Я об этом не задумывалась. Жены декабристов очень романтизированы, а на самом деле все это жесть, это ******, это страшно – попасть в такую ситуацию. Мы уже в нее попали, и тут ты просто идешь дальше. Стараешься проживать каждый день, и все. Просто ждем, когда мы будем наконец рядом, и тогда уедем отсюда.
– Уедете из России?
– Да. Мы уже приняли это решение в принципе. Даже не решение, просто обговорили это, и все.
– Если бы вам утром 31 января сказали, что все так закончится, вы бы пошли на акцию? Жалеете ли вы о чем-то?
– Я не хочу говорить, что о чем-то жалею. Это уже случилось, что теперь жалеть. Эта ситуация показала, что мы вместе можем очень многое пройти, пережить и оставаться друг для друга самой большой поддержкой и защитой, самым теплым местом в мире.
