В Москве открывается вторая часть международного фестиваля независимого документального кино “Артдокфест”, отложенная в декабре из-за карантина. Документальный проект Радио Свобода “Признаки жизни” ежегодно принимает участие в разных программах фестиваля, в этом году – в АртдокШколе, в дискуссии “Безопасность при съемке документального кино. Личный опыт”.
Один из крупнейших мастеров российского документального кино Александр Расторгуев cотрудничал с “Признаками жизни” как продюсер и режиссёр. Был убит в ЦАР летом 2018-го в начале съемочного расследования о деятельности ЧВК “Вагнер”. Документальная биография “Расторгуев” – мировая премьера, фильм открытия “Артдокфеста”. Мы разговариваем с режиссером ленты Евгенией Останиной (вдовой Александра Расторгуева) и продюсером Евгением Гиндилисом.
– Фильм начинается с монолога Александра Расторгуева о большом онтологическом, даже религиозном смысле документальной режиссуры. Это программный фрагмент, который сразу объясняет зрителю, что это был за человек. Откуда эта запись появилась?
Евгения Останина: Когда я подключилась к проекту, уже был собран материал вокруг Саши, съемки, но почему-то не искали интервью, которые уже были опубликованы. И я решила поискать еще материалы, что есть в сети, и наткнулась. Это кусочек с фестиваля "Докер", он рассказывал про фильм-победитель, в интернете есть фрагмент. Я знала, кто его снимал, и попросила исходники. То, что осталось за кадром, вошло в наш фильм.
– Эпиграф к фильму – съемки с самолета, когда Расторгуев с коллегами уже летят в ЦАР. А этот фрагмент – можно сказать, первая глава, которая выглядит как манифест. Короткая цитата, но она звучит как смысл его жизни.
Только прямая речь Саши, только его голос...
Евгения Останина: Я очень обрадовалась, когда обнаружился этот материал. Изначально было много разнородного материала, я прописывала, какой фильм должен быть по структуре. И у меня уже было прописано то, что Саша проговаривает в этом куске. Здесь он четко проговаривает то, что я пыталась сплести из других высказываний.
– Это не очень характерное для него выступление. Расторгуев боялся пафоса, избегал в публичной сфере такого называния того, чем он себя чувствовал на самом деле. А здесь тот редкий случай, когда он проговаривается.
Евгений Гиндилис: Так и есть. Основная концепция фильма – что это может быть только прямая речь Саши, только его голос, который мы должны слышать. И в рамках этой структуры оказывается, что мы видим и слышим очень разного Сашу, в том числе и такого. Это большая Женина режиссерская смелость, что она не побоялась так начать картину, потому что это действительно абсолютно программный текст, очень важный, емкий, он сразу задает тему фильма.
– Еще одна рамочная структура в вашем кино – это самый первый фильм Расторгуева, который сделан еще на Ростовской телестудии, он называется "Родина" и, по сути дела, представляет собой инсталляцию современного искусства, объект contemporary art. Это фасад одного здания, которое показывается разными планами, берутся разные вывески, рабочие разрушают этот фасад, за ним скрывается другой, более древний. Кто-то ходит мимо, обычные прохожие, у каждого есть свой микрохарактер в этой секунде, на которую человек появляется. На этом фоне Расторгуев читает русскую классику, то, что мы бы раньше назвали "критический реализм". Там есть и страшно современно звучащий пушкинский текст о карантине.
Евгения Останина: Я монтировала фильм в самом начале карантина. Очень актуальное кино: карантин…
– Дальнейшее текстовое развитие "Родины" заключается в том, что герой приходит к жестокому самобичеванию.
Евгения Останина: Там только начало – Пушкин и Толстой, а дальше Сашин текст, именно про себя. Это самое важное. Это Расторгуев в начале пути, который уже знал, как оно все будет. Он проговорил там свою судьбу, на самом деле, за 20 лет до гибели. Это 1998 год и 2018-й, там все это есть.
– Ощущение и чувство судьбы режиссера – одна из поразительных вещей, с которой ты выходишь из этого фильма. У меня вопрос к продюсеру. Самая длинная и развивающаяся во времени двухчасового фильма история – это поездка на Апшерон. Это очень странный, инфернальный проект, в котором уже прочитываются знаки судьбы. Поскольку мы знаем, что герой погиб при трагических рабочих обстоятельствах, то не без некоторого ужаса видим, как разыгрывается этот сценарий. Почему это убийство заинтересовало съемочную группу, что за криминальная драма?
Евгений Гиндилис: Это история, которую принес Расторгуеву Петр Верзилов. В основе лежит статья, которая была опубликована в "Медиазоне", которой Петр занимается, и возникла идея, что для того, чтобы привлечь внимание к таким абсолютно запредельным уголовным историям, надо поехать…
– Нужно сказать, по всей вероятности, что некий полицейский был причастен к этому убийству?
Жизнь проникает в кино совершенно не теми путями, которые мы можем предположить
Евгений Гиндилис: Там есть человек, которого обвиняют в совершении преступления, но по всем свидетельствам оказывается, что за этим преступлением стоит совершенно другой человек, которого покрывают правоохранительные органы. Задача заключалась в том, чтобы ребята поехали туда, взяв актеров "Гоголь-центра", которые должны были эту историю воспроизвести, это должно было стать материалом фильма. Инфернальность на многих уровнях проявляется. Мы видим какое-то невероятное приближение к смерти на протяжении всех этих эпизодов, с одной стороны. А с другой стороны, я не могу отделаться от мысли про нашу последнюю встречу с Сашей (мы сидели на Покровке втроем с Верзиловым), обсуждалась как раз эта страшная поездка (в ЦАР. – Прим. РС), она первый раз была Сашей озвучена тогда. Это был конец июня 2018 года. Получается, что это все увязано в такой страшный узел, который, как жизнь, проникает в кино совершенно не теми путями, которые мы можем предположить. Этот апшеронский материал как раз этим поразителен.
– Он поразителен еще и в том смысле, что показывает, что для Расторгуева поездка в ЦАР не была чем-то внешним. Многие говорили: скорее всего, он поехал в ЦАР вместе с группой, чтобы заработать, у него не было работы. Но если посмотреть ваш материал, то видно, что это совершенно сознательные выборы. Режиссер пошел в историю апшеронского убийства, попытку параллельного расследования и его документации. У меня это оставило убеждение в том, что ничего случайного не было в его жизни. К чему клоню: есть его друзья и коллеги, которые говорят: какой был крутой Расторгуев, когда снимал "Жар нежных", какой он был там замечательный художник, а потом...
Евгения Останина: Классический Расторгуев и не классический, да.
– Есть классический период в жизни Расторгуева, когда он снимал огромные арт-полотна невероятной красоты, нежности и в то же время ужаса, про русскую жизнь. И есть второй период Расторгуева, когда он переходит в медийное пространство. Это связано с проектом "Срок", с тем, как он передает камеру другим людям, отдает полномочия, что ли.
Евгения Останина: Он создает видимость, что передает полномочия. Отдать камеру людям – это классная идея, но потом же фильм собирается хорошим, профессиональным режиссером. Так что это такая игра в поддавки.
– Есть мнение, что был прекрасный Расторгуев классического периода, а потом он начал делать какую-то жанровую ерунду.
Евгения Останина: Саша всегда искал выходы в новый киноязык. Техника позволяет выходить в какое-то другое пространство, это очевидно, и Саша не мог туда не зайти, ему было интересно.
Евгений Гиндилис: Мне кажется, что фильм отвечает на этот вопрос совершено однозначно. Фильм о том, что нет одного раннего Расторгуева, другого позднего Расторгуева, который ушел куда-то не в ту сторону, а что есть абсолютно цельная, с невероятной энергией режиссерская судьба, которая Сашу ведет.
Есть абсолютно цельная, с невероятной энергией режиссерская судьба, которая Сашу ведет
И это совершенно естественно, что он смещается от тех фильмов, которые он делал в нулевые годы и которые составили его славу, смещается в сторону той повестки, которая его действительно реально трогала, интересовала: и с точки зрения тем, которые он выбирает, и с точки зрения способов, которыми он снимает. Это все делается совершенно на другом уровне, на том же, на котором существует мировая документалистика. Он всегда был на четыре-пять шагов мыслью своей впереди того, что происходило. Вот что главное.
Евгения Останина: И это же трагедией стало. Есть еще второй ответ. Надеюсь, что в фильме это косвенно, но отразилось. Саша очень давно хотел снимать игровое кино, и мы внутри фильма видим, как он кружит вокруг этой поляны, но никак не может туда зайти. Понятно, что ему нужно заняться чем-то параллельно, он берет и ищет хотя бы какие-то способы кино снимать.
– Такое ощущение, что в апшеронском эксперименте он приближается к этому. Ему нужны актеры, с ними поработать, это вообще первый раз, наверное?
Евгения Останина: Не совсем. Они же в проекте "Я тебя люблю" достаточно плотно взаимодействовали с непрофессиональными актерами, представляли его как то ли документальное, то ли игровое, экспериментальное. Там была попытка тоже работать с такой реальностью. Так что были намерения, но по касательной.
Евгений Гиндилис: Что Женя сделала, и это абсолютно ее заслуга: если смотреть, что это за жанр, то это "кино о кино". Мы видим, как происходит работа режиссера, съемочный процесс. Аттракцион фильма заключается в том, что мы все время видим смещающуюся точку зрения. С одной стороны, мы смотрим на это глазами Саши, а с другой стороны, понимаем, в каком контексте он вынужден существовать все эти годы, и понимаем, как обстановка нашего кино его душит.
– Давайте тогда разберем эпизод с участием Федора Бондарчука и Александра Роднянского. Это мачистская ироническая перепалка, которая происходит в какой-то звукозаписывающей студии, довольно показательная.
Евгений Гиндилис: Бондарчук занимается озвучанием фильма. Выступает в качестве актера дубляжа.
Евгения Останина: А потом уже "Мосфильм", "Сталинград". Саша достаточно долго снимал Бондарчука, и не он один, несколько операторов, они ездили в город, это была подготовка к "Сталинграду". Саша хотел сделать большой проект – фильм о фильме, с прицелом на интернет, который тогда еще не готов был к такому продукту. Сейчас – пожалуйста, все платформы взялись. Но проект не был завершен.
Не снижает скорости, не останавливается, ему нужно постоянно что-то делать. Он мало спит, много двигается
– Очень любопытный диалог с Бондарчуком об актерах. Это надо показывать студентам, которые обучаются режиссуре. Дико монструозная профессия, человек должен быть настоящим упертым монстром, который создает воображаемые миры, подчиняет себе технику, людей, вообще все. Другое – он должен быть страшно физически вынослив, это работа для физически подготовленного человека. Когда мы видим Сашу и съемочную группу в кадре, когда машина тонет, переворачивается, и он вынужден таскать эту аппаратуру, ты видишь работу человека на площадке, и это работа, которая требует не только умственного труда, но и огромного физического напряжения.
Евгения Останина: Это так. В Расторгуеве было очень много энергии, очень, несмотря на возраст, ближе к 50 всё-таки. Я смотрю – он не снижает скорости, не останавливается, не может на месте стоять, ему нужно постоянно что-то делать. Он мало спит, много двигается.
– В фильме часть съемок принадлежит ему самому, но когда Расторгуев в кадре в апшеронском проекте – кто снимал?
Евгений Гиндилис: Замечательный оператор Миша Хурсевич, с которым Саша работал в последние годы. Как всегда у Саши, работает несколько камер. Есть камера у него, и есть камера у Хурсевича. В апшеронском материале мы видим, как они чередуются. И очень интересно смотреть, кто как работает, как Саша направляет Мишу и говорит ему: "Иди туда…" Огромное количество кинематографических открытий в этом фильме. Он в первую очередь интересен тем, что мы видим Расторгуева в работе. Это уникальная возможность, которая возникла благодаря тому, что он был открыт. Это обратная сторона, казалось бы, разгильдяйства по отношению к собственным фильмам: неизвестна полная фильмография Расторгуева, непонятно, где исходники половины…
– Копия "Чистого четверга" осталась “убитая", возможно, главного его фильма.
Евгений Гиндилис: Саша никогда не думал о том, чтобы что-то зафиксировать с точки зрения официальной фильмографии. Но оказывается, огромное количество материала рассыпано вокруг: как это делалось. И то, что Женя так это придумала и собрала, это колоссальная работа.
– Когда в кинематографической среде появилась информация, что вы занялись проектом, все пожимали плечами и говорили: как делать фильм, его же самого в кадре мало, он интервью не давал, два-три ролика в интернете. А оказалось, что очень много.
Евгения Останина: Надо знать, где копать.
Евгений Гиндилис: Это фильм, который сделан не для тех, кто Расторгуева знает, и не для тех, кто видел его фильмы. Это введение в Расторгуева для тех, кто хочет узнать его как режиссера. Главная задача заключается в том, чтобы люди посмотрели этот фильм – и дальше пошли смотреть его фильмы.
– Вам не кажется, что в некоторых эпизодах зритель не поймет, что имеется в виду? Я имею в виду сейчас, например, историю, как Саша снимал Ксению Собчак, а потом она его обвинила во время выборов в превышении полномочий, как доверенное лицо Навального? Это было драматическим эпизодом его биографии.
Евгения Останина: В свое время это было началом конца, скажем так. Это повлекло за собой увольнение с постоянной работы, и постепенно все смещалось к поездке (в ЦАР. – Прим. РС). Вы считаете, это непонятно? Я сделала хитрый ход, когда монтировала, повторюсь, это совпало с карантином: я каждый эпизод проверяла на своей подруге, которая не знала Сашу, она не из киносообщества, адвокат. Я проверяла на ней, насколько все понятно, она была первый зритель фильма. Максимально понятно.
Неужели он интересен только тем, что умер в Африке?
Евгений Гиндилис: Важно сказать, что Женя делает замечательно: нет никаких готовых ответов. Это не какая-то точка зрения навязывается. Есть набор фактов, из которых внимательный зритель может сделать собственный вывод: почему так произошло? И второе. Нас многие толкали на то, чтобы мы делали фильм-расследование. Что эта часть (трагедия в ЦАР. – Прим. РС) должна быть гораздо шире представлена. Мы представляли этот проект на нескольких больших международных рынках копродукции, в Праге на East Doc Forum, в Варшаве на СentEast, там эта часть вызывала самый большой интерес, все говорили: это должен быть фильм-расследование, это то, что интересно про Расторгуева.
Евгения Останина: А меня это всегда коробило. Я думала: неужели он интересен только тем, что умер в Африке?
Евгений Гиндилис: Это был главный в каком-то смысле разворот фильма: не касаться этого, за исключением рамки, которая есть в начале и в конце. Для меня это был большой урок: не надо подаваться внешним запросам и ожиданиям. Я в какой-то момент понял, что мне надо просто довериться Жене, ее интуиции, не мешать, чтобы она спокойно делала то, что она считает нужным.
– Из съемок, которые Расторгуев сделал в ЦАР, хоть что-то осталось?
Евгения Останина: Это единственное видео, которое он прислал из самолета. Почему эту переписку я вставила в фильм? Потому что нельзя не показать последнее видео, которое человек снял, решили сделать из этого рамки. Это на второй, по-моему, день он мне прислал в инстаграме в директ, реально наша переписка. Он там с большой буквы писал: "Это для Кина" – он имел в виду другое кино, конечно, и я подумала, что надо брать в это кино эти слова. Это последняя его съемка, получается. Дальше – ничего, никаких последних флешек.
– Вернемся к политической части его занятий. Мне всегда казалось, что это естественное продолжение его технологий – интерес к уличной политике, его интерес к политическим фигурам. Но Расторгуева не политика интересовала, его люди интересовали. И всё ради этого – люди в движении, в энергии.
Евгения Останина: Да, его именно энергетические потоки захватывали, которые объединяли большое количество людей какой-то идеей. Он достаточно чуток к истории, причем с опережением, и это было его желание зафиксировать. Он же видел, что происходит, мощные потоки.
– В этом смысле довольно показателен последний разговор в вашем фильме, когда он обсуждает с молодыми режиссерами их съемки на Майдане.
Евгения Останина: Уже монтаж. Они смонтировали фильм, который он просто разнес по полочкам.
– Речь идет о человеке, который прошел Майдан, о героях, которые прошли Майдан, что с ними сейчас происходит. Александр произносит довольно горькие и точные слова про человека в истории: как он отказывается от победы, и что с ним происходит дальше.
Он чуток к истории, причем с опережением
Евгения Останина: Это закольцовка с тем, что он говорит в начале. Он говорит: "Украли имя". Начинается наш фильм с того, что он говорит, что человек должен приобрести онтологический статус вместе с именем, а тут: “вы украли у человека имя, обокрали героя”. У него серьезные претензии к ребятам: не просто плохо смонтировали, но обокрали человека. Классный парень, очень талантливо снимал, я немного работала с этим материалом, уникальное совпадение человека с камерой на войне, на Майдане.
– Еще про работу режиссера: не то, что бы одиночество Александра Расторгуева, режиссера в профессии, а абсолютная его самостоятельность. Он настолько сам, что “свой среди чужих и чужой среди своих”. Есть эпизоды, где он оказывается в разных киносообществах, и везде он поперек, не будет встраиваться, не согласен. Он не стесняется это высказывать в разговорах с людьми серьезного веса. И только когда надо аппаратуру из дерьма вытаскивать, вот тут он на месте, вместе со всеми. Эпизод с полуперевернутой машиной, где они спасают съемочное оборудование, – это про Расторгуева.
Евгений Гиндилис: Это отражение того, что с Сашей происходило, и это очень точная режиссура. Когда из материала эти сцены выстраиваются, работают друг за другом, они создают точную картину. Это удивительная работа, и я понимаю, что для Жени это был в каком-то смысле важный опыт терапии. То, что это дало такой художественный эффект – просто чудо.
– Вдова Расторгуева сделала этот фильм, и удивительно, как можно было создать настолько объективный образ мужа. Женя, насколько вам было сложно? Что с вами происходило на всем протяжении работы?
Евгения Останина: О, что только не происходило. Первый год я не смотрела даже Сашины фотографии. То, что прошел уже год к тому моменту, когда я подключилась к проекту, дало силы и возможности за это взяться. Первые два месяца было ощущение, что я переживаю то, что в первые месяцы после Сашиной гибели у меня законсервировалось. Был сложный период: внутреннее, личное запаковалось, и распаковалось только через год, когда я начала отсматривать материал. Отложенная реакция. Первые два месяца было тяжеловато. Когда к монтажу пошло, включилось рабочее состояние. На начало работы у меня отец умер. И я такая: да что ж такое… Ну, может, на противофазе я ускорилась и месяца за два домонтировала фильм. А потом начался карантин. Вот это было одно из самых тяжелых испытаний – испытание терпения. Одно, другое, третье, все откладывается и откладывается. Хорошо, что я достаточно быстро отключилась от этой гонки: “Давайте быстрее доделаем фильм”, это меня и спасло, наверное, психологически. Любопытно, что сейчас именно фильм выходит, у меня еще вторая фаза опосредованности по отношению к тому, что я сделала.
– В вашем фильме "Белая мама" Расторгуев был продюсером. Вы чему-то научились у него за время совместной работы? Использовали технические приемы Расторгуева, работу его ума в монтаже?
Евгения Останина: Первые восемь лет брака мы жили каждый на своей территории. Я занималась своим, Саша своим. У меня странное получилось вхождение на его территорию. Я долгое время наблюдала за большим количеством режиссеров на одной площадке во время работы над "Сроком", там было много молодых ребят. Это было в рамках ютьюб-проекта, ролики вокруг событий 2012–2013 годов, оппозиционных протестов. Тогда я наблюдала за тем, как можно монтировать. А с Сашей я поняла, что у нас точка зрения совпадает в плане монтажа. По поводу многих вещей у нас были радикально разные позиции, по жизни, а тут совпало. Это было такое чудо на десятый год совместной жизни: ой, да ладно, одинаково… ну, классно. Мне поэтому сложно сказать, что я взяла от Саши. Всё переплетено.
– Был бы, по-вашему, Александр доволен вашей работой?
Евгения Останина: Меня уже об этом спрашивали, и я сказала: "Да". Пока монтировала, думала: сидел бы здесь и хихикал над какими-то моментами. Мы любили с ним посмеяться. Я исходила из того, что хочу сделать фильм максимально соответствующим герою. Я это и имела в виду условно: где-то подсматривающего Расторгуева, с учетом того, что он смотрит не на себя, а на какого-то другого, абстрактного героя.
Евгений Гиндилис: Мне страшно не хватило дружбы с Сашей, мы сблизились в последние два года, и это был настолько короткий период, что это была главная моя мотивация, чтобы эту дружбу и общение продлить. Женя нашла очень правильную в этом смысле интонацию. Саша был бы этим фильмом доволен, именно тем, что он ничего не приукрашивает, не пытается скрыть, он все проговаривает, как Саша это сам бы проговаривал, не чужими словами. Этот фильм уходит от попыток интерпретаций, попыток Сашу куда-то сместить, присвоить. Он не дает его никому присвоить, он оставляет Сашу таким, какой он есть.
Подкаст Вавилон Москва можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram
