- Можно ли, рассказывая о преступлениях, не сделать из насильника знаменитость и нужно ли давать слово преступникам?
- Как российское Министерство просвещения предлагает бороться с политической активностью школьников и зачем это нужно чиновникам.
МЕДИА И ИСТОРИИ НАСИЛИЯ
На этой неделе новое развитие получила история сестер Ангелины, Кристины и Марии Хачатурян – девушек, обвиненных в убийстве собственного отца: следователи возбудили уголовное дело против самого Хачатуряна. Его посмертно обвиняют в истязаниях и насильственных действиях сексуального характера по отношению к дочерям.
Прокомментировать решение о новом статусе девушек мы попросили Мари Давтян, адвоката одной из них.
Насильственные действия сексуального характера и истязания были, и в связи с этим была причинена смерть Михаилу Хачатуряну
Мари Давтян: Это не перемена статуса, а новый статус. Статус обвиняемых в первом уголовном деле у них сохраняется. Сейчас возбуждено новое уголовное дело по тем преступным действиям, которые были совершены в отношении них, и вот здесь у них теперь статус потерпевших. То есть это два уголовных дела, два разных процессуальных статуса. Проверка по обстоятельствам совершения насилия в отношении девочек шла, еще когда расследовалось первое, основное дело. Но потерпевшие тогда не дали согласия на возбуждение уголовного дела, а без их согласия его невозможно было возбудить, потому что Михаил Хачатурян уже мертв. И уже после того, как дело поступило в суд и мы выбрали суд присяжных, потерпевшие решили, что все-таки хотели бы начать расследование, в первую очередь из-за того, что обвинение, с которым мы пришли в суд, с самого начала утверждало, что, да, действительно, насильственные действия сексуального характера были, истязания были и в связи с этим была причинена смерть Михаилу Хачатуряну.
Видеоверсия программы
С таким обвинением в суде присяжных выступать сложно, и у потерпевших появилась задача возвратить дело на стадию следствия. А мы всегда хотели, чтобы было расследование по тем преступлениям, которые совершались в отношении девочек. И для того чтобы ни у кого не было сомнений в том, что длительное сексуальное насилие и систематические истязания в отношении девочек происходили, мы хотели бы иметь все-таки окончательный процессуальный акт по этому вопросу. Вот как только мы его получим, у нас будут основания говорить о том, что девочки действительно имели все основания опасаться за свою жизнь и здоровье, что они находились в состоянии необходимой обороны.
Большинство женщин, которые причиняют смерть в ситуации необходимой обороны, судят за убийство. 99% этих дел никому не известны, женщины просто получают свои сроки и уходят на этап, потому что в большинстве этих дел суды и следователи говорят: "Нас не интересует то, что было до того, как ты вонзила нож. Нас интересует только то, что ты вонзила нож". Мы же говорим о том, что как раз произошедшее до того имеет ключевое значение.
Домашнее насилие и стереотипы о нем, конечно, невозможно преодолеть ни за 10, ни за 20 лет. Если в обществе существует высокий уровень толерантности к насилию, то какие-то вещи мы воспринимаем как норму. И вот я замечаю по делу сестер Хачатурян, что когда мы говорим только о физическом насилии, общество отвечает: "Ну, это модель воспитания... Мы все-таки еще не пришли к консенсусу, можно или нельзя бить детей". Меня это пугает. Мне кажется, все-таки большинство общества пришло к консенсусу, что детей бить нельзя. Но еще очень большая часть общества говорит: "Мы считаем, что возможен тотальный контроль и физическое насилие". Как только мы доходим до истории с сексуальным насилием, эта часть общества говорит: "Нет, сексуальное насилие – это, конечно, уже все, это конец". А потом возникает опасение: "А вдруг они врут? Мы не хотим в это верить".
Большинство женщин, которые причиняют смерть в ситуации необходимой обороны, судят за убийство
Конечно, на само общество и на формирование общественного мнения о проблеме влияет и то, как показывается история, как журналисты видят проблему насилия в отношении женщин, как презентуют ее обществу.
Марьяна Торочешникова: В студии Радио Свобода – журналистка Саша Сулим, автор документального фильма и книги "Безлюдное место" о так называемом "ангарском маньяке" Михаиле Попкове.
Разделяете ли вы мнение Мари Давтян, считаете ли, что журналисты ответственны за то, как они рассказывают о насилии над женщинами, о фемициде?
Саша Сулим: Безусловно. Я не раз писала на тему домашнего насилия. И все адвокаты, и все правозащитники, связанные с такими делами, говорят: основная причина, по которой эти женщины получают такие сроки, в том, что и прокуроры, и следователи, и судьи, которые выносят им приговоры, сами являются частью того самого общества, не готового принимать эту схему поведения, что есть насилие, и ты на него отвечаешь насилием, так как никакого другого выхода у тебя не остается. И та толерантность к насилию, которая есть в обществе, распространяется и на следователей, и на прокуроров, и на судей. Поэтому журналист, когда пишет о домашнем насилии, ответственен в том числе и за то, как люди, непосредственно выносящие решения, будут на это реагировать. При этом многие поднимают тему о том, что домашнее насилие – это ненормально, что не "виновата сама", что терпеть это нельзя, что нужно реагировать на такие обращения в полицию, чтобы не доводить до крайних форм ужасного взаимодействия между родственниками.
Марьяна Торочешникова: Дискуссия об ответственности журналистов за ту или иную подачу информации обострилась после того, как Ксения Собчак опубликовала видеоинтервью с так называемым "скопинским маньяком" Виктором Моховым. Он 43 месяца удерживал в подвале собственного гаража и насиловал двух девушек. 3 марта этого года (на полгода раньше срока) Мохов вышел на свободу. Ему запрещено посещать массовые мероприятия, находиться на улице в ночное время, а также покидать Скопинский район Рязанской области без разрешения еще в течение шести лет. Но вот он дает интервью и рассказывает о своем житье-бытье Ксении Собчак. Это вызвало шквал критики.
Саша, Ксения Собчак ссылалась и на ваш фильм: "А что, Саше Сулим можно снимать интервью с ангарским маньяком, а мне нельзя?". Можно ли сравнивать две эти истории? И можно ли так исследовать историю серийного убийцы, преступника, насильника, чтобы не сделать его телезвездой?
Саша Сулим: Я посвятила свой фильм и книгу не личности, а делу ангарского маньяка. Система, безразличие окружающих на протяжении 15 лет позволяли человеку убивать женщин. И это комплексная проблема, она не решается и не объясняется только фигурой самого Михаила Попкова. Наверное, мой фильм и книга не вызвали такого шквала, потому что их главный герой – хороший полицейский. Это сейчас звучит как оксюморон, но такое случается, и именно этот человек поймал ангарского маньяка.
Марьяна Торочешникова: И это при том, что вы даете слово как раз самому Попкову, не вырезаете из контекста какие-то его высказывания, и при желании человек может сформировать собственное мнение о нем.
Саша Сулим: Я как журналист против любых ограничений, а в нашей профессии их и так достаточно, чтобы нам навязывалось что-то еще. У журналистов есть правила журналистской этики и понимание профессии. Если руководствоваться ими, все должно быть в порядке. И тогда, наверное, будут выходить фильмы, которые не вызовут таких жарких дискуссий. Например, людей возмутило то, что фильм процентов на 70 состоит из интервью Виктора Мохова, поэтому его часто называют не документальным фильмом, а именно интервью. А это же не интервью, там все-таки присутствуют другие участники. Наверное, это недостаточно сбалансировано, и людям это представляется как трибуна, способ очеловечить, героизировать маньяка. Я попыталась и в фильме, и в книге рассказать эту историю, никого не героизируя, никому не давая трибуну. Однако если у журналиста есть возможность достроить свою историю, в том числе с помощью голоса самого преступника, странно это не использовать. Но здесь ключевой момент – правильные вопросы.
Марьяна Торочешникова: И подача.
На видеосвязи с нами – одна из участниц проекта Femicid.net Нина Гадаева.
Про саму жертву забывают, ее портрет остается как бы за кадром
Нина, считаете ли вы журналистов ответственными за то, как они подают информацию, в том числе, о фемициде, вообще о насильственных преступлениях? И расскажите, пожалуйста, чуть подробнее о том исследовании, которое сейчас проводится в части фемицида, зависимости отдельных фраз и высказываний при сообщении информации об убийствах и покушениях на женщин.
Нина Гадаева: Когда мы начали делать наш проект о фемициде в России, мы заинтересовались цифрами. И оказалось, что государство не ведет никакую статистику (ну, как обычно: нет статистики – нет проблемы). Тогда мы стали исследовать так называемый "новостной фемицид", то есть собирать те новости об убийствах женщин, которые появляются в СМИ, и, честно говоря, очень быстро пришли в ужас, причем не только от количества жертв, не только от способов убийства, не только от того, что самый близкий человек, как правило, оказывается убийцей. Мы пришли в ужас и от того, как подается эта информация. Наберите "убил возлюбленную" – и вы увидите, что это самая часто повторяемая фраза. А потом какая-нибудь кровавая фотография, разбор подробностей, как именно...
Мы изучали опыт других стран, особенно успешный. И выяснилось, что, да, СМИ влияют на формирование общественного мнения и на тех преступников, которые берут пример друг с друга, и тут играют роль героизация, интервью, даже инструкции, как похитить, и тому подобное.
Сами журналисты тоже вырабатывают какие-то принципы, как подавать эти новости. Есть очень хорошая статья, подготовленная Надеждой Ажгихиной: "Разные, но равные". Там рассказывается об Анне Дель Фрео, вице-президенте Национальной Федерации итальянской прессы. Она дает советы, как журналистам писать о фемициде, о случаях насилия. И в итоге эта Федерация создала манифест, где есть очень важные вещи, которые и у нас уже давно пора использовать.
Марьяна Торочешникова: Обычному человеку ваша претензия к фразе "убил возлюбленную" покажется странной: "Что такого в том, чтобы рассказать подробности, как кто-то кого-то убивал?" Почему это плохо?
Нина Гадаева: Прежде всего, получается нормализация: любил – убил. И выходит, что его как бы оправдывают. Дальше пишут, что это была ревность, что она сама его довела и так далее. Получается, что эти убийства нормализуют и оправдывают. А если мы будем спрашивать родственников и друзей погибшей, они дадут совсем другую картину, расскажут, какой это был чуткий человек, как любил детей, как заботился о друзьях. Хотя любого человека, даже если он не чуткий и не заботливый, нельзя убивать.
Марьяна Торочешникова: Про саму жертву забывают, ее портрет остается как бы за кадром и не вырисовывается: вот она такая, например, ушла, а он ее из ревности, предположим, убил.
Саша, в вашем фильме про ангарского маньяка следователь рассказывает, кого и где убивал маньяк, а также краткую предысторию каждой женщины. И один раз точно, если не больше, звучало что-то в таком духе: "Они где-то выпивали, и она хотела продолжения. Вот и получила". И это безо всякой злости, без предвзятого отношения к жертвам. Такое ощущение, что это норма, что его не удивило такое развитие событий. Вас это не покоробило?
Саша Сулим: Артем Дубынин сказал эту фразу без какой-то задней мысли. Он не намекает на то, что женщина сама виновата. Здесь нет обвинения.
Марьяна Торочешникова: А может быть, это просто стереотипы, которые появляются в голове, и они настолько живучи, благодаря в том числе и тому, как долго и каким образом о таких вещах рассказывали журналисты?
Саша Сулим: Безусловно. С Артемом и с другими его коллегами я обсуждала еще такой момент: почему, когда женщина приходит подавать заявление об изнасиловании, всегда поначалу идет разбирательство: "А было ли вообще изнасилование или ты сама решилась на все, а потом передумала?" И в основном люди адекватные говорят, что гораздо больше случаев, когда женщина наговаривает: чтобы исключить этот наговор, им приходится задавать эти вопросы.
Марьяна Торочешникова: Пришло известие о том, что сестер Хачатурян сейчас признали потерпевшими за то, что над ними издевался отец, которого они потом убили. И я подумала: а если бы вот эти девочки – Лена и Катя, которые сидели в Скопино в подвале, исхитрились и убили бы маньяка и им бы удалось сбежать, то с ними никто не записывал бы интервью. Все забыли бы о них, когда они вышли бы из тюрьмы. Их стопроцентно посадили бы за убийство, и никого бы вообще не интересовало, сидели они в подвале или нет. Мы живем в каком-то странном мире, когда, с одной стороны, правоприменительная практика фактически лишает жертву права на необходимую оборону, а с другой стороны, публика интересуется подробностями: "А как сейчас живет освободившийся насильник?" Что может переломить это?
Саша Сулим: Я верю в то, что здравые дискуссии на эту тему рано или поздно сдвинут дело с мертвой точки. Возможно, уже и произошел некий сдвиг. Лет семь назад было гораздо меньше материалов о жертвах домашнего насилия, либо они появлялись в каких-то не очень популярных медиа, об этом не говорили известные люди. А сейчас об этом говорят и Оксана Пушкина, и блогеры, и "инстаграмщицы". Это нормализует, дестигматизирует, популяризирует тему, и, безусловно, меняется состояние общества. И даже если бы дискуссия о фильме Ксении Собчак шла в правильном русле, это тоже изменило бы ситуацию.
ОСОБОЕ МНЕНИЕ ИЛИ ДИАГНОЗ?
Министерство просвещения России не на шутку обеспокоилось политической активностью школьников
Министерство просвещения России, похоже, не на шутку обеспокоилось политической активностью школьников и на волне зимних протестов в поддержку Алексея Навального выпустило руководство для школ по работе с юными оппозиционерами.
У нас в гостях учитель и обозреватель "Новой газеты" Ирина Лукьянова. Во многом благодаря ей мы и узнали о специальных рекомендациях для педсостава по работе с политически активными школьниками.
Я вижу, что вы принесли и письма, которые Минпросвещения в конце января и начале февраля распространял по учебным заведениям.
Ирина Лукьянова: Нам их прислали учителя, озабоченные тем, что Минпрос подходит к детям, которые пытаются выражать свою политическую позицию, с несколько клинической точки зрения: наверное, они или больные, или девиантные, или у них дома что-то не в порядке, если им не нравится происходящее сегодня в нашем государстве.
Марьяна Торочешникова: И что они предлагают? Особенно это интересно в контексте, ведь буквально в начале февраля, после выступления министра просвещения, было объявлено, что уже с марта в школах появятся "советники директора по воспитанию", которых тут же обозвали "школьными политруками".
Ирина Лукьянова: Прежде всего, они предлагают, видимо, насмотревшись на ролики, которые дети с удовольствием снимают и выкладывают в интернет, поскольку у них нет никакого другого способа защищаться, исключить моральное давление на ученика, на его родителей, исключить негативные характеристики ученика. Это значит: не орите на него и не обзывайтесь. Это первое, что приходит в голову педагогу, который не очень знает, как с этим справиться, и начинает ученика унижать, оскорблять, говорить, что он еще маленький недоумок, не умеет сопротивляться манипулятивному воздействию. Собственно, рекомендации построены именно на том, что дети еще маленькие, они не умеют сопротивляться манипулятивному воздействию, что у них в ходе управляемой дискуссии надо вырабатывать навыки критического мышления и проводить с ними воспитательную работу.
Это письмо Министерства просвещения появилось 28 января, как раз между двумя крупными протестными акциями – 23-го и 31 января, сразу по результатам бурного общественного возмущения, когда ходили страшные слухи, что "в TikTok всех наших детей агитируют быть пушечным мясом". Как мы помним, очень небольшой процент несовершеннолетних действительно принял участие в этих акциях, не больше, чем на предыдущих, а по-моему, по данным "Белого счетчика", даже немножечко меньше, чем в 2017 году, например. То есть скорее это следствие моральной паники: "вот какие-то страшные силы хотят раскачать, зомбировать наших детей". Это не первый случай такой моральной паники, каждый раз взрослые очень пугаются, обнаруживая, что на детей кто-то покушается, какие-то "синие киты", какое-то страшное аниме, которое надо немедленно пресекать. Вот недавно одно уполномоченное лицо в Петербурге сказало, что если дети увлекаются аниме, то им надо обратиться к психологу, потому что это тоже очень страшно, и аниме надо запрещать.
Марьяна Торочешникова: "Южный парк", "Симпсоны"...
Ирина Лукьянова: Да, все надо запретить. И детей лучше всего вообще выращивать в какой-то совершенно изолированной среде, где на них никто не может влиять, кроме специальных государственно сертифицированных людей.
Марьяна Торочешникова: А они-то как собираются на них влиять?
Ирина Лукьянова: Здесь предлагается реализация комплекса мер, направленных на обеспечение занятости подростков социально полезными видами деятельности, организованного досуга, социальной адаптации, психолого-педагогической коррекции поведения для недопущения совершения противоправных действий. Это и профилактика, когда молодых людей вызывают вместе с их родителями, особенно если дети подвергались административным наказаниям и стоят на учете в Комиссии по делам несовершеннолетних, или их родителей штрафовали за то, что они не выполняют свои обязанности по воспитанию несовершеннолетних. Кстати, таким штрафам подверглись довольно многие родители детей, задержанных в ходе акций.
При вовлечении детей в социально полезную активность предлагается использовать ресурсы общественно-государственной детско-юношеской организации "Российское движение школьников". Это организация, которая, с одной стороны, занимается патриотическим воспитанием, а с другой, школьными медиа, саморазвитием и так далее.
При словах "патриотическое воспитание" представляются марширующие люди в камуфляже, то есть военный уклон
Марьяна Торочешникова: А что имеется в виду под "патриотическим воспитанием"? Раньше у этого понятия был другой смысл. Сейчас, когда говорят про патриотическое воспитание, тут же представляются люди в камуфляже, которые маршируют, салютуют, то есть военный уклон.
Ирина Лукьянова: В общем, примерно это и есть. В моем детстве патриотическое воспитание всегда называлось "военно-патриотическое". Собственно, из чего мы вышли, к тому и пришли. Единственное, в нашем детстве была еще какая-то дополнительная идея коммунизма, гуманизма, светлого будущего, интернационализма, то есть каких-то наднациональных и надличностных ценностей, а сейчас все это исключено.
Марьяна Торочешникова: Сейчас главная ценность – "Россия лучше всех".
Ирина Лукьянова: Да, надо любить свою родину и быть готовым непременно за нее умереть. Все, что сейчас могут предложить детям, – это ориентация на прошлое, на то, что "мы победили, мы победим всякого, мы лучше всех, и надо непременно тренироваться для того, чтобы давать отпор врагам отечества, которые хотят его разорить".
Марьяна Торочешникова: А если эти "пряничные" методы не помогут, что тогда?
Ирина Лукьянова: Предполагается, что надо непременно исследовать эту среду и понять, почему школьники вообще занимаются этой "противоправной деятельностью", под которой подразумевается участие в несанкционированных митингах. Государство трактует наше право мирно собираться, как право собираться, только если оно нам это специально разрешит. А если мы не попросили у него разрешения, потому что нам и так это разрешает Конституция, то мы уже заранее совершаем "противоправные действия". А если это совершают несовершеннолетие, то они автоматически попадают в группу детей с трудным поведением, совершающих "противоправные действия".
Марьяна Торочешникова: И это учет в "детской комнате полиции".
Ирина Лукьянова: Такими детьми занимается система профилактики безнадзорности и несовершеннолетних правонарушений. Считается: наверное, если они этим занимаются, родителям на них наплевать, и надо исследовать, все ли у них в порядке, благополучна ли у них семья, не оставлены ли дети без надзора, не надо ли принимать меры.
Марьяна Торочешникова: То есть опека будет ходить и смотреть: "А что у вас тут происходит, если ваш ходит на акции?"
Ирина Лукьянова: Не исключено. Дальше надо непременно узнать, почему они этим занимаются, составить психологический портрет этих несовершеннолетних, выяснить мотивированность их участия в протестной акции, сформированность протестных взглядов и убеждений, проявление лидерских качеств у конкретных обучающихся при агитации за участие в протестной акции: пассивное личное участие – из любопытства, за компанию или иное. И мониторинг социальных сетей тоже, как правило, возлагается на учителей: они должны шпионить за своими учениками. Понятно, что дети не особенно охотно френдят своих учителей в соцсетях, что у них есть масса способов обеспечить себе и другие, анонимные аккаунты. Пожалуйста, последняя инициатива Роскомнадзора – заводить аккаунты в соцсетях только по предъявлению паспорта.
И вот мы проделали всю эту работу – составили психологический портрет несовершеннолетнего, выяснили, все ли у него благополучно в доме или он совершенно безнадзорен: а может быть, он уже готовый антиобщественный лидер, он уже сам готов возглавить протест и других агитирует, или, может быть, он примкнул просто из любопытства. После этого надо проводить с ними разъяснительную работу. Это должны делать СМИ, социальные медиа, тут нужны конструктивные дискуссии. То есть не надо им говорить, что "вы дурачки, вами манипулируют", а надо взывать к их разуму, объяснять, что "это очень сложный вопрос, ты в нем пока не можешь разобраться".
Марьяна Торочешникова: "Путин – хорошо, а Навальный – плохо".
Ирина Лукьянова: Сказать им, что есть виды уголовной и административной ответственности за вовлечение несовершеннолетних в участие в протестной акции, что участие в протестных акциях представляет реальную угрозу жизни и здоровью несовершеннолетних. Вот здесь тоже любопытная смысловая подмена. Мы видим, что если на акции ОМОН никого не бьет, то никакой угрозы жизни, как правило, не возникает. В последние десять лет на протестных митингах кровавые побоища с высоким травматизмом случаются тогда, когда их начинают жестоко разгонять, когда ОМОН применяет силу, бросается на безоружных людей, и некоторые люди иногда пытаются либо защищаться, либо вступаться за других.
Марьяна Торочешникова: Но напугать школьников на всякий случай полезно, как решили в Минпросвещения.
Ирина Лукьянова: При этом социальные медиа непременно должны формировать позитивный контент для несовершеннолетних и их родителей.
Марьяна Торочешникова: А я знаю, что их собираются лечить.
Ирина Лукьянова: Помимо того, что к ним собираются применять методы разъяснения, если дети были замечены во время несанкционированных акций и уже подвергались каким-то административным мерам воздействия, то рекомендуется обеспечить их непременное нахождение дома и информирование родителей о том, что они за это отвечают. Если несовершеннолетние и их родители привлекались к административной ответственности, то к родителям уже можно применять какие-то другие меры. Если за ним числятся "противоправные деяния", то Комиссия по делам несовершеннолетних может принять решение, что ребенок нуждается в специальном педагогическом подходе. То есть территориальные (муниципальные) комиссии наделены полномочиями по принятию решения о возможности применения к указанному несовершеннолетнему мер воздействия либо о возбуждении перед судом ходатайства о помещении несовершеннолетних в специальные учебно-воспитательные учреждения закрытого типа.
Марьяна Торочешникова: Вот так! Будете ходить на митинги – вас закроют. Ирина Лукьянова подробно написала обо всем этом в недавнем выпуске "Новой газеты".
