Сергей Незвецкий, уроженец города Стаханов Луганской области, стал протестантским пастором во время Майдана, перевез беременную жену в Западную Украину, создал организацию беженцев с Востока, ездит волонтером и служит военным капелланом в зоне боевых действий. Мы познакомились в Дрогобыче, когда Сергей помогал в организации выставок на фестивале Бруно Шульца. Ему 42 года, отец четверых детей. Слушайте подкаст "Вавилон Москва" и подписывайтесь на другие подкасты Радио Свобода.
– Вот говорят люди: “Пришла война”. А как она пришла, как вы это почувствовали?
– В 2013 году, осенью, мы, как молодая семья, купили дом, начали обустраивать. И мы услышали такие непонятные военные слухи, что происходило в Донецкой области, Славянск. Я не верил, думал, что это все, как обычно, политическая игра. Потом мы услышали, что Славянск освободили, Лисичанск освободили, в тот момент над нами уже летали самолеты военные, мы слышали взрывы на окраине города, Первомайка, у нас там рядом Первомайск, Попасное. Мы слышали взрывы, все это видели, и у нас появились люди, которые… Скажу честно, один раз меня задерживали, и они очень четко разговаривали… я говорю по-русски, но у них акцент был другой, и я понимаю, что это люди не с нашего, так скажем, района.
– Называя вещи своими именами, они приехали из России?
– Совершенно верно. Некоторые люди отличались даже внешностью, я понимал, что это люди не наши. Я находился в городе до последнего. Я сам по себе, я учился на капеллана, на священника, меня подготавливали для работы в тюрьмах, чтобы я мог туда заходить, там работать. У нас был реабилитационный центр, мы из тюрьмы доставали людей, как говорится, пропускали через реабилитацию, и они становились на определенный путь.
– А когда вы учились на капеллана? Сколько времени это занимает?
– Я был от церкви, как говорится, посланный в 2012 году. В 2012 году меня в Киеве в семинарию отправили учиться. До этого мы так же посещали тюрьмы, я занимался при церкви документацией, чтобы подписывать бумаги, с начальством встречался. Меня отправили, потому что во мне это было, во мне это жило.
– Призвание.
– Да, и плюс у нас была организация, которая помогала людям. Это была простая социальная организация, в которую входили люди из разных конфессий, больше по профессии юристы, в правовом поле помогали. Пока я учился в семинарии, начался Майдан, в 2013 году. Когда я увидел, что там делается, я сперва всего этого не понял. Но, так как я учился в семинарии, я уже видел события, разворачивающиеся на Майдане, и мы начали приходить на Майдан Незалежности. Мы видели там некоторые вещи, озлобление людей, и как священники, пытались остановить их от беззаконных действий, чтобы не переросло это и не пошло туда, когда люди переступают черту. Мы молились на Майдане, общались с людьми и призывали их держать здравый рассудок. Но потом на Майдане начались определенные события, о которых мы все знаем.
– Связанные с насилием.
– Да. И я видел, действительно, людей покалеченных. В 2014 году я вернулся, приехал домой.
– Когда уже была развязка Майдана, расстрел "Небесной сотни".
– Да, когда уже все произошло, в 2014 году, зимой. И военные слухи начались в Донецкой области, Славянск начался. Я был дома, ездил на сессию, в июне 2014 года я заканчиваю семинарию, нас выпускают, я возвращаюсь домой, а уже события вот эти. Я строю дом, идет стройка, во дворе убираю, вывожу мусор, и самолеты летают. А у меня жена беременная, она говорит: "А что ты думаешь по этому поводу?" Я говорю: "Посмотри, у нас сосед по улице тоже строится, – я ее все время успокаивал, говорил так. – Наверное, он что-то знает больше нас". И таким образом, мы там были до последнего, пока в августе 2014 года жены родной брат не был задержан на блокпосту. Он работал журналистом, у него удостоверение было, он писал статьи, во многих местных газетах работал. И его сняли на блокпосту, он переночевал в комендатуре. Тогда же у нас пооткрывали эти комендатуры. Он там, не помню, сутки или двое пробыл. Когда он вышел, то позвонил моей жене, своей родной сестре, и говорит: "Лидия, ты знаешь, что Серегу твоего ищут?" А я мог догадываться, что меня ищут, по той причине, что в марте 2014 года у нас на площади, центральная площадь Ленина, с памятником Ленину, там был собран народ, и в интернете есть подтверждение, там сделали огромный плакат, повесили туда фотографии, и среди этих фотографий была моя. И написано: "Осторожно! В городе нацисты, пособники Яроша, "Правый сектор".
И еще один мой знакомый мне тогда звонит, в марте 2014 года, и говорит: "Серый, а как ты попал в "Правый сектор"?" (запрещенная в РФ организация. – Прим. РС) Я ему говорю: "Послушай, я слышал, что есть "Правый сектор", но я не имею к нему никакого отношения". Реально, я не имел никакого отношения, я в эти вещи не влезал, я, как священник, держу нейтралитет. На сегодняшний день я точно так же живу, я не осуждаю ни одну, ни вторую сторону, потому что я священник. Он понял, что неясно, по каким причинам я попал туда. И вроде все забылось, с марта я продолжал дальше жить в городе, ходить, хотя несколько раз попадал под проверку документов. Не знаю, как это получилось, но я уже говорил, что люди там с совсем другим наречием были. И вот в августе брат выходит и говорит: "Лида, Серегу твоего ищут. Если его поймают, его не станет". На то время у нас референдум был, выборы президента были, Порошенко должны были выбирать, после Януковича. Меня тогда друг пригласил быть в окружной комиссии, и я сидел на компьютере, так как я по работе с компьютерами связан. Он был системным администратором, а я оператором. Мы тогда были как раз в Горисполкоме, у нас кабинет был отдельный, и мы из окна видели, когда собирали народ у Ленина. Тогда уже были призывы: люди, вставайте, берите свои паспорта и получайте оружие. Это конец марта. Паспорта украинские, стахановские, группируйтесь и приходите, оформляйтесь и получайте оружие, становитесь казаками. Там звучали лозунги, что пришла хунта…
– Киевская хунта?
– Да, она пришла, и сейчас бандеровцы едут автобусами сюда, будут вас резать. Скажу одно, я заметил, что туда в первую очередь пошли те, которых я знал, с кем я пытался работать: это наркоманы, алкоголики, это то население, которому мы проповедовали Слово, они не хотели идти в церковь, хотели жить по-своему, и у них выпала такая возможность. И когда пошел "ленинопад", под видом этого сказали: “Мы защитим наш памятник Ленину”, и сделали там палатку. Туда приходили, в добровольцы записывались, всех брали, им выдавали оружие. У меня есть троюродная сестра, ее муж тоже пошел в это. Он приехал уже на машине, у него была форма, был автомат Калашникова. Многие, кто меня встречал, говорили: "Почему ты еще не с нами, не на блокпосту?" Я им пытался объяснять, что я священник, мое призвание совсем другое, я в этих вопросах не участвую. Тем более что я открыто говорил, что вижу в этом беззаконие, не могу с этим смириться, и призывал: "Остановитесь, не делайте беззакония. Должно быть все правильно". Мое мнение было: хотите – дождитесь выборов президента и заявите о референдуме, тогда соглашусь.
Во дворе я начал от своих, с кем рос, это слышать: "Наше время придет, и мы еще с тобой разберемся"
За это меня называли "бандером", пособником. Даже во дворе я начал от своих, с кем рос, это слышать: "Наше время придет, и мы еще с тобой разберемся". Мой отец родом из Черновицкой области, они знали, что я ездил с детства на Западную Украину. И когда все это было сказано, я думал, как мою жену, а она была в положении, беременная, как ее оттуда достать. Я знал, что могу не прорваться через блокпосты. И когда ее брат сказал, что "Серегу ищут", я у него спросил: "А как ты узнал, что меня ищут?" – и он говорит: "Во-первых, в комендатуре есть ваши фотографии, все фотографии". Когда забрали его, у него был ноутбук, открыли ноутбук, и у него в друзьях во "ВКонтакте" была моя фотография. И они сразу вопрос ему: "Откуда ты его знаешь?" Он сказал, что он журналист, и у него много друзей, мало ли кто может добавиться. Его отпустили, потому что в 2012 году были выборы, Партия регионов баллотировалась, он помогал писать статьи, и по ходу где-то попросили его отпустить. А так бы он тоже не вышел.
Я видел, как люди пропадали, исчезали просто. Стоял человек на остановке, ждал автобус, на моих глазах подъехала машина, раз – и уже этого человека нет. А я знал этого человека, он был бизнесменом. И его уже больше не было. Люди пропадали без вести, реально пропадали. Я знаю, где потом начали находить людей. У нас есть такой ставок, который назывался Холодный, там нашли разных людей, и в форме, и без формы, у них привязаны камни к ногам, и они как свечки там.
– Что такое ставок?
– Ставок – это водоем типа пруда. И там в воде много было мертвых людей. Я видел, как разворовывали, как вывозили. У нас было одно предприятие, его вывозили реально. Приехали российские солдаты, там базировались, а потом им был приказ – вывезти, и они вывозили полностью все, вплоть до мебели.
– Как вы уезжали, как это фактически было?
– На то время, когда мы узнали, что меня ищут, мы уехали с этого адреса, где жили, где дом купили. Наш священник, пастырь, нам предоставил свой дом. Когда они выехали в июле, разбомбили железную дорогу, и они не смогли вернуться. И он сказал: "Если что, заезжай в мой дом жить", – он сказал, где взять ключи. И мы начали жить в его доме, ждали момент, когда можно попробовать выехать. Я начал звонить, спрашивать, как нам поступить, как выехать, как вывезти жену. На уровне церкви начали, и мне сказали: давайте будем молиться и предоставим это благодати Божьей. Звучит это как сказка, но мы решили просто отдаться и пойти. Я узнал, что у нас формируют автобусы, людей вывозят. Я беру деньги, иду туда, встречаюсь с людьми, заказываю два места. Там не требовали ни паспорт, ничего. Нам назначают число, время. Это было рано утром, в 4 часа утра автобус отправлялся. У нас там такой район – Стройгородок, там надо было быть. Мы пришли с женой, сели, паспорта не требовали, но сказали, чтобы паспорта были при нас. Мы сели на задние сиденья, и так сложилось, что нас завалили сумками, весь ряд, где мы сидели. И этот блокпост, за который мы переживали, был между Стахановым и городом Брянкой, другого варианта не было. И когда он там остановился, честно скажу, я молился не знаю как. Я в голове молился и просил Бога, единственное просил, чтобы в случае чего моя жена могла выдержать. Зашел человек с автоматом, начал проверять документы. Они обычно выводили, но когда увидели, что людей очень много, и тем более, были события в августе, когда освобождали Лисичанск, когда Мозговой начал возвращаться в Алчевск, начала гнать украинская армия, немножко их придавливали, они спешили, и он начал просто проверять по местам документы. Когда он подошел, у нас была целая площадка завалена сумками, и нас было видно по грудь. И он говорит, общаясь ко мне: "Эй, малой, а ну, помоги мне собрать документы у этого ряда". Я говорю: "Хорошо". Беру документы, говорю: "Давайте документы". На жену беру, достаю свой паспорт, кладу его под низ, прошу, чтобы мне остальные дали паспорта. Он видит, что дают. А когда я ему отдал эти паспорта, я молился, чтобы он не заметил. Он начал смотреть, и там еще другой заходит, говорит: "Давай быстрее! Там позвонили…" – его начали поторапливать. И он, пока смотрел паспорта, начал говорить о том, не хотим ли мы поддержать их освободительную армию, их героев?
Он даже не дошел до конца паспортов, увидел деньги, их взял, паспорта отдал
И чтобы отвлечь его внимание, я крикнул: "Да, конечно! С удовольствием." И полез в карман, достал, не помню, 20 или 50 гривен. Говорю: "Ребята, давайте поддержим, это наши герои." Он даже не дошел до конца паспортов, увидел деньги, их взял, паспорта отдал. Таким образом мы проехали этот блокпост. Я вроде бы вздохнул, но впереди был Комиссаровский блокпост. На нём нам тоже, по сути, повезло. Это было рано утром, люди, видно, выпивали, у них болела голова. Они попросили помочь им материально, на что я так же среагировал: "Давайте поможем." Достал деньги, не помню сколько, и отдал. Мы проехали Комиссаровку, тогда украинская армия стояла в Дебальцево, держала блокпост, подъехали до Дебальцева, наш автобус остановился, впереди проверяли автобус, украинская армия, и тут начался обстрел. Мы сидели в автобусе, тут сидел я, моя жена, дальше ряд, и дорога. Солдат стоял спиной к автобусу и из автомата отстреливался. Я закрыл глаза и начал молиться: "Господи, если уж Ты там меня вывел, выведи и здесь. Пожалуйста, чтобы этот автобус не пострадал”. Когда я открыл глаза, это было действительно чудо – нас закрыла грузовая машина, "Газель". Я видел там человека, который пригибался, когда обстрел был, и это мой товарищ, о котором я говорил ранее, который не верил, что я к "Правому сектору" имею отношение, он был за рулем этой "Газели". Это продолжалось минут 20–30, обстрел этот, но нам показалось вечностью. Когда мы двинулись, вышли, и нас проверяли там (на украинской стороне. – Прим. Радио Свобода), у меня были слезы на глазах, я не знал, то ли плакать, то ли радоваться. Мы проехали Дебальцево и поехали дальше. Мы приехали в Харьков, быстро пересели на поезд "Интерсити" и попали в Киев. В Киеве нас приняла такая церковь – "Скиния".
– А какая у вас церковь?
– Я из протестантской церкви, Церковь христиан веры Евангельской. И мы остановились в церкви "Скиния". Нам представили жилье при церкви, там комнаты у них, и мы вместе с ребятами начали выезжать по супермаркетам, по улицам, по магазинам, начали собирать, как волонтеры, помощь для Украины. Посоветовавшись, мы решили, что начнем это делать. И потом предложили вариант: мою жену отправить на Западную Украину, чтобы она могла там родить. Я так и предполагал, что ее отправлю, пока в Киеве обустрою все и заберу. Она сперва попала на Волынь, там ее приняла семья, она жила у них, мы волонтерили. Потом мы начали ездить до солдат, и видели, что наша армия реально была в резиновых тапочках. Именно в то время, 2014 год, сентябрь, октябрь, я скажу, это было что-то. Мы собирали, туда привозили, мы видели все. Мы вместе с ними оставались, помогали им копать. Мы туда приезжали как волонтеры. Мы не думали еще о том, что это капелланская служба или еще что-то. Мною двигало только одно: я просто хотел помочь. Я думал так: у меня остался там дом, у меня там все осталось, и я почему-то ни с того ни с сего должен оттуда выехать? Когда мы там жили с женой, в Стаханов прилетали бомбы. В этом доме не было погреба, и когда рядом ложились бомбы, обстрелы были, я скажу так, это прилетало с украинской стороны, и я не осуждаю.
Я видел, как на улице останавливались люди, устанавливали "Грады", пушки, они стреляли, сворачивались и уходили. Я помню, у нас были матрасы ортопедические, и я нашел место в доме – в коридоре, я жену укладывал, заваливал матрасами и говорил: "Оставайся пока…" Так мы и пережили эти обстрелы. Первое, что я хотел, помочь людям отодвинуть это все, как говорится, и вернуться обратно.
– А как вы в Дрогобыч попали? Жена на Волыни…
– Получилось так, мы в Киеве, волонтерим. И тут я говорю хлопцам: "Хлопцы, у меня жена там. Мы звоним по телефону, общаемся, ее семья там приняла, на Волыни. Я хочу поехать и посмотреть, как она обустроилась, и я вернусь". Когда я туда приехал, мы прожили там буквально неделю. Там семья, может быть, чего-то не поняла… В общем, соседи начали на эту семью наседать: “Женщину оставляем, мужчину гони”. Типа: наши хлопцы там воюют, а он тут. Они не выдержали этого давления, и нам пришлось уезжать. Я говорю: "Хорошо, мы уедем, не будем вам мешать”. Я не мог объяснить всем, что я не взял автомат, не иду стрелять, но сколько мы туда отвезли бронежилетов, тепловизоров, как мы таким образом помогли… Не стал объяснять, собрал жену, старшую дочь, позвонил хлопцам, которые учились со мной в семинарии. Михайло, он из Ивано-Франковска, и когда эти события начинались в 2014 году, он говорил: "Серега, если будет тяжело, мы в Ивано-Франковске тебя примем". Я звоню ему и говорю: "Михайло, настало то время, примешь ли меня?" Он говорит: "Сережа, приму с удовольствием, но, если вы слышали, в Славянске семья была дьякона, убили дьякона, и пастыря убили, и там еще дети, и вот жена и дети приехали в Ивано-Франковск, их поселили. Если есть у тебя возможность подождать, найдем". Я говорю: "Ждать нет возможности". И он говорит: "Сейчас что-нибудь придумаем". Он перезвонил хлопцам, которые также учились со мной в семинарии, в Борислав, они перезвонили и говорят: "Давайте, приезжай сюда". Я собираюсь и еду на Львов поездом. Поезд ночью приезжал, хлопец приехал с Борислава на машине, взял нас, привез в Борислав, и мы жили год и три месяца при церкви. Там уже жена родила. Пока мы там жили, я не мог ездить, от семьи оторваться, там второй этаж, крутая лестница, и кухня на улице. Единственное, чем мог помогать, при церкви топил котел, ходил в реабилитационный центр, мы там дежурили. И по возможности, что я мог, старался людей связывать, чтобы собирать помощь на армию. И хлопцы с этой церкви начали ездить, я подбодрил их, объяснил, как это сделать, они первый выезд свой сделали, и у них это получилось.
И так вот мы жили, они ездили, а я занимался. У нас дочка начала подрастать, уже прошел год с чем-то. В Стаханове в 2012 году я поступил в техникум, начал учиться, и не доучился. И я оттуда достал документы и перевел сюда, в Дрогобычский нефтегазовый техникум. Плюс тут есть Дрогобычская епархия, и там был проект для переселенцев, мы по проекту там дрова заготавливали, как лесорубы. Мне сложно из Борислава было добираться – учиться в техникуме и работать, и в Дрогобыче начали заводиться определенные знакомства. Мы решили, что, наверное, будем переезжать в Дрогобыч. С женой подумали, посоветовались, и я сказал: "Давай так, сейчас я беру объявления, и если за одну неделю в Бориславе находим аренду квартиры, остаемся в Бориславе". За неделю мы не нашли ни одной квартиры. Я говорю: "Теперь давай в Дрогобыче, одна неделя". Я только беру объявления – и сразу квартира. И мы переезжаем сюда. И тут же в Дрогобыче у меня родилась идея, когда я был еще в Бориславе, я ее вынашивал, открыть организацию, сплотить переселенцев, чтобы помогать армии, в официальном русле. И когда я переехал в Дрогобыч, один мой товарищ меня подтолкнул. Он говорит: "Серега, сколько ты уже будешь сидеть? Давай, бери документы, иди и открывай." Он меня профинансировал, чтобы я полностью документы сделал, и таким образом у нас родилась эта организация – "Єднаюча Сила".
– Организация занимается…
– Первая цель была – я переселенец, я знал здесь много переселенцев, и здесь поначалу было очень сложно. Люди определенного менталитета, восточного и западного, к примеру, это было столкновение. Это был какой-то штурм мозга. Когда мы собирались с переселенцами, бывало, чаепития устраивали, многие жаловались: "Мы не понимаем, они нас не понимают", – идет конфликт. А еще было такое, что здесь живущие, местные, кто-то более-менее понимающий пропускает, а слышали и такие вещи: "А чего украинской мовой не розмовляете? Чего вы тут, чего понаехали?" – были такие моменты. И были конфликты. Я понимал, что мы, как переселенцы, должны держаться вместе, просто так ничего не достанется. И вот это была идея моя, чтобы с переселенцами, сгруппировавшись, мы могли достигать определенных целей, вместе. Чтобы мы, как переселенцы, действовали в официальном русле, если нужно было достигать чего-то, мы как организация выступали, и к нам прислушивались. Чтобы не кричать, а я слышал такие моменты – "вот, нам должны, нам обязаны", а чем это подтверждено – никто не знает. Здесь в ратуше я разговаривал с людьми, и они говорят: "Вы понимаете, это хаос. Нам проще иметь одного-двух людей, чтобы полностью открыть всю информацию, уже она бы доносилась”.
– Сколько у вас людей в организации?
– Человек 300. У нас же организация – отделение в Червонограде, в Бахмуте, и здесь, основная масса – переселенцы. Если взять мой список, там около 300 человек, но многие из них – кто вернулся обратно, кто-то не выдержал, по разным причинам. Кто-то говорил: "Я не могу здесь устроиться, здесь ничего не дают". Кто-то разочаровался во властях, есть и такие моменты. Кто-то уехал за границу, в Польшу. И есть люди неактивные, они сидят, как масса, и это меня постоянно тревожило, я постоянно их поддергивал, с ними даже были некоторые конфликты. Я старался как-то их подбодрить, для детей подарки, еще что-то, и знаете, даже было так, что те же переселенцы потом начали меня обвинять, что я на них зарабатываю. Хотя я сам снимаю квартиру до сих пор и не езжу на "Мерседесе". Машина у меня хоть и есть, но это мы собирали по крупицам, что-то откладывали. Но машина нужна. Во-первых, у меня есть семья, а во-вторых, я, как волонтер, должен быть мобильным.
– На машине вы ездите на фронт?
– Да.
– Как это устроено, что вы туда собираете, что за груз?
– В 2014–16 годах мы возили "КамАЗами", такой объем был. Возили разное, что нужно. Консервы, картошку, грибы, каши, еду. По потребности: москитные сетки, есть люди, которые вяжут их. Мы находили лекарства. У меня, кстати, первое знакомство с активными людьми Дрогобыча – меня забрала полиция. Интересная история. Я был в 53-й бригаде, отдельный мотострелковый батальон. Я там был с хлопцами, и медики просили помочь с лекарствами. Я увидел обстоятельства и попросил: "Напишите на нашу организацию официальную просьбу, с печатью". И они к нам обратились официально, написали, какие необходимы лекарства, чтобы солдатам собирать индивидуальные аптечки. Мы там находимся, они выходят на позиции.
Медбрат, Андрей, знакомый мой, говорит: "Серега, я им всем формирую аптечки, где-то нужен бинт, обезболивающее, то, се…" Я говорю: "Хорошо". К нам поступает эта бумага, я делаю акцию, пишу официальный лист на мэра Дрогобыча, на Кучму, там проблем нет, дают добро. Я знаю, что разрешено устроить акцию, и я в один день устроил – мы делали пряники в виде сердца, разукрашивали их жовто-блакитним. Человек что хочет – может одну гривну заплатить, кладет в коробочку одну гривну и берет пряник. Во второй день я вышел на площадь, там была колонка, я включил украинские песни, и среди них было – поет христианская группа "Маханаим", несколько песен на русском языке. И активисты подняли кипеш, начали меня снимать, вызвали полицию. На тот момент у меня не оказалось с собой паспорта гражданина Украины, он был дома. Дочка потом его принесла, все документы в порядке, но они меня не знали как организацию, для них я в Дрогобыче новый человек. И они так среагировали – думали, что какие-то аферисты собирают. Я говорю: "Вы молодцы – среагировали, но все нормально”. Вот такой был инцидент. А насчет волонтерства, когда к нам обращаются, мы, что можем, собираем. Сколько я уже ездил, ночевал с солдатами, по 10 дней там жил, вместе с ними в блиндажах. Мы были в Авдеевке, в Гранитном, под Мариуполем, в Бахмуте, в Луганской области рядом с Дебальцево, Светлодарская Дуга, в Счастье. Мы приезжаем не на один день, мы живем с солдатами по 10 дней, как получается, мы с ними работаем, у нас капелланская работа.
– Как эта часть вашей жизни выглядит?
– Капелланская работа заключается в духовной поддержке. О чем я говорил в начале: когда мы выходили на Майдан, мы призывали сохранять здравый смысл. Зло порождает зло, и когда люди этому поддаются, они ничем не отличаются от зверей. Ничего ты не добьешься, если будешь действовать, отвечая злом на зло. Наша задача, как капелланов, человеку донести духовную истину. Да, есть моменты, когда приходили ко мне и говорили, такой случай был: "Капеллан, где справедливость?" А я не пойму, что он от меня хочет, сижу, ужинаю. И он садится, я вижу – он выпивший немного, и он говорит: "Где справедливость?" – "Что случилось?" – "Мы три года вместе, с самого Майдана, и вот на днях застрелили моего товарища. Я потерял самое дорогое, как мне дальше жить?"
Я говорю про себя: "Господи, что этому человеку сказать. Если Ты мне слова не дашь, чтобы подействовало, то я не знаю, для чего здесь нахожусь". И мне приходит один момент. Так получается, мы в семье пережили – мы с женой потеряли двоих детей. Я говорю: "Дорогой друг, я не знаю, как тебе помочь. Я не знаю, понимаю ли я твою боль сейчас. Но в моей жизни я потерял двоих детей". И на этом он остановился и сказал: "Капеллан, я понял", – встал и ушел. Это было как раз под Дебальцево. Наутро нам надо было уезжать, и когда я выходил, он стоял побритый, в форме, увидел меня и сказал: "Капеллан, приезжай, я всегда... Я все понял". Получается, что мы смогли помочь человеку, и я не зря туда приехал, не зря там был. И много таких нюансов в разговорах с людьми, когда семьи распадались, это индивидуальные вещи. Бывает, что встречаешься с женами и пытаешься объяснить, что муж нуждается, он не всегда может позвонить, но всегда помнит о ней. И мы даже устраивали такие вещи, как видеообращения к родным, и остальное в таком плане.
– Люди хотят исповедаться? На войне же церкви не найти.
– Да. Очень хорошо, что сейчас, с 2014 года, когда волонтеры поехали… Я просто являюсь одним из звеньев, из тех людей, которые в поездках туда постепенно капелланскую службу начали поднимать. Многие солдаты говорили: "Ну, приезжают, называются капелланами, а кто они такие?" И мне задавали вопрос: "Батюшка, какой же ты капеллан, когда у тебя даже креста нет?" Все же привыкли, что есть Протестантская церковь, мы не крестимся, у нас нет креста. И такие были моменты, просили причастие, и все. Я приезжал, говорил там с братьями, служителями, и они сказали: "Сергей, мы хотим тебя наградить". И меня наградили вот таким крестом.
– Капеллан Незвецкий достал из сумки серебряный крест, довольно большой и красивый.
– Этот крест из монастыря, он имеет удостоверение, свидетельство о том, что он благословлен не только нами, а он благословлен Католической церковью, он благословлен православными, то есть всеми конфессиями. И многие люди, видя это, уже открываются. И слава Богу, что сейчас есть официальное капелланство – людей принимают на официальную службу. Они подписывают документ, приходят, и сейчас в Украине готовится законопроект, где капелланы нужны в тюрьмах, в МЧС, в полиции. Мы сейчас это развиваем, мы в этом движении участвуем. И в полиции сейчас капелланы продвигаются, и в больницах. Чтобы была капелланская служба, а не просто волонтеры. Волонтерство, оно до определенного времени, и у меня семья. Мне многие задают вопрос: "Сергей, а где ты работаешь?" Как я могу сказать, что если я пойду на работу, на завод, я не смогу помогать людям? Я съездил в Польшу, меня попросили, я пробыл там полтора месяца, и это было большим, огромным свидетельством… Я работал в столярке, меня хлопец попросил помочь ему, не было напарника, и когда мы уезжали, хозяин привез деньги, рассчитаться. Когда он узнал, что я капеллан и езжу на фронт, он был удивлен. Он сказал: "Как так, почему ты не сказал?" Для них священник – и на работе… "А я тебя напрягал, я тебя это…" Я говорю: "Все хорошо, все нормально, деньги, которые я заработал, принесу в семью, и оттуда возьму часть денег, которая послужит тому, чтобы я мог дальше ехать, залить бензин или еще что, купить что-то и помочь нуждающимся и бедным".
– Капеллан, что самое трудное в этой работе?
– Самое трудное… Знаете, самое трудное – это отношения в семье. Я скажу так, жена меня понимает, но очень часто я понимаю, что я людям отдаюсь, помогаю, а у меня дети остаются в стороне, жена без внимания. И вот это очень трудно. Бывают даже всплески эмоциональные, жена может где-то сорваться, но потом говорит: "Я понимаю…" Она реально понимает, что это гораздо нужнее, то, что мы делаем. Когда мне звонят люди, среди ночи могут позвонить, проконсультироваться, исповедаться или еще что-то, я не могу им отказать. Жена говорит: "Ты откажи, назначь время". А я говорю: "Я не знаю, не могу". Когда я вижу, что человек в беде, я просто хочу ему помочь, этому человеку.
Поездка на Фестиваль Бруно Шульца осуществлена и материал подготовлен при поддержке программы "Культура в движении" Гёте-института в России.
Подкаст Вавилон Москва можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram
