У слова «война», которое я вынес в название, смысл фигуральный, но не только. Вирус напал на нас вероломно. Он не признаёт таких понятий как фронт и тыл. На счету врага уже миллионы убитых и несметное число раненых и тяжелораненых. Враг не признаёт государственных границ и действует на разных континентах. О том, как он действует я попросил рассказать моих авторов, живущих в разных странах.

Художник Ден Барсблдт (Пекин, Улан-Батор).

—Я провел роскошное лето в Монголии. Мы не могли уехать за границу, но мы ездили на реки, на озера, на рыбалки. У моего друга самолет, мы летали на озера на восток, на запад Монголии, ловили рыбу, жарили шашлыки. Китайские ученые время от времени удивлялись, почему в Монголии никто не болеет. Наши националисты, подбоченясь, говорили: вот, это особая кровь. Хотя китайские ученые говорили: может быть потому, что монголы едят очень много мяса, жирного, молока, молочных продуктов, кальций. То есть это были не какие-то завершенные научные исследования, а догадки.

Самое интересное, что в начале марта в Монголии появился первый носитель этого вируса. Это был француз, который прилетел из Франции, он работает в международной большой компании в Монголии. Бедный француз привез эту болезнь, но он об этом не знал. Он, конечно, приехав в Монголию, со своими монгольскими друзьями первые несколько дней гулял, ходил по разным злачным местам. Когда он заболел, его взяли за одно место, положили в больницу, оказалось, что у него тест положительный, и начали искать всех людей, которые с ним соприкасались, нашли где-то 450 человек. В том числе были две проститутки монгольские, которые с ним имели какие-то шахерезадные ночи. Этих двух проституток взяли тоже, положили в больницу, они две недели лежали, вся Монголия болела за них. Так как у нас все газеты, таблоиды, масс-медиа абсолютно свободные, две недели громко обсуждалось, получили они от этого француза, кроме денег и разных удовольствий, этот ковид или нет. Через две недели эти две падшие женщины вышли из больницы, плакали, оказалось, что у них все негативно, никаких болезней нет. Весь народ очень радовался и гордился – вот какие наши монгольские проститутки.

—Ден, российские бизнесмены, туристы бывают в Монголии? Что происходит на российско-монгольской границе?

—Мы все ожидали, что ковид начнет приходить из Китая. Практически 95% этого ковида идет из России. Последняя вспышка, после которой все закрыли, сделали жесточайший карантин – это было связано с празднованием монголо-российской железной дороги, какое-то летие было со дня основания этой железной дороги. Из России в Монголию приехали представители железной дороги, они там гуляли и пьянствовали, целовались, обнимались, раздавали друг другу медали, ордена. После этого заболели люди, которые соприкасались, потом заболели члены их семей, монгольских железнодорожников, их всех посадили в карантин, в больницы.

—Вас как художника Мировая война с коронавирусом волнует, пугает, вдохновляет?

—Помните, в Средние века врачи в Европе, когда была чума или большие эпидемии, они надевали маски в виде птичьего клюва, в которые забивались разные ароматические и медицинские травы. Они носили особые очки и шляпы, все были наглухо замурованы в кожаные и холщовые одежды. Я вдруг, не знаю с чего, стал такие вещи рисовать.

—Я помню, что вашим любимым объектом были рыбы. Может быть, теперь вашим любимым объектом станут птицы с клювами?

—Я уже рисую эти птицы-клювы. Кстати, те европейские врачи, удивительные есть рисунки Средних веков, с клювами эти врачи, а это очень похоже на японский мифологический персонаж, называется каппа. Каппа – это человек, но у него лицо в виде длинного клюва цапли. Когда я вижу средневековые европейские картины, рисунки с этими врачами, конечно, эти врачи сами тоже погибали, как, кстати, и сейчас, сегодня, многие врачи просто погибают на боевом посту, то хочу смешать японского каппу и средневековых европейских врачей. Это как-то очень внешне живописно, красиво.

Драматург Надежда Птушкина (Москва)

—Надежда, к какому жанру можно отнести нынешнюю эпидемию? Это трагедия, драма, трагикомедия?

—Я бы отнесла это к сырой репетиции, не очень законченной трагической пьесы, когда режиссер думает, что может быть сделать ее трагикомедией или может быть ее сделать драмой. Автор сидит все время в зале, режиссер репетирует, они правят на ходу реплики, сюжетные повороты, заменяют артистов. Я бы все-таки к ситуации репетиции отнесла.

—Болезнь и творчество, болезнь и вдохновение — это ваши темы?

—Это очень плотно вошло в мою жизнь, потому что я пишу роман, он называется "Мы не прощаемся". Там много разных линий, и в связи с этим я очень много читаю мемуаров частных людей. В этих мемуарах, как ни странно, очень много страниц посвящено разным эпидемиям. Меня интересует XVIII век, меня интересует время Павла для моего романа, время Александра I и первая часть эпохи Николая, пока жив был Пушкин. Я вдруг поняла очень многое про эти эпидемии, очень много поняла про отношение монархов к эпидемии. Очень много поняла в связи с этим о понимании чести. Насколько эпоха Николая I считалась русскими интеллигентами очень циничной, был железный занавес, не выпускали за границу. Там очень много всяких ассоциаций с разными нашими плохими периодами. Тем не менее, как только началась эпидемия чумы в Москве, так Николай I лично едет в Москву. Это неприлично царю не поехать в Москву. Или Екатерина, которая прививает оспу первая в России себе и Павлу маленькому, потому что это неприлично не привить оспу. Это же были огромные риски. Поэтому с понятием чести эпидемия как-то очень сильно слилась.

Писатель Александр Иличевский (Иерусалим)

—Я когда-то делал передачу об Израиле, в этой передаче я назвал израильскую культуру «культурой цвета хаки». Как обороняется эта культура от вируса, переходит ли в контратаку? Какова тактика и стратегия, реакция культуры цвета хаки на опасность?

—Это очень хорошее наблюдение. Здесь, с одной стороны, это культура цвета хаки, вне всякого сомнения, но еще ко всему прочему здесь есть и влияние самого по себе Востока, который очень жизнерадостен и не привык сталкиваться с подобного рода катавасиями. Элемент хаки очень помогает, он дисциплинирует. Израиль – это парадоксальное сочетание свободолюбия и дисциплинированности.

—Александр, в вашей прозе, в ваших романах погода, ландшафт, рельеф местности играют большую роль, они просто, по-моему, входят в состав вашей прозы. Горы, море, пустыня, степь. Ландшафт, особый израильский ландшафт, противостоит вирусу, эпидемии?

—Вирус нанес очень ощутимый удар по восприятию ландшафта в культуре. Израиль, мало того, что 9 климатических зон, это еще огромное количество национальных парков и археологических, и природных заповедников, так вот они все оказались закрыты. Если когда-то Израиль по выходным представлял огромную дачу, здесь нет такого понятия, что люди как в Москве на дачу, они уезжают с палатками или в коттеджи на севере, на юге, где угодно. Ландшафт израильской культуре необычайно близок, он действительно растворен в ней. Вирус отодвинул этот ландшафт, Израиль на это время перестал быть дачей для всех. Израиль – это пикниковая страна. Если раньше дымились алтари всесожжения, то до приходя ковида дымились шашлычные, мангалы благоухали по выходным. Сейчас этого запаха нет. К сожалению, карантин ужасно навредил в этом плане. Все мы очень рассчитываем на то, что когда-нибудь мы вернемся к пикниковой жизни.

—Эпидемия сказывается на писательстве? Вы эмоционально реагируете на ситуацию, словесно?

—Я довольно эмоционально на это отреагировал. Как это повлияло на письмо? У меня есть балкон, я живу на 20-м этаже, вот эти все пейзажи задников, картины Ренессанса с Мадонной и младенцем, усеянные соснами горы. Вот это все, что я вижу из окна, все, что я вижу со своего балкона, а живу я неподалеку от Вифлеема, буквально из моего окна видна та старая дорога, по которой по легенде шла Мария на ослике и, почувствовав схватки, спешилась и очень быстро пришлось ей вернуться обратно в Вифлеем, где она родила, вот в окружении всего этого я живу. К этому очень трудно привыкнуть, к этому библейскому очень живому смыслу. Тем более руины тоже практически часть мебели, потому что как только я выхожу из подъезда, то оказываюсь среди руин.

Журналистка Йованка Георгиевски (Белград).

— У Сербии и у бывшей Югославии богатый военный опыт, очень много романов было написано, фильмов снято о Второй мировой войне. Есть опыт новой Балканской войны конца 90-х годов прошлого века. Как Сербия противостоит вирусу?

—В марте здесь объявили чрезвычайное положение. Чрезвычайное положение до этого у нас было в 2016 году, когда в стране были большие наводнения, а перед этим в 1999-м во время вооруженного конфликта с НАТО, с начала бомбардировок. Когда в марте объявили чрезвычайное положение, конечно, тут сработал этот момент и 90-х, и я это заметила на своих родителях, все начали сильно переживать, что ничего не будет в магазинах, нужно все купить. Тогда в 90-х за два дня в магазинах практически невозможно было что-то купить. Я помню, что в начале пандемии я общалась с подругой, которая вышла замуж за португальца, она сейчас живет на севере Португалии, но в 90-е она была здесь. Она мне сказала: "Я должна тебе рассказать, я пошла в магазин за покупками, у меня началась паническая атака, потому что я вспомнила все, что происходило тогда". Я не чувствую сильное напряжение, особенно сейчас, потому что, если выйти на улицу в Белграде, единственная разница по сравнению с прошлой нормальной жизнью до коронавируса, единственное, что мы заметим, что некоторые ходят в масках. Люди сидят в кафе, кофейная жизнь просто бурлит, возможно, потому что у людей сейчас больше времени, некоторые работают из кафе. Я сама часто пью кофе на открытом воздухе, потому что я много работаю из дома.

—Йованка, ваша личная жизнь изменилась? Вы по-прежнему встречаетесь с друзьями, ходите на свидания, танцуете в ночном клубе или все это уже прикрыто или полуприкрыто?

—Я бы сказала, что это полуприкрыто. Потому что с друзьями я встречаюсь, только мы не ходим никуда, мы встречаемся на квартире у кого-то из нас. Пару месяцев назад у меня заболела бабушка, потом она умерла, причем не от коронавируса, она умерла от старости. Из-за пандемии были осложнения, потому что я не могла поехать, чтобы не заразить маму, папу, бабушку, всех остальных. В такой ситуации вы испытываете большой стресс, я это заметила и у других людей. Например, когда люди устраиваются на новую работу, со мной так не было, но с моей подругой так было, просто все гораздо сложнее. В принципе это значит, что не победил вирус, а победили мы.

—Насколько я знаю, ваши родители живут в провинции. В провинции тоже хладнокровно реагируют на эпидемию?

—Кажется, здесь даже хладнокровнее реагируют. Мои родители живут в городе, в котором проживает 50 тысяч. Когда кто-то болеет коронавирусом в моем родном городе, то быстро все об этом знают. Люди знают, в какой магазин не заходить, если владелец этого магазина заболел, с кем не здороваться на улице, то есть можно сказать "привет", но нельзя общаться. Мои мама и папа, я заметила, что у них больше уверенности, чем у меня.

— У вас есть кот, я лично, к сожалению, с ним не знаком, его зовут Марс. Он реагирует, что-то чувствует, он понимает, что в городе беда?

—Я не думаю, что Марсик понимает, что в городе беда. Но он привязался ко мне, я привязалась к нему в такой степени, что пару дней назад я ушла к подруге, мы работали из ее квартиры, меня не было дома весь день. Когда я вернулась, я заметила, что он весь день не кушал, не пил водичку. Мне показалось, что он испытал сильный стресс из-за того, что меня не было.

Историк искусства Глеб Смирнов (Венеция)

—Венеции данная чума пришлась очень к лицу. Потому что Венеции очень безлюдность идет, как никакому другому городу в мире. Хочется, чтобы она никогда не заканчивалась, потому что чудесная архитектура, которую мы все знаем, совсем не нуждается в тех толпах, которые только ее загораживают. В других городах, в итальянских или по всему миру, если город пустеет так неожиданно, то, наверное, кажется постапокалиптическим. В случае с Венецией это как раз то самое, что должно быть, как кажется, как доктор прописал. Конечно, не для торговцев масками, понятно, это им ударило по карману, но, собственно, пусть вымирают с этой своей китайщиной.

—Венеция ассоциируется с водой, с кинофестивалями, со стеклом и с карнавалами. Эта эпидемия внесла какой-то вклад в культуру масок?

—Еще как внесла. Как вы знаете, в бытность своей живой традиции карнавал длился в Венеции в районе шести месяцев в году, в последние столетия эти сроки, правда, несколько сократились. А вот с нынешней чумой вышло, что год как почти карнавал вовсю идет и не прекращается. Поэтому у меня такое ощущение, что чума по своей картинке идет из венецианского мифа что ли. Так вот, все ходят в масках, в этом смысле хороший возврат к традициям в Венеции тоже. Жаль только, к разговору о вкладе в культуру венецианских масок, что медицинские эти маски, к сожалению, не таковы, как хотелось бы, исходя из венецианских представлениях о масках. Перефразируя известную присказку, что хорошая мина при плохой игре, вот при плохой чуме нужна хотя бы хорошая маска.

—Глеб, нынешняя эпидемия не первая масштабная эпидемия в истории города. Какие еще эпидемии город хранит в своей памяти?

—Дело в том, что Венеция последние, как минимум, 30 лет живет в режиме эпидемии, а именно эпидемии туристов. Потому что эти ежедневные толпы массового туризма воспринимаются как такое наказание небес. Вообще на облик любого европейского города чума наложила свой культурный отпечаток, в том смысле, что когда случались вспышки чумы в Венеции или других местах в Европе, то это всегда объявлялось церковью наказанием. Понятно, что в ответ на такое наказание небесное городские общины по всей Европе давали обет небесам, что если Богоматерь заступится и смилуется Всевышний, то в благодарность за заступничество мы возведем церковь очередную. В Венеции последняя крупная вспышка чумы была, если я не путаю, в 1630 году. Потому что как раз тогда начали строить после того, как чума закончилась, понятно, город тоже пообещал Богоматери Заступнице, в случае, если чума пройдет, отгрохать храм. Вот этот храм мы видим, в устье Большого канала, огромная барочная церковь с куполом, которая называется Базилика делла-Салюте, в самом названии еще сохранена память о чуме и борьбе с ней. В переводе это означает Базилика здоровья. Так что, видите, название сохранило чуму.

Поэт Владимир Рябоконь (Амстердам)

—Владимир, вы уже много лет живете в Амстердаме, слово "дамба" входит в состав слова "Амстердам", то есть Амстердамба. Кажется, что столетиями уже голландцы противостоят воде, защищают свою землю. Вот этот навык пригодился в борьбе с ковидом?

—Дамба — это в принципе в подсознании голландцев. Они всегда жили с ощущением, что не сегодня- завтра может случиться наводнение. Поэтому, когда появился ковид, то голландцы восприняли это вполне стоически. Это все вписывалось в их эстетику противостояния внешнему миру. Все закрыто. И даже традиционный праздник, который обычно в эти дни проводится каждый год, когда выставляют на площади перед королевским дворцом цветочные ряды, тюльпаны, первый год, когда такого нет. Даже в годы оккупации Нидерландов, в годы Второй мировой войны, это все равно делалось. Я вчера ездил на велосипеде по центру, так вот это был абсолютно пустой город. Ты можешь его лучше рассмотреть. Амстердамская эклектика в архитектуре абсолютно сразу проступает. Прежде люди, как кремень, высекали искру друг из друга, они терлись спинами, прикасались руками, а теперь пустота и рассмотрение города. Я, конечно же, отвлекаюсь от будней тем, что катаюсь на велосипеде, для меня это единственный источник вдохновения, когда я могу уехать подальше от людей, наблюдать за птицами.

Писатель Питер Померанцев (Лондон)

—Петр, как и почему Великобритания стала одним из чемпионов по инфицированности и смертности в Европе, более того — в мире?

—Здесь несколько факторов, и все они печальные. В Англии всегда была традиция очень медленно реагировать на разные такие катастрофы. Во-вторых, конечно, страна четыре года находится в состоянии политического нервного срыва, никто не ожидал, что будет Брекзит. Все силы бюрократии брошены на него. Мы ничем не занимаемся четыре года, мы внешней политикой не занимаемся. Как был сделан Брекзит? Не знаю, патология общественного дискурса и пропаганды как-то отражали трампистские замашки, революция против фактов, против экспертов, против реальности в каком-то смысле.

Наш премьер-министр, конечно, не Трамп, но он тоже человек, у которого слабое отношение с реальностью, с правдой, с фактами. Два раза его выгоняли из газет, он журналист, за то, что он фантазировал. Это часть его обаяния, он такой романтик. Нужно быть скучным технократом, который слушается экспертизы, чтобы справиться со смертью. Конечно, они очень гордятся. У нас все-таки придумали одну из главных вакцин, может быть, это будет самая главная вакцина, потому что она дешевая, ее можно хранить. Но, конечно, все это очень плачевно.

—У тебя есть эссе, которое называется "Что общего между Трампом и Дон Жуаном". Почему в этом эссе главная роковая фигура — это Командор?

—Все долго искали разные метафоры для Трампа. Для многих людей Трамп и есть фигура Дон Жуана, он человек, который организовывает революцию против нравов, против элит, форм поведения, вообще норм. Дон Жуан тоже все время врет, он тоже очень больной человек. Самая знаменитая ария или одна из самых знаменитых арий оперы, это когда слуга поет про количество, не качество, а количество любовниц Дон Жуана. Трамп тоже помешан на рейтингах, сколько лайков ему ставят. Дон Жуан безумный нарцисс, у него нет счастья любви — это не Казанова, у него просто мания покорения. Числа, рейтинги: о, тысяча любовниц, ещё тысяча. И в какой-то момент приходит реальность, приходит нравственность и приходит правда. Самое странное, что правда, реальность появляются, конечно, когда приходит смерть. От смерти нельзя убежать. Вот Командор — это как коронавирус, который пришел, Страшный суд, а вирус не соблазнить.