Александр Генис: День благодарения, к которому на этой неделе, несмотря на все напасти, готовится Америка, – универсальный праздник. Даже Новый год, который, скажем, евреи и персы отмечают по своему календарю, с ним не сравнится. В нем все необычно, причем с самого начала. Народы Старого Света растеряли свои корни в седой и легендарной древности. Их происхождение находится за пределами документа, вне письменной истории. Американцы же по именам знают своих предков, по дням и часам могут перечислить дебютные события своего прошлого. Нация, которая помнит рождение, так же необычна, как человек, вспоминающий обстоятельства своего появления на свет.
Лишь День благодарения из всех американских праздников стал уж точно моим. Я, конечно, люблю Рождество, но мы с семьей его отмечали еще в Советском Союзе. В этом была некая фронда, приближающая к Западу. Тем более что в Риге, где я вырос, рождественские традиции жили и в советское время. Языческий Хеллоуин я научился праздновать уже в Нью-Йорке, но ничего специфически американского в нем нет: черти везде черти. А вот 4 июля так и осталось для меня добавкой к уик-энду – праздник чужой революции, день ненашей независимости. Зато последний четверг ноября – уж точно красный день в календаре любого эмигранта. Этот интимный праздник будто специально приспособлен для выяснения личных отношений с Новым Светом.
Что я, собственно, и делаю последние лет сорок, с того хмурого осеннего дня, когда совершенно незнакомые люди позвали меня разделить с ними традиционную индюшку. Так я узнал, что по многовековой традиции в День благодарения меню обеда включает новенького.
Стол был уставлен непривычным: индюшка оказалась сухой, картофель – сладким, пирог – с тыквой, водку не подали вовсе. Хозяева были учтивыми, но ненавязчивыми. Они не знали, где находится моя Рига, путали Брежнева с Хрущевым и даже выслушали анекдот про чукчу, хоть и не до конца. Я для них был вроде той самой индейки – непременная часть торжества. Присутствие гостя, только что спустившегося с трапа (пусть самолета, а не корабля), символически связывало эпохи, одушевляло историю и напоминало, что в Новом Свете мы все – пришлые.
Именно поэтому День благодарения – даже в период жесткого карантина – праздник, объединяющий всех. Нет для него “ни эллина, ни иудея”, ни республиканца, ни демократа, ни страстного трамписта, ни его азартного противника. Или все-таки есть?
Сегодня мы с культурологом Соломоном Волковым обсудим развернувшиеся в Америке культурные войны, которые вряд ли прекратятся и за праздничным столом.
Дэвид Брукс, наш с вами, Соломон, любимый обозреватель “НЙ таймс”, загодя готовясь к этим перебранкам, пришел к оптимистическому выводу. Америка не так разделена, как может показаться. Три четверти американцев придерживаются консервативных или умеренных взглядов. В целом большинство разделяет доверие к рыночной экономике, боится социализма, озабочено экологией и надеется на развитие инфраструктуры с помощью государства.
Если Брукс прав, то о чем же спорить за праздничным столом? Остаются только идеологические распри, которые и называются “культурными войнами”.
Соломон, что вы вкладываете в это понятие?
Соломон Волков: Я считаю, что культурные войны существуют столько, сколько существует сама культура. Всегда будут разные интерпретации современных культурных явлений, иногда, даже чаще всего, диаметрально противоположные. Эти схватки влияют на политический климат в стране. Мы только не знали этого термина, когда жили в Советском Союзе, хотя и там происходили такие же культурные войны, может быть, только они были гораздо более скрытыми. Но на Западе мы увидели, что схватки могут быть открытыми и очень ожесточенными.
Александр Генис: В Советском Союзе культурные войны тоже были ожесточенными. Они были, с одной стороны, подпольными, с другой стороны, очевидными. Давайте вспомним 1960-е годы, которые мы хорошо знаем, вспомним, что такое тогда были культурные войны: с одной стороны лагерь "Нового мира”, с другой – лагерь журнала "Октябрь". Характерно, что в России культурные войны шли под руководством толстых журналов. Но это были непримиримые лагеря. Нужно было быть Ахматовой, которая сказала: "Какое мне дело до ваших распрей?" Слишком высоко она стояла над партийными разногласиями. Тем не менее войны были очень серьезными. Несмотря на то что царила тотальная цензура, несмотря на то что царил тоталитарный строй, культурные войны были и тогда.
Соломон Волков: Да, конечно. Но существенная разница заключалась в том, что вы привели это замечательное высказывание Ахматовой, которое я очень часто, кстати, вспоминаю, но оно было высказано приватно, а не на страницах какого-нибудь большого органа, не в микрофон и не в мегафон. Здесь, в свободном мире, все это выплескивается немедленно на публичную площадку. С приходом всех этих инструментов влияния – фейсбука, твиттера, всех других интернетовских чудес – эта полемика становится все более ожесточенной, люди не слушают уже даже друг друга, и в этом, конечно, большая проблема.
Александр Генис: Нынешняя культурная война напоминает мне другую – те же 1960-е годы, но в Америке. Скажем, 1969 год был таким же бурным. Сегодня страна разделена на два лагеря. Байден победил на выборах, но никуда не делись 71 миллион избирателей проголосовавших за Трампа. Чтобы понять, кто они такие, нужно заглянуть в их лагерь. В связи с этим я хочу привести цитату из колонки редактора консервативного журнала "Нэшнл ревью”. Его зовут Рич Лоури, он уже 25 лет руководит этим центральным консервативным журналом. Мы с вами, Соломон, часто ссылаемся на "Нью-Йорк таймс", давайте послушаем, что пишут с другой стороны фронта культурной войны. За несколько дней до выборов Лоури написал острое эссе.
– Трамп, – утверждает он, – символ сопротивления приливу культурной революции с ее свирепой цензурой, которая захватила медиа, Голливуд, Академию и корпоративный мир. Проще говоря, Трамп – это символически поднятый средний палец, с помощью которого многие пытаются осадить элиту, называющую всех несогласных расистами и постоянно поучающую их с трибуны морального совершенства.
Вы согласны с этим диагнозом?
Соломон Волков: Да, я совершенно согласен с тем, что Трамп стал символом. Он стал символом со стороны той существенной части населения Соединенных Штатов, которое считает, что интеллектуальная элита захватила в свои руки ведущую роль в этих культурных войнах и оттесняет традиционные ценности на обочину. Как заметил один из тоже несогласных с такой господствующей линией медиа, “вся наша жизнь превратилась в кампус”. То есть все мы ощущаем себя живущими как будто в кампусе, где молодые студенты просто не дают открыть рта тем профессорам или приглашенным гостям, которые могут высказать какие-то чуждые студенческим взглядам позиции, попытаться воспрепятствовать тому приливу не просто либеральных, а крайне левых взглядов.
Александр Генис: Дело в том, что этот самый кампус, о котором идет речь, навязывает свою точку зрения, которая не соответствует действительности. Нельзя назвать 71 миллион избирателей расистами. Конечно, есть какая-то расистская составляющая среди избирателей Трампа, но вспомним, что многие из них те же самые люди, которые избрали Обаму, первого афроамериканского президента. Он победил с разницей в 9 миллионов голосов. Если бы не было среди этих 9 миллионов голосов поклонников Обамы, а потом сторонников Трампа, то Обама не стал бы президентом. Это надо понимать и помнить. И постоянные обвинения в расизме, которые мы слышим из левого лагеря демократов, оскорбительны потому что в Америке быть и слыть расистом страшно стыдно. Я даже не сказал бы, что это плохо, опасно, неправильно, нет, именно стыдно. Ну, скажем, как в России быть антисемитом. Есть, конечно, антисемиты в России, но чаще всего они стесняются этого, это то, в чем признаваться неприлично. То же самое в Америке с расизмом. И в связи с этим давление слева ощутимо и обидно.
И тут возникает вопрос: как вы относитесь к своего рода процентной норме, которая должна выровнять ситуацию с недостаточным присутствием меньшинств на культурной сцене Америке?
Соломон Волков: Процентная норма – это как раз чрезвычайно показательное явление. Оно тоже имеет свои исторические корни. Вспомните, откуда это словосочетание "процентная норма" пошло – это тот инструмент, который еще в дореволюционной России, в царской России применялся государством, бюрократией для того, чтобы ограничить доступ евреев к высшему образованию и через это образование к каким-то командным позициям в культурной, интеллектуальной жизни страны.
Причем вы говорите о том, что быть антисемитом в современной России стыдно. Да, и это колоссальная эволюция, должен я сказать, и чрезвычайно позитивная. Потому что в то время сопротивляться этому, как некоторые люди тогда считали, несопоставимому с процентным соотношением населения страны, позиции евреев в прессе, в журналистике, в газетном бизнесе, такие люди, как Блок или Андрей Белый, которых мы привыкли уважать, к которым мы относимся как к творческим личностям с большой симпатией, они протестовали против того, чтобы командные посты в газетах и журналах занимают, по их мнению, евреи. Вот откуда это все пошло.
Александр Генис: Я вспомнил цитату из "Записных книжек" Довлатова, когда он в разговоре с Верой Пановой сказал, что ключевые посты в российском государстве должны занимать русские люди, она ответила: "Это и есть антисемитизм. Посты должны занимать достойные люди". Это совершенно справедливое замечание. Но процентная норма была и в советское время. Хрущев однажды сказал: "Если евреям не мешать, они заполнят все университеты”. Поэтому, как мы с вами хорошо знаем, евреям было очень трудно попасть в хорошие, престижные вузы. Но не об этом речь, в данный момент я говорю совсем о другом, я говорю о той процентной норме, которая царит, скажем, в американской прессе, особенно после расовых волнений этого лета.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, вы обратили внимание, как изменилась "Нью-Йорк таймс", наша с вами любимая газета?
Соломон Волков: О да! К сожалению, я должен констатировать, что она сильно изменилась. Когда мы сюда приехали, мой иностранный язык был немецкий, английскому я учился по "Нью-Йорк таймс". Я ее покупал каждый день и понимал только слова "Брежнев" и "Афганистан", постепенно, читая упорно эту газету, освоил азы. В данный момент значение некоторых слов я знаю по-английски, но затруднюсь перевести их на русский язык, мне проще употреблять англицизмы в этом случае. Это была самая авторитетная газета и самая здравомыслящая в моих глазах, не говоря уже об очень важном качестве – качество репортажей, качество газетных исследований. Я считаю, что до сих пор "Нью-Йорк таймс" является в этом смысле непревзойденным органом СМИ и в Соединенных Штатах, и во всем мире. Это журналисты "Таймс" выискивают, раскапывают чрезвычайно важные новости, документируют их, а уже остальная пресса подхватывает. Но газета "Нью-Йорк таймс" на сегодняшний момент, мне кажется, потеряла свою позицию беспристрастного арбитра в тех спорах, которые охватили Америку. Вам не кажется так?
Александр Генис: Бесспорно. Все это началось после скандальной и неприличной истории, когда во время во время расовых беспорядков этим летом в "Нью-Йорк таймс" опубликовали мнение американского сенатора, который выбран в Сенат миллионами голосов.
Соломон Волков: Сенатор от Арканзаса Том Коттон.
Александр Генис: Он сказал, что нужно ввести федеральные войска для того, чтобы прекратить эти беспорядки, остановить погромы и так далее. Это была спорная точка зрения, которую многие не разделяли, в том числе Пентагон. Но что произошло после этого? Выгнали редактора “НЙТ”, который опубликовал эту колонку, то есть опубликовал мнение американского сенатора. После этого казуса многие мои друзья отказались от подписки на "Нью-Йорк таймс". У меня самого поднялась было рука, но все-таки я без "Нью-Йорк таймс" жить не могу, как без чая, это нечто такое, без чего утро не существует. Вот этот перекос и до сих пор заметен, но особенно он был заметен этим летом. Если вы откроете культурную секцию "Нью-Йорк таймс", что мы с вами делаем каждый день, то она почти целиком посвящена достижениям всевозможных меньшинств. Это могут быть афроамериканцы, латинос, это могут быть женщины, которые каким-то образом стали меньшинством. Но главное, что это постоянное давление раздражает многих американцев, которые не хотят, чтобы им впихивали политическую корректность таким назойливым образом.
Как вы считаете, есть ли сейчас в американских медиа цензура?
Соломон Волков: Возвращаясь к вопросу о расизме и его роли в культурных войнах, вы совершенно справедливо заметили, что когда американский народ избрал дважды Обаму президентом, то этим он продемонстрировал свою зрелость в отношении каких-то возможных предубеждений. Какой еще может быть лучший аргумент, чем тот, что подавляющим большинством голосов страны избирают афроамериканца дважды?
Но когда в этом году "Нью-Йорк таймс мэгэзин" провозгласили Анджелу Дэвис героиней года, то тогда я вспоминаю, что для американцев Анджела Дэвис, может быть, новое имя, они, может быть, мало о ней слышали, но у нас-то Анджела Дэвис была везде – она олицетворяла антиамериканизм, была лицом официального советского государственного антиамериканизма. И вот этот человек сейчас по версии "Нью-Йорк таймс" является героиней года.
Александр Генис: Я помню, как Анджела Дэвис приезжала в Советский Союз, как она говорила о том, что Америка безнадежна и так далее. Сейчас я читал ее выступление, она давным-давно профессор, придерживается более умеренных взглядов, но достаточно левых, на мой вкус.
Когда мы говорим о цензуре, то надо понимать, какая она бывает. Философ Мишель Фуко писал о цензуре очень любопытно, он говорил не о негативной цензуре, которая в Советском Союзе запрещала, печатать Солженицына или Бродского. Его интересовала позитивная цензура, то есть то, что навязывается обществу и искажает реальность. Он приводил в пример Лысенко, когда его бредовую теорию всячески впихивали в науку. Такая позитивная цензура меняла образ мыслей и устройство государства в Советском Союзе. Нечто подобное сейчас отчасти происходит в левом лагере. Я не хочу сказать, что это тотальное явление, но элита пытается навязать всем остальным свою радикальную интерпретацию политкорректности.
На днях Дэвид Брукс написал еще одну колонку, где он говорит о том, что есть три фактора, которые мешают американцам соединиться. Почему 71 миллионов человек проголосовали за Трампа? Потому, что им не нравятся три слова: “социализм", "политическая корректность" и слово "расизм", в котором обвиняют всех.
Если исключить эти три фактора, то американцам гораздо проще найти общий язык. Во всем остальном они в общем-то согласны друг с другом. Потому что нет этакого гигантского разделения по всему фронту, есть та самая культурная война, которая мешает нам говорить друг с другом. И в этот комплекс входит очень многое – это и движение me too, и политика идентичности, и безапелляционное выпячивание меньшинств, и цензура на высказывания несогласных. Сейчас, например, каждая книга в крупных издательствах, должна пройти специальную читку, особую проверку на чувствительность, нет ли там ничего, что могло бы оскорбить меньшинства. Вы слышали об этом?
Соломон Волков: Да, конечно. Вы знаете, какая фигура мне приходит на память, хорошо вам известная, вы с этим человеком дружили, когда я думаю о том, как отжимаются, изгоняются авторы, которые могут высказывать контроверзные взгляды? Андрей Синявский. Он был человеком, который всегда шел против, который всегда высказывал оппозиционные взгляды. В Советском Союзе это были взгляды человека, не согласного с советским государством, но при Ельцине, как вы помните, он выступал против многих аспектов ельцинской политики. И он все время оказывался в неудобной ситуации, в ситуации одиночки. И это делало из него, мне кажется, наиболее симпатичную и наиболее центральную фигуру культурного дискурса. Как вы оцениваете Синявского в данном контексте?
Александр Генис: Синявский был рыцарем оппозиции. В своем манифесте “Диссидентство как личный опыт” он писал о своем статусе “метафизического врага”: “Не то чтобы я сперва был кому-то другом, а потом стал врагом. Я вообще никому не друг, а только враг.”
Иногда эта позиция мне казалась несправедливой. Андрей Донатович однажды приехал в Нью-Йорк, читал три лекции в Колумбийском университете, останавливался у меня и мы каждое утро за чаем спорили, потому что он осудил разгром мятежа 1993 года, который обернулся реваншем путинского режима. Я, конечно, был на стороне Ельцина, а он был на другой стороне, мы спорили об этом. Но Синявский всегда был в оппозиции, и в общем это нормальная точка зрения для интеллигента. Я говорю о другом.
Кстати, вы заметили, что мы все время ссылаемся на советский опыт. Мне кажется, что он как бы нас догоняет, и после 40 лет в эмиграции мы опять возвращаемся к темам, которые уже были в нашей истории. Одна из них – проблема идентичности, образы в современной литературе. Вы помните, как нам навязывали марксизм, из-за которого все литературные персонажи представляют классы: мелкая буржуазия, крупная буржуазия, крестьянство и и так далее. Сейчас происходит нечто подобное в Америке, когда считают, что персонажи романов представляют расовые или сексуальные меньшинства. И они должны быть изображены соответствующим образом, то есть позитивно, как всякое меньшинство. В связи с этим я хотел процитировать одного писателя, довольно известный автор 16 романов, Ролланд Мерулло его зовут. Он написал гневное письмо в "Нью-Йорк таймс", где утверждает: "Литературные герои никогда не представляют классы, пол или расу. Это уникальные личности, которыми и занимается художественная литература. Иначе она не художественная, а пропагандистская".
Вам нравится такая точка зрения?
Соломон Волков: Да, конечно же. В связи с этим я хочу сказать о том, что именно этот нажим на то, чтобы высказывались взгляды абсолютно единообразные, мне все больше и больше напоминает известную статью Ленина "Партийная организация и партийная литература", где им был высказан этот слоган о том, что газета и вообще СМИ должны быть организатором и пропагандистом. Мне кажется, что любимая нами обоими "Нью-Йорк таймс" все больше и больше подменяет свои функции информации и площадки для дискуссии идеей организации и пропаганды. То есть берется определенная политическая позиция, и уже под нее подгоняются все культурные нормы. Разве не так?
Александр Генис: Я думаю, что это преувеличение, это морок, он пройдет. Это все связано с Трампом, который вызвал бурную реакцию большей части медиа и вообще во всей интеллектуальной жизни Америки. Мне кажется, что это реакция на президентство Трампа, и после его ухода от власти ситуация постепенно выровняется. Сразу после выборов в той же НЙТ появилось немало колонок, критикующих радикальное крыло Демократической партии и призывающих свернуть к центру. Это признаки идеологического отката.
Собственно, такое уже было на нашей памяти, me too, например, движение, которое начиналось как вполне разумное. Ну кому нравится, если мужчина добивается секса с помощью своего положения? Никому. С другой стороны, все приостановилось, когда me too превратилось в охоту на ведьм, когда, как мне сказали в России, это движение напомнило маккартизм, когда замечательные мастера культуры были вынуждены защищаться от необоснованных обвинений и некоторые из них доказали свою невинность, как это было с Ливайном, знаменитым дирижером Метрополитен-опера.
Соломон Волков: Это произошло и с Вуди Алленом, он был оправдан. Но его последний фильм недавно вышел на экраны в Соединенных Штатах при оглушительном молчании, как говорят в таких случаях, никто не хочет прикасаться к этому.
Александр Генис: Не совсем так. Когда Алека Болудина, который, кстати, играет роль Трампа в сатирической телепередаче, приперли к стенке на Общественном радио, он отказался осуждать Вуди Аллена и предпочел уйти с радио, чтобы этого не делать. Настолько стала опасной, настолько стала радиоактивной сама эта тема. И это тоже входит в тот самый комплекс, который вызывает резкое неприятие у противников либеральной медиа.
Ну а теперь поговорим о том, что можно с этим сделать. Я, например, верю в расовый дальтонизм в культуре. Об этом хорошо Обама сказал: "Я не чернокожий президент, а я президент, который оказался чернокожим”.
Соломон Волков: Мне кажется, что опыт Обамы, значение этой фигуры и значение этого опыта будут возрастать. Заметьте, насколько чаще и чаще цитируются какие-то мысли Обамы, они уже стали мемами, что называется. И вот один из этих мемов, который мне очень нравится, который я уже повторяю в своей обыденной жизни – "не делай глупостей", в переводе на приличный русский язык. Этот лозунг, мне кажется, и должен стать определяющим и в современной американской политике, и в современных культурных войнах.
Александр Генис: В эти дни выходит новая книга Обамы, мы, конечно, о ней расскажем нашим слушателям. Но пока пора завершить нашу передачу на оптимистической ноте. Где выход? Мне кажется, что перемирие все-таки возможно. Как я недавно узнал, целых 10 процентов американцев состоит в разнопартийных браках. Как, спрашивается, им ужиться? Молодым, говорит статистика, никак, а опытные умеют вынести политику за скобки любви, терпения и привычки.
Соломон, как понизить температуру за праздничным столом?
Соломон Волков: Мой рецепт – говорить меньше о политике, а больше о недавно прочитанных книгах и недавно услышанной музыке. В качестве такого рецепта духовной пищи за праздничным столом в День благодарения я хочу предложить песню Джонни Кэша, замечательного певца, гитариста и композитора, который родился в 1932 году и умер в 2003 году, ему был 71 год. Он, может быть, главный представитель стиля кантри, то, что называется сельской музыки, музыки ранних переселенцев из Европы с англо-кельтскими традициями. Кэш вырос в южном штате, с детства работал на ферме, с пяти лет, кстати, по агропрограмме Рузвельта – это очень интересный факт. Сам он из шотландцев. Стал национальным героем в жанре кантри, разошлось более 50 миллионов его альбомов. Я Джонни Кэша очень люблю, для меня он гибрид Высоцкого и Окуджавы.
Александр Генис: Это лучшее сочетание.
Соломон Волков: Да. То есть тюремная тематика у него достаточно сильно проходит, он много поет песен, связанных с арестантскими мотивами. Тут он сходится с Высоцким. Но есть у него и такой философский настрой, который свойственен скорее Окуджаве. Я бы еще вспомнил даже Бориса Гребенщикова в этой связи, у них тоже много общего. Тем более что БГ, мне кажется, подхватил какие-то элементы кантри в своем творчестве. Забавная деталь: в годы холодной войны, в начале 1950-х Кэш служил в американской армии радистом, перехватчиком шифровок Советской армии.
В завершение нашей беседы мы послушаем сейчас гимн, связанный с Днем благодарения. Это, по-моему, лучшая песня к этому праздничному дню.
(Музыка)
