Андрей Гаврилов: Мы закончили первую часть разговором о джазе, о том, как иногда странно переплетаются судьбы магнитиздата, тамиздата, как записи музыкантов становятся письмами в открытый мир. И было бы несправедливо не сказать, что по рукам ходили записи и наших музыкантов, особенно тех, кого почему-то игнорировала фирма "Мелодия". В противоречие тому, что считается абсолютной аксиомой, тем не менее, даже у нас пластинок выходило немало. Меньше, чем хотелось бы, но немало, хотя очень многое так и не было издано. Неудивительно поэтому, что Алексей Козлов в свое время издал компакт-диск под названием "Подпольный Арсенал", собрав туда часть тех записей, которые на "Мелодии" дать было невозможно. Например, мы все передавали друг другу кассеты с записями его варианта рок-оперы "Иисус Христос – Суперзвезда". Совершенно немыслимо было думать, что такое могло быть издано на фирме "Мелодия", поэтому единственное, что нас знакомило с его творчеством, это записанные немножко подпольно, прямо из зала, на кассетный магнитофон исполнения этой рок-оперы.
Иван Толстой: А, кстати, не осталась ли эта рок-опера в хорошем исполнении, в записи хорошей?
Андрей Гаврилов: К счастью, осталась. У Алексея Козлова осталось, и он кое-что оттуда издал. Единственное, чего я не знаю, – все ли это, что осталось, то есть несколько фрагментов, или осталось больше, а он выбрал самые удачные. Но вот именно на компакт-диске "Подпольный Арсенал" приведены некоторые арии и фрагменты из этой рок-оперы.
Иван Толстой: То есть это такой кавер?
Андрей Гаврилов: Это можно назвать кавером, но я предпочитаю слово "версия" в данном случае.
Иван Толстой: А авторские права как? Со стороны евангелистов?
Андрей Гаврилов: Не знаю, вопрос не ко мне.
Иван Толстой: Итак, Андрей, на чем магнитиздат распространялся? Ведь магнитная пленка – это всего лишь один из носителей. Но даже я застал такое странное промежуточное явление между магнитной пленкой и настоящим диском (пластинкой или "пластом", как тогда называлось). Между "пластом" и магнитофонной лентой был "гибкий пласт", была гибкая пластинка. В частности, такие синенькие кружочки сорокопяточного размера, что это была за фирма?
Они так и назывались – "гибкие пластинки" (по-английски – flexy)
Андрей Гаврилов: Они так и назывались – "гибкие пластинки" (по-английски – flexy). Но я думаю, что здесь интереснее будет вспомнить о другом. Еще до появления более или менее промышленного производства аудиозаписей было такое странное явление, которое называется во всем мире, благодаря нашим реалиям, "музыка на ребрах" – запись на толстой пленке. А самая доступная и бесплатная толстая пленка это была пленка рентгеновских снимков, со всеми прелестями строения скелета. Так вот, на толстой пленке иглой выцарапывались дорожки (разумеется, не вручную, а это было нечто похожее на проигрыватель), которые потом на обычном проигрывателе позволяли услышать музыку. Я думаю, что сейчас трудно представить, какое качество записей это было. Во-первых, потому что и проигрыватели были довольно сомнительные, скажем прямо, но и сам процесс, сам носитель, сама пластмасса (даже не могу заставить себя произнести слово "винил"), сам аудионоситель был, конечно, запредельно чудовищный по качеству. Но музыку можно было расслышать.
Таких вариантов было два. Была практически подпольная (почему не стопроцентно – потому что власти на это не обращали внимания большого до какого-то времени) музыка "на ребрах", которую продавали в киосках, можно было заказать даже через "Посылторг". И музыка, которую писали многочисленные студии по всему Союзу, так называемые "Музыкальные открытки". Вы приехали куда-нибудь в Крым или на Кавказ, и в любом киоске можно было купить "Привет из Гагр": фотография Гагр, наклеенная, как правило, на более твердую основу, где могло быть записано все что угодно, от Петра Лещенко до каких-нибудь зарубежных оркестров. Было свободное место, вы могли написать: "Дорогая мама, это тебе подарок из Гагр", положить это в конверт и отправить обычной почтой.
Иван Толстой: А как же цензура в этом смысле? Что, можно было битлов записать?
Андрей Гаврилов: По-моему, битлов писали мало, хотя тоже писали, чаще всего это было что-то более усредненное по вкусу, что-то оркестровое или итальянское, французское, эстрада 1950–60-х годов, а также, конечно, очень редко (я ни разу не встречал) Окуджава в таких полуофициальных изданиях. Хотя были такие аудиооткрытки с песнями Высоцкого. Но никак цензура на это не смотрела толком, это было настолько частное предприятие, примерно как киоск людей, которые чистили ботинки. Вот примерно такой киоск мог стоять, там верталась эта штука, нарезавшая дорожки, тут же вы это получали и – до свидания!
Иван Толстой: Правильно ли я помню, что вы могли записать что-то просто своим голосом, например, "привет, мама"?
Андрей Гаврилов: Не всегда. Для этого нужно было, чтобы там был микрофон. Это были, скорее, такие множильные штуки, которые пользовались набором из пяти или пятидесяти существующих у них в архиве мелодий. Если вы хотели записать "привет, мама!", вы шли на студию более официальную, более существенную, где был микрофон, и вы могли сделать то, что сделал Элвис Пресли, записав All Right, Mama для своей мамы, или то, что сделали "Битлз", записав первую в своей жизни в 1961-м или 1962 году пластинку, единственный экземпляр которой, насколько известно, хранится у Пола Маккартни. Так что это все было возможно, но массовое распространение получили именно те студии, которые "на ребрах" или на другой толстой, гибкой, прозрачной пластмассе пленочного типа писали нечто, что пищало, скрипело, хрипело, но все-таки давало возможность музыку послушать.
"Твист нужен?" А я растерялся и говорю: "Сколько?" Он говорит: "Рубль"
У меня был очень скандальный случай с таким записями. Я помню, мы с папой пошли в "Детский мир", он мне сказал постоять здесь, отошел, и тут же ко мне подошел дядя в длинном плаще, который хрипло меня спросил: "Твист нужен?" А я растерялся и говорю: "Сколько?" Он говорит: "Рубль". В этот момент подошел папа, я говорю: "Он предлагает твист за рубль". У меня были очень молодые родители, поэтому папа тут же вынул рубль, дал ему, мы получили свернутый рулончик, прибежали домой в нашу коммунальную квартиру, включили проигрыватель, поставили эту пленку, позвав маму с кухни. Секунд десять шел шип, а потом мужской голос сказал: "Твист вам...?" Дальше не могу процитировать точно, но, примерно – хрен вам, а не твист.
Иван Толстой: И, надо же, кто-то потратил время, чтобы записать такую ерунду!
Андрей Гаврилов: Вам – ерунда, а я сидел, боялся пошевелиться, понимая, что лучше сделать вид, будто я муха на обоях и меня нет в комнате. На следующий день, когда родители ушли, я перерыл всю нашу комнату, мечтая найти эту пластинку и показать ребятам в школе, но так и не нашел.
Иван Толстой: Конечно, все мы слышали разговоры, но я-то всегда считал, что это просто хохма.
Андрей Гаврилов: Да нет, я вас умоляю, это – реалия. После этого были рулоны пленки и, если пленку вам удавалось достать хорошую, что безумно сложно, то запись была очень приличная. Но чаще всего была пленка Шосткинского завода, "Тип-2", такое чудовищное изобретение человеческого гения, которая резала, стирала головки магнитофона как будто вы наждаком по ней проводили; пленка "Тип-6", которая считалась намного лучше, если вам повезло, вы могли достать даже "Агфу" (высший пилотаж!), и вот ходили рулоны с этими записями. А потом появились кассеты, и тут уже понеслось. Кассеты маленькие, удобные, качество, может быть, чуть-чуть похуже, но удобство перевешивало все. Вот это и был настоящий расцвет неофициальной аудиокультуры.
Владимир Ковнер собрал в свое время большую коллекцию бардов
Я хотел бы вам рассказать о мемуарах Владимира Ковнера, которые он опубликовал в онлайн журнале "Вестник" в 2004 году. Владимир Ковнер собрал в свое время большую коллекцию бардов, он записывал на домашних концертах Окуджаву, Галича, Высоцкого, он был одним из тех, кто помогал издать первое собрание песен русских бардов в Париже в 1977 году, потом он эмигрировал. И в мемуарах он говорит:
"Магнитофон я купил с первой получки в середине 1959 года. По ночам записывал знаменитые джазовые передачи Уиллиса Коновера. У меня быстро собралась обширная коллекция, среди первых записей – песни, романсы (в основном – цыганские), появились у меня также записи Вертинского, Козина, и так далее. Осенью 1959 года мой друг, певец и гитарист Леонид Кушелевский приносит записи песен еще никому не известного поэта Булата Окуджавы, напетые на дружеской вечеринке у ленинградского кинорежиссера Венгерова. Магнитофон стоял под столом, запись была жуткая, но это была первая мне известная запись песен Булата. Через несколько месяцев мой первый опыт распространения магнитиздата заграницу – я посылаю записи Окуджавы в Варшаву, сам допевая неясные в звучании строчки".
Вот это меня поразило!
Иван Толстой: Какой ужас!
Андрей Гаврилов: Во-первых, уже слово магнитиздат все понимали, но то, что были допетые непонятные строчки, это, конечно, высший пилотаж.
"В 1962 году магнитофоны активно входят в жизнь многих семей, магнитиздат, как и книжный самиздат, становится все более массовым". Дальше идет очень интересная фраза, простите, большая цитата, но не могу отказать себе в этом удовольствии. Он вспоминает Геннадия Моисеевича Рахлина, который одно время был директором "Лавки писателей" на Невском проспекте: "Геннадий Моисеевич приглашал к себе домой или в магазин многих наших любимых поэтов – Окуджаву, Вознесенского, Ахмадулину, Бродского, Соснору, Кушнера. Иногда он проводил нас в Дом писателей, например, на встречу с Давидом Самойловым и Окуджавой. Естественно, везде где можно я был со своим магнитофоном. Записанное на магнитофон немедленно расшифровывалось и распечатывалось на трех-четырех пишущих машинках. Магнитиздат и самиздат слились воедино".
И это очень интересный момент. Мы с вами говорили в прошлой программе о том, что на магнитофон начитывали произведения авторов, которые не могли быть изданы в СССР, в частности, Солженицына, для дальнейшего распространения, но также записывали и стихи на публичных выступлениях поэтов для того, чтобы потом они появились в самиздате.
Иван Толстой: Андрей, самое время послушать кого-то.
Андрей Гаврилов: Я вам предлагаю послушать запись Юза Алешковского, который, как известно, напевая свои песни, не мог аккомпанировать себе на гитаре, ибо не умел на ней играть, и он настукивал ритм или спичечным коробком, или просто пальцами по столу. Вот одна из таких записей сохранилась, эта песня называется "Песня свободы", ее я и предлагаю вам послушать.
(Юз Алешковский, "Песня свободы")
Андрей Гаврилов: Параллельно с записями бардов очень широко распространены были записи тех исполнителей, кто не мог быть издан в СССР не по политическим, а, скорее, по эстетическим соображениям. Я имею в виду огромный пласт, который назывался или блатные песни, или ресторанная музыка (я просто не перевариваю выражение "русский шансон"). Вот именно эти авторы были одними из тех, кто первые получили распространение "на ребрах" и на этих музыкальных открытках – вроде бы и не совсем советские, а, с другой стороны, вроде бы не настолько опасные для распространения. К сожалению, сразу начались маленькие скандалы, пусть это еще не гонорарные дела и ни о каких выплатах никто не говорит, тем не менее, слава есть слава. Одним из примеров того, как несколько авторов, несколько исполнителей претендовали на одну и ту же песню, была песня "Четвертые сутки пылают станицы". Я предлагаю ее послушать, тем более что исполняет ее, наверное, самый популярный певец этого жанра, по крайней мере из тех, кто получил распространение в магнитиздате, – Аркадий Северный. Кто-то мне сказал, что если издать все наследие Северного (я не считал сам, поэтому, за что купил, за то и продаю), то общее количество дисков с его концертами, записями, домашними записями, немножечко будет больше, чем записей Дюка Эллингтона, "Битлз" и Фрэнка Заппы вместе взятых. Охотно в это верю.
(Аркадий Северный, "Четвертые сутки пылают станицы").
Тем не менее, даже среди этого ресторанно-блатного направления были песни, которые никак не могла пропустить советская цензура, тем более, если записи этих песен были сделаны заграницей. Даже когда эмигранты пели что-нибудь романсное, и то на это уже смотрели хмурясь, все-таки эмигрантов терпеть не могли, как мы знаем. Ну, ладно, еще записи Юла Бриннера можно было как-то допустить до проникновения сквозь железный занавес, но вот записи Дины Верни, это было уже совершенно другое. Дина Верни выпустила, по-моему, один альбом записей, который был переиздан под разными названиями, я видел и "Песни сталинских лагерей", и "Песни Гулага", и "Лагерные песни". Названия были разные, репертуар был примерно один и тот же, может быть, одна-две песни заменялись, но основной блок песен не менялся. И вот одна из песен в исполнении Дины Верни, которая не могла быть у нас издана официально, но которая ходила по рукам на кассетах, я хорошо помню, что даже в некоторых киосках она продавалась, только ее шифровали "ДВ" – песня "Колыма", она же – "Ванинский порт".
(Дина Верни, "Ванинский порт")
Иван Толстой: Андрей, не могу не спросить вас, потому что наверняка слушатели такой вопрос зададут: а почему вы делаете ударение ВЕрни, а не ВернИ, как ее большинство людей произносит?
Андрей Гаврилов: Потому что я привык говорить ПикАссо, а не ПикассО, только по этой причине, и я говорю Поль Маккартни, а не Пол Маккартни. Во-первых, это языковая привычка, во-вторых, так же как в случае с Романом Полянским, я невольно русифицирую ее фамилию. Наверняка это неправильно, но привычка – вторая натура, я готов исправиться, если вы на этом будете настаивать.
Иван Толстой: Вы, наверное, имеете в виду, что фамилия Верни происходит от фамилии Верная, правда?
Андрей Гаврилов: Или Верный, да.
Иван Толстой: Хорошо, вы "верни" своим традициям.
Андрей Гаврилов: Что еще можно сказать? Мы потихонечку подошли к тому, что появилось еще одно течение магнитиздата в начале 70-х годов, на которое, как, впрочем, почти на весь магнитиздат, власть не обратила внимания по собственной грубости. Это то, что стало называться отечественным роком. В свое время вышла книжка московского журналиста Александра Кушнира "Сто лучших магнитальбомов советского рока", где, в частности, он пишет следующее:
"Ориентировочно с 1981-82 года записи отечественных рок-групп начали активно тиражироваться, магнитальбомы ленинградских, московских и свердловских команд множились словно кролики. Я не мог даже представить, чтобы из одних рук песни разлетелись в таком количестве,– вспоминает Андрей Макаревич в книге "Все очень просто" о судьбе своего первого альбома. Через месяц запись звучала уже везде, деловые ребята в ларьках звукозаписи настригли по своему усмотрению из нее альбомов и машина завертелась".
Действительно, машина завертелась. Из Ленинграда приходили записи "Аквариума", "Зоопарка", позже "Кино". Москва отвечала "Воскресением". Из Свердловска приходили записи "Трека". Власть пропустила этот взрыв молодежной культуры, ее только несколько беспокоили массовые сборища людей на концертах, а то, что появлялись кассеты, записи, как-то это было не очень важно. "Комитет Госбезопасности ошибся всего один раз,– вспоминал басист "Аквариума" Михаил Васильев, – разрешив продавать в СССР магнитофоны с двумя головками – записывающей и воспроизводящей. Тем самым правоохранительные органы поставили крест на своей будущей деятельности, поскольку проследить распространение подобной информации оказалось невозможным".
Что здесь можно сказать? Я думаю, что и вы, и я, мы все знакомились с творческом того же Макаревича, Бориса Гребенщикова, Виктора Цоя, Петра Мамонова исключительно по магнитофонным кассетам, тем более, что появилась кассетная культура. И, хотя первые записи того же "Аквариума" или "Машины времени" продавались как катушки, наверное, просто потому, что катушка всегда убиралась в коробочку, у которой было больше поверхности, можно было наклеить фотографию, можно было наклеить какой-нибудь текст, можно было на задней стороне коробочки напечатать то, что теперь называется красивым именем трек-лист, список песен, да и, честно говоря, и качество было чуть получше. Зато кассету было можно всегда положить в карман, можно было взять с собой, а когда уже появились маленькие портативные кассетники, боюсь, что судьба рулонов, бабин, катушек с пленкой была решена.
Массовое распространение магнитиздата в виде рок-музыки многие считают явлением, которое предопределило в чем-то крах советской цензуры. Я бы не стал заходить так далеко, тем не менее, выросло целое поколение, для которого цензура вдруг стала более отвлеченным понятием. Это как, помните, у Набокова в "Лолите": Лолита знала, чем занимаются в постели люди, но для нее это были подростковые игры, чем занимались взрослые люди для продолжения рода, ее абсолютно не волновало".
Ну и что? А у меня есть кассетник, в котором поют такое, что пусть они все подавятся со своей газетой "Правда"
Вот так и здесь. Поколение, для которого, да, была цензура и было понятно, что нельзя в газете "Правда" прочесть про то, какой хороший писатель Солженицын. Ну и что? А у меня есть кассетник, в котором поют такое, что пусть они все подавятся со своей газетой "Правда", с передовицами, все равно такого больше нигде не услышишь. Магнитиздат в чем-то даже больше, чем бумажный самиздат, именно в силу своей распространенности, неподконтрольности (я не говорю неподцензурности) произвел просто ошеломляющий удар по той мрачной крепости, которую мы называем Главлитом или советской цензурой.
Иван Толстой: Андрей, давайте поговорим немного и о той стороне магнитиздата, которая не связана ни с песенной культурой, ни с политическими темами (хотя обещаю "легкую муаровость", как сказал бы Игорь Северянин, легкое переливание из одного в другое).
Один из примеров магнитиздата – распространение записи разговора Анны Ахматовой за столом у московских друзей, Ивана Рожанского и Натальи Кинд. В мае 1965-го Анна Андреевна была с гостями за чайным столом. Ее скрыто записывали на магнитофон. По рассказам присутствовавших, она микрофона не видела, потому что речь была исключительно домашняя, без всякой оглядки, как речь человека, не заботящегося об отточенности формулировок. Беседа была доверительной, но от этого ничуть не легковесной. Ахматова говорила о Пушкине.
Анна Ахматова: Дело в том, что все эти обвинения Пушкина, они потому уже неправильные в этом письме, что того не было. Он путешествовал, поехал сначала во Францию, к отцу настоящему, там доставал разрешение у настоящего отца, потом поехал в Голландию. Ведь усыновление, чем выше человек, тем труднее. Потом нужно было, чтобы у него какое-то дворянство в Киеве, еще что-то такое. Вот это заняло целый год. Он вернулся только в мае 1836 года.
Иван Толстой: Ахматовский table-talk. Пленка в свое время ходила по рукам, а в 1982 году была отправлена на Радио Свобода в Мюнхен московским поэтом Владимиром Рябоконь-Рибопьером. Четверть века назад мы уже давали ее в эфир. Сейчас Рябоконь-Рибопьер живет в Амстердаме. Но, вероятно, самый громкий пример общественно-политического магнитиздата связан с остроумным и дерзким поступком правозащитника Александра Гинзбурга. В 1970 году он сделал антисоветскую магнитофонную запись прямо в ГУЛАГе, в бараке брежневского лагеря. Вот отрывок из нашей с Андреем Гавриловым радиопередачи "Алфавит инакомыслия", посвященный Гинзбургу.
В жизни Алика Гинзбурга был еще один эпизод, и опять эпизод легендарный
Иван Толстой: В жизни Алика Гинзбурга был еще один эпизод, и опять эпизод легендарный. Когда он сидел в лагере, начальство обратилось к нему как к человеку не только головастому, но и рукастому. Напомню, что в конце 1950-х – начале 1960-х годов Алик был на все руки мастер и работал в Гослитмузее, в разных театрах, и осветителем, и монтером, и по-моему, столяром, кем он только ни был в своей жизни. Он умел делать действительно все, человек Возрождения, универсальный. Лагерное начальство обратилось к нему и попросило посмотреть, почему у них не работает магнитофон. Алик сказал, что для того, чтобы проверить, нужна, наверное, пленка, нельзя убедиться в том, заработает он или нет. Пленку ему дали, немножечко отмотали на катушке. Алик развинтил магнитофон, прежде всего выгнал оттуда всех тараканов – из-за них-то магнитофон лагерный и не работал, – поставил пленку и сообразил, что хотя микрофона нет, но можно переделать динамик так, чтобы он работал как микрофон, в конце концов, та же мембрана, которая записывает звук, и сделал две записи прямо в бараке, одна была литературная, а другая политическая. И та, и другая пленка были намотаны Аликом на спичку, длина их была очень короткая, и с помощью оказии переданы из лагеря на свободу.
Вот что случилось дальше. Московский корреспондент CBS Уильям Коул в 1970-м году позвал в свою московскую свою квартиру нескольких правозащитников, в частности, Буковского, Амальрика, Петра Якира, и сделал кинозапись. В 1970-м году летом эта запись по каналам CBS была показана в Соединенных Штатах. Алик Гинзбург находился в лагере, но в программу был включен его голос, Уильям Коул на магнитофоне проиграл обращение Гинзбурга. И первая программа им записанная, и вторая заканчивались потрясающей сатирической фразой: "Программу по недосмотру лагерной администрации вел Александр Гинзбург". Пленка сохранилась, и у нас есть возможность послушать небольшой фрагмент из нее. Приносим нашим слушателям извинения за низкое качество, надеюсь, что они понимают, в каких условиях создавалась эта запись.
Александр Гинзбург: Здравствуйте, дорогие друзья. Наш микрофон – в политическом лагере номер семнадцать. Наша литературная передача из цикла "Поэзия народов СССР" посвящена творчеству латышского поэта Кнута Скуениекса. Несколько слов о поэте мы попросили сказать политзаключенного историка и журналиста Виктора Калниньша. … На этом мы заканчиваем нашу литературную передачу из лагеря, где начальником майор Анненков. Пишите нам по адресу: Мордовская АССР, станция Потьма, почтовое отделение "Озерный", почтовый ящик ЖХ 385/17-а. Передача была организована по недосмотру администрации. Вел передачу Александр Гинзбург.
Иван Толстой: Это был ярчайший пример немузыкального магнитиздата.
Андрей Гаврилов: Когда вы говорили про запись Ахматовой, я, к сожалению, вспомнил мой посыл о том, что, в отличие от рукописей, магнитные документы, аудио документы часто пропадали. Может быть, сейчас, в эпоху цифровой культуры и интернета, сохраняется значительно больше из того, что производится. Когда я говорил в Петром Трубецким, одним из главных архивариусов или хранителей авторской, бардовской песни сейчас в стране, относительно того, были ли записи, которые пропали навсегда (вот известно, что они были, а теперь их нет), Петр сказал, что, наверное, наоборот, сейчас ситуация такая, что все, что было записано, можно найти в сети. До тех пор пока сеть не рухнет полностью в результате какого-нибудь космического катаклизма, можно будет найти любую запись.
До тех пор пока сеть не рухнет полностью в результате какого-нибудь космического катаклизма, можно будет найти любую запись
Может и так, но я лично с одним человеком перебирал его аудиоархивы, которые у него хранились на антресолях, поскольку он сам в свое время записывал Ахматову. Он приехал к ней, это человек со стороны физиков, они как-то улучшили магнитофон или микрофон, вышли на Анну Андреевну, с ней связались и попросили разрешение к ней приехать, чтобы опробовать качество звука с помощью ее авторского чтения. Приехали к ней, она разговорилась, и они записали целую катушку – домашняя запись Анны Ахматовой. Этой записи найти он не смог, ее нет, она пропала то ли при многочисленных переездах, то ли по какой-то другой причине, но такая запись Ахматовой нам, к сожалению, недоступна.
Пример номер два. Мне рассказывал замечательный ленинградский коллекционер, хранитель записей, звукорежиссер Михаил Кржановский, как однажды он был вызван в Большой дом, для него это ничем страшным не кончилось, с ним провели какую-то дискуссию, объяснили ему как надо себя вести, кого надо записывать, кого не надо, какие записи куда надо давать, какие не надо никуда давать, но, когда он вернулся домой (в то время у него была не такая большая коллекция как потом, но все-таки была), он увидел, что все его пленки размагничены, все до одной, а если не размагничены полностью, то наведены такие помехи, что никакая мелодия, никакая песня, авторское чтение уже не сохранились, воспользоваться ими было невозможно. Судя по всему, это было сделано каким-то прибором за несколько минут, благо квартира маленькая и искать, где хранятся записи, было не нужно, они всегда у него открыто стояли на полках.
Ты умеешь играть на гитаре, ты у родителей слушал записи Козина, вот сиди и играй
И третья история, где я лично был свидетелем кошмарной ситуации. Мне позвонил один мой знакомый, он старше меня был, замечательный гитарист, сказать, что он нашел пленку, о которой мне давно рассказывал. Когда он еще был мальчишкой, но уже неплохим гитаристом, к ним в город приехал Козин и, поскольку никого не было, кто мог бы ему подыграть, вызвали его. Сказали: ты умеешь играть на гитаре, ты у родителей слушал записи Козина, вот сиди и играй. И они отыграли с Козиным целый концерт, который был записан, был записан неплохо, потому что местное радио собиралось из этого что-то делать, потом ничего не состоялось, но пленка была у него, единственная такая пленка, которая существовала в мире.
Я к нему приехал, он меня усадил на кухне: "Водку будешь?" – "Нет, не буду". Он налил себе водки, мне попросил жену приготовить чай. Такой советский зеленый чайник с огромным донышком, на две семьи. И после минут пятнадцати он мне говорит: "Ну, давай! Где пленка-то была? Куда она делась?" И выяснилось, что его жена, которая была не в курсе наших с ним интересов, сняв чайник с плиты, поставила его на единственное плоское место, которое ей бросилось в глаза, на какую-то коробку, которая лежала на столе. Внутри коробки была пленка с записью Козина и Сергея Орехова. Как вы понимаете, от этой пленки не осталось ничего.
Тут самое время обратиться к нашим слушателям, особенно старшего поколения. Если у вас остались какие-то пленки и вы не уверены, что они уже переведены в цифровой вид, не поленитесь, каким-то образом хотя бы перепишите их, попросите кого-нибудь. Может быть, у вас дома лежат уникальные музыкальные или не музыкальные, а просто аудиодокументы.
Иван Толстой: Да, Андрей, все это печальные истории и, к сожалению, они связаны не только с действиями частных людей, не только это истории личного происхождения, но и в учреждениях бывает такая же беспечность, такая же чудовищная случайность, которая приводит к гибели записей. Например, Анна Андреевна Ахматова выступала по ленинградскому телевидению в 1965 году. Где эта запись, где эта пленка, единственное телевизионное выступление Анны Ахматовой? Может быть, я не такой специалист и она выступала еще раз, мне не известно. Может быть, ее записывали западные телестудии, телестанции, какая-то стояла камера в Оксфорде или в Таормине, где она получала свою премию, я не знаю, я таких ее телевыступлений не видел. Хотя сейчас, как говорит ваш знакомый, в интернете, если хоть что-то туда попало, можно найти все, что угодно.
И у нас на Радио Свобода произошла в конце 60-х годов подобная история
Но и у нас на Радио Свобода произошла в конце 60-х годов подобная история, такое же головотяпство. Когда был убит Мартин Лютер Кинг, кто-то из начальников кинулся в нашу аудиобиблиотеку: "Срочно дайте выступление Мартина Лютера Кинга у микрофона Радио Свобода!" Причем в Русской службе фотография сохранилась: он сидит перед микрофоном, на котором написано "RL" – "Rario Liberty". Не "RFE", "Radio Free Europe", которое, в свою очередь, будучи сестринской организацией, писало выдающихся западных деятелей – политиков, деятелей искусства, спортсменов, военных. Но Радио Свобода, которое выступало на русском языке, тоже записывало выдающихся деятелей. И Мартин Лютер Кинг давал интервью Русской службе. И вот когда он был убит, понадобилась эта пленка, но выяснилось, что нет пленочки. Как нет пленочки?! "Ну, мы стерли. Надо было что-то следующее записывать, мы подумали, что, ну все, выступление прошло, больше это никому не интересно". Начальник был готов убить всех, убить себя, он, схватившись за голову, выбежал, уж можно догадаться, с какими криками. И с тех пор, конечно же, в радиобиблиотеке все дублировали, записывали, кто-то уносил себе домой на всякий случай копию – мало ли что случится. Это происходит везде – и рукописи, увы, горят, и пленки, увы, размагничиваются.
В первой части передачи мы говорили о том, как трудно найти хоть какие-то пленки не с музыкой тех лет, а с общественно-политическими темами, литературными чтениями. Но, мир не без добрых людей, а еще ценнее, когда эти добрые люди – профессионалы и знатоки. Для нашего сегодняшнего разговора мы раздобыли пример такого магнитиздата, соединяющего и литературу, и общественно-политическое направление. Речь идет о чтении книги Светланы Аллилуевой на волнах "Би-Би-Си". 1967 год. Давайте сперва послушаем сквозь все помехи того эфира (зато – подлинные помехи) самый кратчайший фрагмент, что называется, для краски.
(Звучит фрагмент книги Светланы Аллилуевой "Двадцать писем к другу")
А теперь я с удовольствием назову имя человека, предоставившего нам эту запись. Это москвич Юрий Иванович Метелкин, создатель уникального и бесценного архива "Старое радио". Юрий Метелкин находит и спасает звуковую культуру, звуковое прошлое, и делает это уже много лет. Вот и мы сегодня пользуемся плодами его бескорыстного труда. Спасибо, Юрий Иванович!
Андрей, чем закончим нашу программу?
Андрей Гаврилов: Закончим мы тем, что магнитиздат всегда был запретным плодом не только для его поклонников, поклонников той или иной музыки, для слушателей, но и для власть имущих. Точно так же как для партийной элиты издавались книги закрытыми тиражами и, наверное, некоторые книги некоторые представители этой элиты даже читали, я имею в виду художественную литературу, а не литературу по специальности, точно так же начальство потихоньку, но слушало запрещенные песни, слушало пленки "неблагонадежных" авторов. Во-первых, потому что нам можно, мы же начальство, во-вторых, потому что интересно, а, в-третьих, потому что там зачастую была правда. Это странно, но это так – странно не то, что была правда, а то, что начальство тоже хотело к этой правде приобщаться. Юлий Черсанович Ким, наш частый соавтор в наших музыкальных передачах, в свое время написал песню под названием "Начальство слушает магнитофон". Песня довольно жесткая, бескомпромиссная, но, в частности, рассказывающая именно о том, о чем мы говорили – что и начальству нужен магнитофон, нужен магнитиздат. Кстати, я не знаю, есть ли рассказ под названием "Начальство читает самиздат", а вот песня "Начальство слушает магнитофон" есть, давайте ей и закончим.
(Звучит песня Юлия Кима)
