Первые 40 лет моей жизни прошли в России, точнее, в Союзе (как теперь сокращённо называют тогдашнюю страну, чтобы избежать скомпрометировавшего себя слова "советский"). Там мне приходилось довольно часто подъезжать к большим городам на поездах и автобусах: к Москве, Калинину (Твери), к Пскову и Новгороду, к Суздалю, к Киеву. Ну и, конечно, особенно часто – к родному Питеру по железной дороге, причем с разных сторон: к Балтийскому вокзалу, Витебскому, Московскому и Финляндскому.
Подъезды ко всем большим городам были запущенными и захламленными, как прихожие в коммунальных квартирах. Бесконечные склады, завалы кирпичей, строительного мусора, металлолома; изредка мелькали огороды за заборами, сварганенными из ржавых железных кроватей. И среди всего этого – небольшие домики (вероятно, путевых обходчиков), которые пышной клумбой или цветущим кустом трогательно демонстрировали свою непричастность к окружающему неустройству. Меня это неустройство всегда огорчало, но не ужасало так, как ужаснуло в Америке, – видимо, собственная грязь не вызывает такой брезгливости, как чужая. Не столько даже грязь, сколько запустенье и уродство.
Первое пугающее впечатление мелькнуло в Нью-Йорке в первый же день эмиграции, в день прибытия из Вены, точнее, в ночь прибытия. Нас вёз из аэропорта на своей машине питерский приятель – фотограф Лев Поляков. Не знаю, чем он руководствовался, выбирая маршрут, но первое, что я увидела при тусклом ночном освещении, – известную по литературе угрюмую эстакаду надземки и под ней пустые уродливые улицы с летящим вдоль них бумажным сором. Я сказала Полякову: "Лёвка, ты – фотограф! Как ты мог везти нас по таким уродливым местам?" Лёва обернулся и сказал удивлённо: "Да-а? А я так всё это люблю!" Как Америка меняет вкусы! Ведь Лёва жил на углу Невского и Литейного!
Подъезды к Детройту в 1980 году были самыми уродливыми из всех виденных мной подъездов к большим городам
Наутро я проснулась в другом Нью-Йорке – как Белоснежка в голливудском мультике после страшной ночи в лесу. Город, правда, не был ни живописен, ни спокоен, но он был по-своему красив, не по-человечески высок и напряжённо деятелен. На его улицах ты, казалось, слышал, как невидимые часы отбивают твое время: торопись, торопись, беги, живи... Нервный город.
Зато мичиганский городок Энн Арбор, в котором мы поселились, был совершенно по моему вкусу: уютный, деятельный, но не суетливый, с огромным университетом (построенным в начале XX века и притворявшимся средневековым), с цивилизованными, сдержанно приветливыми жителями. Американская университетская провинция была очаровательной. Но иногда, по привычке, меня ещё тянуло в большой город. Ближайшим был Детройт – столица американского автомобилестроения (то есть в 1980 году – уже бывшая столица). Лет за 20 до этого машиностроение ушло из Детройта – на юг страны, в Канаду и в страны так называемого третьего мира – туда, где можно купить труд по дешёвке.
В 1980 году в нашей семье водил машину только мой муж – Игорь Ефимов, и мне никак не удавалось соблазнить его на бесцельное путешествие в малоизвестный город. Даже детройтская картинная галерея, про которую сказал кто-то из знакомых, не казалась достаточным поводом – что уж такого может быть в провинциальном музее? Галерея даже не называлась музеем, а подозрительно – Институтом искусств (Detroit Institute of Art). Наконец Игорь – заядлый бриджист – нашел и для себя цель путешествия – его пригласили на турнир по бриджу в пригороде Детройта. Мы изучили карту. Решено было так: он завозит меня в Детройт – в торговый молл-гигант Renaissance Center, мы находим там удобное место встречи, я иду пешком по улице Вудворд-авеню в музей (по карте мы определили, что всё это близко), а он едет искать Бридж-клуб. Перед самым отъездом Фрэд Моди – наш сотрудник по издательству "Ардис", сдержанный и молчаливый человек – осторожно предупредил нас: "Детройт сейчас в упадке". Ну, в упадке так в упадке.
Подъезды к Детройту в 1980 году были самыми уродливыми из всех виденных мной подъездов к большим городам (позже я поняла, что Джерси Сити мог с ним поспорить). Ну, склады и пакгаузы – само собой, но особенно были уродливы автомобильные кладбища и какие-то заброшенного вида гигантские стоянки. Их огораживали проволочные сетки, облепленные прибитым ветром бумажным сором – как в фильме Вайды "Пепел и Алмаз", а поверху эти сетки были ещё обтянуты мотками колючей проволоки. Над дорогой (или улицей), по которой мы въезжали в город, не было видно неба из-за путаницы электропроводов и кабелей, которые все шли поверху и прикреплялись к старого вида, иногда опасно покосившимся, столбам. Всё это удручающе напомнило мне войну – Вторую мировую.
Мы с тяжёлым чувством ехали по этой улице, как вдруг, словно из-под земли (точнее – из-под куч автомобильного лома), выросла сверкающая металлом и стеклом розетка из четырёх высотных башен. Они окружали пятую, центральную, – вдвое выше остальных. Это и был символ возрождения – "Ренессансный центр", выстроенный за три года до нашего туда приезда – в 1977-м. Внутри мы попали в необъятный торговый молл, ещё не до конца заполненный магазинами и ресторанами, со многими пустыми помещениями, и потому выглядевший недоделанным и заброшенным. Мы выбрали легко запоминающееся место (пустой коридор между двумя модными магазинами), где договорились встретиться через четыре часа. Я еще раз посмотрела карту города, и мы разошлись: Игорь – к машине, а я – в задрипанный скверик на круглой площади, от которой отходила, судя по карте, улица Вудворд-авеню. Я вышла на эту авеню и остановилась как вкопанная.
Это было так похоже на Ленинград 1944 года, что у меня вырвался стон
Только в этот момент я поняла, что значило сдержанное выражение нашего Фрэда – "Детройт сейчас в упадке". Передо мной уходила вдаль широкая улица, по которой густым потоком неслись автомобили. Но по обеим сторонам этой улицы стояли не здания, а пустые остовы зданий – многоэтажных, в прошлом очевидно красивых, а сейчас выгоревших изнутри, с выбитыми окнами и обвалившимися крышами – как после бомбардировки. Это было так похоже на Ленинград 1944 года, что у меня вырвался стон. Услышать его было некому. Если не считать безостановочно летящих машин, улица была безжизненна. Сколько хватал глаз, на ее тротуарах, кое-где поросших по щелям травой, не было видно ни души. Я встала перед выбором: идти в город, по-военному разрушенный в мирное время, или торчать четыре часа в унылом "Центре возрождения" (особенно унылом, если тебе там нечего потратить). Я выбрала город.
Я решила, что если я пойду быстрым шагом, то, наверное, скоро миную эту, так загадочно выгоревшую, часть улицы. Торопливо идя вдоль разбитых домов, я вскоре заметила, что их подвальные этажи кое-где целы и даже обитаемы. Из подвальных дверей изредка выкарабкивались мне навстречу призраки разной расовой принадлежности, осоловело оглядывали меня и брели куда-то, словно наугад. Сначала я шарахалась от них, но потом поняла, что они смотрят не на меня, а сквозь меня. Правда, один раз прямо передо мной вылез молодой чернокожий подвальный обитатель, улыбаясь и пошатываясь, подошёл ко мне, одним пальцем легонько потрогал меня за плечо и с подчёркнутой галантностью пропустил вперед. При этом его так шатнуло, что он чуть не улетел обратно в подвал.
Пройдя, по моим прикидкам, больше километра, я устала и сбавила шаг. Разруха всё не кончалась, нормальных прохожих всё не появлялось, с проезжей части всё так же доносился ровный гул машин, которые неслись по Вудворд-авеню с шоссейной, а не с уличной скоростью. В какой-то момент у меня появился соблазн посигналить и напроситься в пассажиры. Но машины шли мне навстречу, и потом, они так неслись, что казалось, будто водители боялись даже замедлиться, не то что остановиться в этом месте. А если бы кто-то и остановился, то, услышав мой зачаточный английский, захлопнул бы, наверное, дверцу и в ужасе помчался дальше.
Мне стало казаться, что я так и буду весь день идти по этой изничтоженной улице. А потом ведь – назад... И тут я увидела отходящий вправо переулок, в котором теплилась жизнь. Там стояли домики – бедные, но целые, не разрушенные. Некоторые были явно заброшены – лужайки заросли сорняками. Другие имели жилой вид. Переулок был пуст. Вдруг, на мое счастье, из одного домика вышла худенькая чернокожая старушка и двинулась в моем направлении, медленно переступая с помощью ходунка. Я бросилась к ней навстречу и, как могла, с помощью жестов, спросила, есть ли на Вудворд-авеню музей. Старушка смотрела, явно не понимая. Тогда я сказала: "Институт искусств?" Тут старушка приветливо закивала и показала рукой, что я шла в правильном направлении. "Далеко?" Старушка отрицательно покачала головой и сказала: "Одна миля". Когда я уже уходила, сердечно поблагодарив мою спасительницу, она вдруг спросила, очень чётко:
– А где ваша машина?
Я ответила, что у меня нет машины. Старушка внимательно посмотрела на меня и сказала тоном, каким провожают в последний путь: "Have a nice walk".
Детройт стал в 1970-х символом неудачи, а был, ещё в 1950-х, символом Америки, кузницей успеха
Пройдя без особых приключений последнюю милю по кинематографической разрухе, я увидела перед собой мираж. Заросший сорной травой щелястый тротуар упёрся в ухоженную, ярко-зелёную лужайку перед беломраморным дворцом в неоклассическом стиле. На лужайке сидел лицом ко мне Мыслитель Родена.
Детройт – город-символ. Стал (в 1970-х годах) – символом неудачи, а был (ещё в 1950-х) – символом Америки, кузницей успеха. Его называли "арсеналом демократии", потому что во время Второй мировой войны там изготавливался весь военный транспорт. Да уже с конца 1920-х годов слово Детройт было наполнено смыслом, понятным каждому американцу. Он был городом Фордов и Доджей, центром автомобилестроения и центром холодильной промышленности. Журналист ЛеДафф, автор книги "Детройт. Вскрытие" писал об этом городе:
"Он был родиной массового производства, первым городом массового внедрения кредита. Он был городом высокооплачиваемых рабочих, городом, где складывались отношения между промышленниками и профсоюзами. Он был самым богатым городом Америки. В нём создавалось то, что назвали американским образом жизни".
Причин падения Детройта много, они путаные, а их интерпретация часто зависит от политических и социальных мнений интерпретатора. Например, по поводу перемещения автомобилестроения на юг и за границу есть, по меньшей мере, два мнения: первое – что профсоюзные боссы Детройта требовали от промышленников выполнения невыполнимых условий и те нашли боссов посговорчивей – в Джорджии и Канаде (то есть виноваты профсоюзы). Второе мнение – что руководители автомобильных компаний не сумели угнаться за японцами и немцами и были побеждены в конкурентной борьбе (то есть виноваты капиталисты). Были и другие причины – расовые, но о них – позже.
Детройтский "Институт искусств", которым увенчалась гротескная Вудворд-авеню, оказался не просто музеем, но музеем шедевров. К сожалению, меня тревожила перспектива возвращения по выгоревшей улице, я торопилась и потому осмотрела только залы старых европейских мастеров. И чьи же картины там висели? Беллини, Кранах Старший, завораживающий портрет мужчины в красном тюрбане Ван Эйка, Рубенс, Дюрер, "Свадебные танцы" Брейгеля Старшего, Рембрандт, Веласкес, Терборх... Словом, как говорят американцы, "You name it, you have it". Собрание детройтского "Института искусств" составилось когда-то из больших частных коллекций и дорогих подношений семейств Доджей и Фордов. За историю галереи (начавшуюся в 1927 году) её финансовая ситуация взлетала и рушилась вместе с финансовой ситуацией города. Однажды она даже была на грани распродажи... Но тогда, в 1980 году, я ещё ничего этого не знала.
Ошеломительное впечатление от "провинциального" музея помогло мне бодро преодолеть тернистый путь назад по Вудворд-авеню, и за 15 минут до назначенного срока я снова была в задрипанном садике на круглой площади перед Ренессансным центром. Я присела на скамейку передохнуть и огляделась. Деревца круглого сквера были так покрыты пылью, что производили впечатление искусственных. Окаймляли садик огрызки кустов неопределимого сорта. Но скамеек было много, и почти на каждой кто-нибудь сидел – одни только мужчины, не сильно отличавшиеся от подвальных обитателей Вудворд-авеню. Сверкавший за спиной Ренессансный центр теперь показался мне ещё более неуместным.
Я отдохнула и собралась идти в молл на место встречи с Игорем, как вдруг, со стороны Вудворд-авеню раздался истерический вой полицейских машин, и сразу три из них выскочили из общего потока и стали окружать садик. Дальше всё произошло быстро: одни обитатели садика бросились наутёк, другие молниеносно нырнули в узкие щели между скамейками и кустами. Я одна осталась сидеть, примёрзнув к своей скамейке. Через секунду, еще на ходу, из машин выскочили человек шесть полицейских и, громко хрипя своими воки-токи, грузно побежали через садик. Я подумала, что если полицейские и меня заметут, мне плохо придётся – у меня с собой нет никаких документов – в начале моей жизни в Америке я всегда оставляла их дома из страха потерять. Но полицейские не обратили на меня ни малейшего внимания. Они вытащили из кустов одних, догнали других, всех распихали по машинам и умчались. Я решила, что на сегодня с меня хватит приключений, и заспешила в Ренессансный центр. Но оказалось – не мне решать.
Я решила, что на сегодня с меня хватит приключений. Но оказалось – не мне решать
Игоря на месте встречи не было, хотя он вообще человек точный. Не было его и через пятнадцать минут, и через двадцать, и через полчаса. Страшно нервничая, я маялась в пустом, глухом коридоре. Дома мы оставили шестилетнюю Наташу и 90-летнюю бабушку – под присмотром друг друга. Такси я взять не могла – все деньги были у Игоря. Когда прошёл час после назначенного времени, я, воображая все возможные ужасы, решила позвонить в Энн Арбор нашим работодателям и друзьям Профферам и попросить помощи. Мобильных телефонов ещё не было в помине, и я нашла телефон-автомат. Набрав с трудом нужное количество 25-центовиков, я сняла трубку, услышала голос оператора и кое-как объяснила, что мне нужно позвонить по такому-то номеру в Энн Арбор. Оператор – молодой мужчина – начал объяснять, что я должна сделать, но я не могла понять его объяснения. Загвоздка была в том, что я ещё не знала английского слова to dial– набирать номер. После пяти минут бесполезных переговоров, окончательно отчаявшись, я услышала знакомое слово receiver– телефонная трубка, и в идиотической надежде спросила: "Я должна повесить трубку?", и оператор сказал устало: "Мэм, это лучшее, что вы можете сделать". Я поняла, что пора идти в полицию, но откладывала этот поход сперва на 15 минут, потом еще на 10... Через полтора часа после назначенного срока Игорь, которого задержала дорожная пробка, появился наконец, взмыленный, в конце коридора. Сначала я приняла его за мираж – второй в этот день.
Грэйшит – место, где жители даже не тратят времени на вызов полиции, а полиция в качестве ответной любезности не тратит времени на то, чтобы туда приезжать
Вечером по телефону я описала Эллендее Проффер свои детройтские приключения. На следующее утро в издательстве насмешник Карл сказал:
– Сегодняшнюю местную газету никто не читал? Там на первой странице сообщение: "Вчера в Детройте видели белую женщину, которая шла пешком по Вудворд-авеню".
Я не могла взять в толк, почему огромная, богатая страна смиряется с тем, что в самом ее сердце 20 лет стоит в разрухе большой, некогда славный город. Почему его не восстанавливают, не спасают?! Никто из окружающих не мог этого объяснить, твердили только, что в Америке всегда что-то расцветает, а что-то приходит в упадок. Правильно, но не до такой же степени!.. Мне хотелось узнать побольше об этом ужасном феномене, но эмигрантская жизнь потащила меня вперёд, и мне стало не до Детройта.
Прошло много лет – двадцать пять. В 2005 году, работая в редакции Радио Свобода, я по долгу службы прочитывала и проглядывала много американских газет. И однажды увидела заметку, автор которой с горечью описывал точно такой Детройт, который я видела в 1980 году. Я даже подумала, что по ошибке схватила старую газету. Но нет, газета была сегодняшней, 2005 года. Получалось, что Детройт находится в разрухе уже 40 лет!
Как раз летом 2005 года мы поехали в отпуск в Германию. Поводом было приглашение, полученное Игорем от профессора-слависта – на этот раз Страсбургского университета. Профессор преподавал во Франции – в одном шаге от границы с Германией, а жил в Германии – в одном шаге от границы с Францией, в городе Штутгарте. Там он и снял нам квартиру в центре города.
Штутгарт – это немецкий Детройт, вернее наоборот, конечно: Детройт – это американский Штутгарт – старинный город, который появился на свет в 10-м веке. (Хотя, между прочим, Детройт тоже не мальчик, он чуть постарше Петербурга – в 2001 году ему исполнилось 300 лет). Оба города – Детройт и Штутгарт – стали центрами автомобилестроения в своих странах. Только Штутгарт начал лет на 30 раньше Детройта, с маленьких мастерских Карла Бенца и Готтлиба Даймлера. Поэтому Штутгарт называют "колыбелью автомобиля". В 1920-е годы он уже был "столицей" автомобилестроения, там размещались заводы "Даймлер-Бенц" и "Порше". В 1938 году там был собран первый фольксваген (в переводе с немецкого – "народный автомобиль"). Фольксваген – крестник Адольфа Гитлера (это была его идея – создать компактную и дешёвую машину вроде американского форда).
Фольксваген – крестник Адольфа Гитлера
В 1939 году роскошный отель "Зильбер" в Штутгарте заняло гестапо, и прямо там пытали и убивали "политических". Потом сожгли синагогу. Всё мужское еврейское население города было отправлено в Дахау, где из тысячи человек выжили 18. Автозаводы города, естественно, начали работать на армию.
Союзная авиация бомбила Штутгарт с начала войны, но сперва довольно безуспешно – в городе была организована мощная зенитная оборона. Кроме того, во время налётов специальные устройства создавали над Штутгартом густой искусственный туман, так что видимость у пилотов была нулевая. Плюс Люфтваффе. Англичане и американцы потеряли там несколько сотен самолётов. Но в 1943 году, с началом полномасштабного наступления Красной армии, бОльшая часть штутгартского гарнизона была отправлена на Восточный фронт. После этого начались массированные налёты союзной авиации. Самая мощная бомбардировка была 24 сентября 1944 года – 184 тысячи бомб, 75 из них – мегабомбы. Они вызвали эффект Дрездена – firestorm – огненную бурю. Некоторые жилые кварталы были спасены холмами, на которых (и между которыми) живописно раскинулся Штутгарт. Но центр был практически снесён с лица земли. В общем, за войну полгорода было разрушено и половина населения погибла.
В апреле 45-го Штутгарт был взят американцами и французами. По настоянию Де Голля в городе расположились французские гарнизоны. Французы были оккупантами не жестокими и не мстительными, но в городе (если верить американской Wikipedia) было зарегистрировано 1400 случаев изнасилования (это только зарегистрировано).
В 1946-м, при содействии плана Маршалла начался Wirtschaftwunder – немецкое экономическое чудо – стремительное восстановление Германии, в том числе и Штутгарта с его автозаводами.
Какой Штутгарт увидели мы весной 2005 года? Да уж не такой, как Детройт
Какой Штутгарт увидели мы весной 2005 года? Да уж не такой, как Детройт. Первый послевоенный бургомистр города, несмотря на протесты старожилов, снёс все руины и выстроил центр Штутгарта заново. Восстановлены по старым чертежам только несколько зданий, в том числе Новый королевский дворец на площади Шлоссплатц. Город получился просторным, с большими садами, фонтанами и с занятной смесью новостроя со средневековьем. Только на лужайке перед восстановленным Новым королевским дворцом оставлен кусок разбомблённой стены, обнесенный красивой оградой – как напоминание.
В 2005 году в Штутгарте размещались штаб-квартиры нескольких немецких авто-концернов и роскошный автомобильный музей Порше. На Кёнигштрассе – центральном променаде города – толпы туристов кочевали по магазинам самых модных европейских и американских фирм. Туристов приезжало неожиданно много – не столько, по-моему, ради самого города, сколько оттого, что Штутгарт находится часах в полутора езды от разных знаменитых мест: Шварцвальда, Баден-Бадена, университетского Гейдельберга, не тронутого войной и оставшегося почти таким, как при Гёте.
Как-то вечером, нагулявшись по Штутгарту, мы зашли посидеть в открытую пивную – Биргартен. Народу было полно, много молодёжи, все сидели компаниями за длинными столами, расставленными между деревьями городского сквера. Вдали сиял подсветкой Королевский дворец, доносилась музыка, вокруг раздавалась громкая немецкая речь... И я вспомнила детройтскую Вудворд-авеню – с горькой обидой. Послушайте, на чьей стороне была победа-то во Второй мировой?!..
Через два года, зимой 2007-го журналист Чарли ЛеДафф – многолетний корреспондент газеты "Нью-Йорк таймс" и уроженец Детройта – неожиданно уволился из самого престижного печатного органа страны, вернулся в свой родной город и устроился на работу в зачуханную газету "Детройт Ньюс". Нестандартный поступок нестандартного человека. Сам о себе ЛеДафф так написал:
"Я вырос в Детройте, но уехал оттуда 20 лет назад – в поисках любой работы за исключением двух смертоносных: работы на химических заводах и работы в винных магазинах. Я объездил Азию, Европу и даже по краю Арктику, поработал кровельщиком, упаковщиком на консервных заводах, подсобником и, наконец, выбрал себе самую естественную профессию для человека, не обладающего никакими талантами. Журналистику".
Заметно преуспев на этом бесталанном поприще и даже получив Пулитцеровскую премию, Чарли ЛеДафф возвращается в Детройт, собирает материал и пишет книгу "Детройт. Вскрытие". Вот характерная сцена из этой книги:
Всегда вставай так, чтобы колонка была за спиной, а глаза оглядывали горизонт
"Я подъехал к заправочной станции на улице Грэйшит. Это была первая ошибка. Грэйшит – место, где жители даже не тратят времени на вызов полиции, а полиция в качестве ответной любезности не тратит времени на то, чтобы туда приезжать. Название этой улицы произносят так, чтобы отчетливо слышался ее истинный смысл – Грэй-шит (Серое говно). Эта улица – главная транспортная артерия между центром Детройта и восточными пригородами – шестиполосная. Но сейчас на ней – ни одной машины, ни одного автобуса, только облака пара из канализационных люков. Я заплатил 10 долларов арабу, сидевшему за пуленепробиваемым стеклом, и стал накачивать в машину бензин. Парень появился из серости улицы Грэй-шит. Я заметил его, только когда он оказался перед моим передним бампером. Вторая ошибка. Всегда вставай так, чтобы колонка была за спиной, а глаза оглядывали горизонт. "Закурить не найдется, my man?" – спросил парень дружелюбно. Я дал ему сигарету. Он заложил ее за ухо и спросил, нет ли у меня лишней мелочи, – уже не так дружелюбно. Я ответил, что истратил последние на бензин. "Гони деньги, сволочь!" – это уже скомандовал второй парень, незаметно материализовавшийся у заднего бампера. Я сказал: "Сейчас посмотрю – может, осталось в бардачке".
В бардачке лежал девятимиллиметровый пистолет, который почти насильно всучил мне один опытный коллега. Ещё утром я над ним потешался: "Пистолет у журналиста?! Даже военные корреспонденты не таскают при себе пистолеты!". На что мой коллега сказал: "А ты много видел военных корреспондентов, которые бывали в Детройте?" Как только я достал пистолет, оба парня отступили обратно в серый туман. Араб, смерив взглядом мои галстук и жилет, сказал из-за своего пуленепробиваемого стекла: "Не хочу показаться любопытным, но какого хрена белый парнишка вроде тебя заправляется бензином на улице вроде Грэй-шит?"
Детройт всегда был городом индустриальным, расово перемешанным и набитым иммигрантами – ирландскими и немецкими рабочими. Уже с середины 19-го века это был чёрно-белый рабочий город. И за его историю там произошли три мощные вспышки сперва явного расизма, а потом, я бы сказала, взаимной нетерпимости. Степень ярости шла по нарастающей. Все три раза город горел. На его городском гербе – пророческая надпись: "Мы надеемся на лучшее будущее. Оно восстанет из пепла".
Первая вспышка расизма в Детройте кажется особенно нелепой, потому что произошла 6 марта 1863 года – в разгар Гражданской войны за отмену рабства и за права чернокожих американцев (афроамериканцев, как теперь принято говорить). Тремя днями раньше в городе был объявлен обязательный военный призыв (в армию Севера) для всех белых мужчин: семейных – в возрасте до 35 лет, холостых – до 45. Очевидно, не все белые рвались в армию. Иммигранты – меньше всех. А тут еще такая деталь – мужчины-афроамериканцы призыву не подлежали. На них и вылилась ярость, спровоцированная "дежурным" слухом об изнасиловании белой девушки черным мужчиной (в реальности им оказался латиноамериканец с индейскими кровями). Во время беспорядков были убиты два человека – один чёрный и один белый. Десятки чёрных мужчин были избиты, и сожжено 35 домов в чёрных районах.
Вторая вспышка – через 80 лет. Но тоже во время войны – Второй мировой. С началом войны в Детройт – город, начавший работать на армию, – хлынули безработные со всей страны. За два года население Детройта выросло на 250 тысяч! В городе шла яростная борьба за рабочие места и дешёвое жильё. Ситуация становилась настолько нервной, что в журнале "Лайф" появилась заметка: "...В Детройте слишком многие рабочие в отчаянной ситуации. Они разделены на национальные и расовые группы, которые воюют друг против друга с бОльшей энергией, чем против Гитлера. Детройт – бомба, которая способна взорвать или Гитлера, или Соединённые Штаты".
Детройт – бомба, которая способна взорвать или Гитлера, или Соединённые Штаты
Взрыв произошел 20 июня 1943 года и начался с потасовки двух подростковых банд (черной и белой) на мосту через реку Детройт. Взрослых спровоцировали, как всегда, слухи: белых – дежурный слух об изнасиловании, чёрных – слух о том, что белые подростки сбросили с моста чёрную женщину с ребёнком. Оба слуха – ложные. Драки, поджоги и убийства продолжались три дня и были остановлены только прибытием военных подразделений. Убито 34 человека (25 чёрных и 9 белых), ранено 675. Один след этого события остался в городе надолго – памятная доска белому врачу, который пошел по срочному вызову в чёрный район, хотя полицейские предупредили его об опасности. Его забили до смерти. Звали доктора Джозеф де Хоратис. Доска поставлена на углу той самой Грэйшит-стрит, на которой через 60 лет заправлялся бензином под защитой пистолета журналист Чарли ЛеДафф.
Оба описанных бунта были прелюдией к третьему, катастрофическому, произошедшему 23 июля 1967 года и до некоторой степени определившему судьбу города. Его называют Бунтом 12-й улицы. Опять, заметим, был разгар войны – Вьетнамской. Но на этот раз расовое напряжение в городе объяснялось не столько даже войной и экономикой, сколько недовольством афроамериканцев своим социальным статусом, сегрегацией, отверженностью. Известный американский философ и экономист – афроамериканец Томас Соуэл – писал о катастрофе 1967 года: "Накануне бунта чёрное население Детройта по числу домовладельцев было на первом месте в Америке. А уровень безработицы среди них (3,4 процента) был самым низким по стране". В американской Wikipedia приводятся такие сведения: "Взгляды на бунт 1967 года весьма различны у белых и у чёрных комментаторов, но все они упоминают, что в городе был силён "чёрный национализм". Позже споры сводились к тому, кто больше разжигал расовое разъединение: белые или чёрные". (Добавлю, что по этому поводу мнения и до сих пор расходятся).
В ночь на 23 июля 1967 года в Детройте полиция устроила облаву на нелегальный ночной бар "Слепая свинья"
В ночь на 23 июля 1967 года в Детройте полиция устроила облаву на нелегальный ночной бар "Слепая свинья", на 12-й улице. В ту ночь там шло гулянье по случаю возвращения из Вьетнама двух солдат-афроамериканцев. Полицейские – их было четверо – объявили, что всех задерживают, и вызвали патрульные машины. Но те не успели доехать. Интересно, что несмотря на начавшийся хаос, зафиксировано имя первого подначника – разбившего бутылку о голову полицейского. Это был сын менеджера бара с именем, как у английского лорда, – William Walter Scott III.
Толпа начала наступление, полиция бежала. Затем последовали грабежи и поджоги магазинов. По воспоминаниям очевидцев, настроение в толпе было карнавальным, тем не менее, пожарникам не давали тушить пожары. 134 пожарных были ранены, двое убиты. Бунт перекинулся на соседние районы. Роковую роль сыграли снайперы – не только потому, что меткими выстрелами "снимали" полицейских и прибывших национальных гвардейцев, но и потому, что вызывали ответный огонь – не такой прицельный. Толпа вооружалась: за пять дней бунта было украдено 2,5 тысячи ружей и 40 пистолетов. В бунте, мятеже, восстании (не знаю, как точнее назвать) активно участвовало не менее 10 000 человек, а пассивно – не менее 100 000. В Детройт были введены пехотные войска и танки.
Трагическими результатами бунта были: 43 убитых, 1189 раненых и 2 тысячи(!) сожжённых домов. Что же касается результатов политических и моральных, то вот что писал тогдашний детройтский чиновник Мэл Равитц:
Трагическими результатами бунта были: 43 убитых, 1189 раненых и 2 тысячи(!) сожжённых домов
"Бунт вселил страх в белых и воинственный дух в чёрных. И у тех, и у других прибавилось экстремистов. Для чёрных бунт в некотором смысле был победным: их сообщество получило больше внимания, в их бизнесы хлынули городские и штатные деньги".
Но эта победа (если ее действительно таковой считали) оказалась пагубной для города в целом, потому что напуганные белые жители начали тысячами уезжать из Детройта – в основном в пригороды. И не только белые, но и афроамериканцы среднего класса. Через 5 лет после бунта экономист Томас Соуэл писал:
"Бунт вспыхнул не от отчаяния. Бунт привёл к отчаянию. Сейчас в Детройте осталась половина населения. И та половина, которая бежала, была самой продуктивной его частью".
Детройт – как с размахом сгорел, так с размахом и восстал из пепла
Непредвиденное и стремительное исчезновение из города белых жителей получило название White flight – белый побег. В 1968 году из города уехало 80 тысяч белых, в 69-м еще 46 тысяч. Первый детройтский мэр-афроамериканец Колеман Янг, понимавший пагубные последствия бунта и исхода белых, тем не менее, сам приложил руку к этому исходу. В книге "Детройт. Вскрытие" Чарли ЛеДафф пишет: "При вступлении в должность в 1972 году мэр Янг произнёс такую речь, после которой из города убежали последние белые". Итак, в пригороды переехало большинство крупных и средних бизнесов с их рабочими местами и, главное, туда перенаправились налоги. Из белых жителей в городе остались только самые малоимущие. Детройт начал беднеть.
И всё же трудно объяснить полное обнищание города только бегством белых. Какие ещё факторы сыграли разрушительную роль? Что превратило Детройт в город, описанный Чарли ЛеДаффом в его книге. Цитирую:
"Детройт – полумёртвый, опасный город заброшенных фабрик, оставленных домов и забытых людей; музей высотных зданий-призраков. Есть одно, на берегу, через пустые проёмы его огромных окон в ясную погоду видна Канада. Пустыри достигли размеров Манхэттена. Город, который был самым богатым, стал самым бедным. Дети приносят с собой в школу туалетную бумагу. Учителя – без авторучек. Полицейские – без машин. В среднем по стране американцы ждут полицию 11 минут, в Детройте – час. Половина уличных фонарей не горит. Часть пожарных депо закрыта. Из тех, что остались, администрация вывезла и продала медные шесты, по которым пожарники слетали по тревоге. Да и многие сигналы тревоги не работают. У пожарных рваные сапоги и оплавленные шлемы. Между тем, город горит часто, особенно зимой – когда банды подростков поджигают пустые дома, чтобы согреться или развлечься. Пожар – дешевле билета в кино. Да и кинотеатров почти нет. Детройт умирает. Умирает индустриальное сердце Америки у всех на глазах".
Книга Чарли ЛеДаффа, которую не назовешь иначе, как душераздирающей, вышла в 2013 году. Не знаю, она ли сыграла роль последней капли, но только в том же 2013 году на первых страницах газет появились огромные заголовки "Город Детройт объявил банкротство". Только тогда все головы повернулись в ту сторону. Только тогда стали во всеуслышание разбирать причины. Только тогда я получила наконец убедительный повод сделать радиопередачу о Детройте. И вот какую "хронику событий" восстановил для меня профессор Стэнфорда, в прошлом экономический советник губернатора Калифорнии, Дэвид Крэйн:
"В 1958 году автомобилестроение ушло из Детройта. Половина рабочих оказалась на улице. Но богатый город со щедрым мэром обеспечил безработных бесплатными медициной, бензином, квартплатой плюс еженедельно по 10 долларов на еду для взрослого, по 5 – на ребёнка. Слух о таких молочных реках и кисельных берегах разлетелся по стране. Безработные – поляки и ирландцы из больших городов, афроамериканцы из Миссисипи – забили все товарняки, идущие к Детройту. (Если бы не они, сейчас население города было бы еще меньше. Оно и так упало с 2 миллионов до 700 тысяч). Щедрых администраторов с триумфом переизбирали, поэтому многие последующие мэры продолжали ту же политику. Они обещали пенсии, медицинские страховки, и, чтобы выполнить свои обещания, тратили на это все городские доходы. На поддержание городского хозяйства ничего не оставалось. Город стал одалживать деньги у банков, проценты росли... Понимаете, в подобных критических ситуациях дело почти всегда упирается в качество руководства. Такие политики, как в Детройте, не обязательно, как говорится, "плохие парни", но они или близорукие, или безответственные администраторы. Они увидели, как легко стать популярными, давая обещания, за которые будут расплачиваться другие – те, кто придёт после них".
Среди портретов детройтских политиков, набросанных Чарли ЛеДаффом в книге "Детройт. Вскрытие", – череда салтыково-щедринских персонажей. Один из самых запоминающихся – циничный, умный и опасный советник предпоследнего мэра – по имени Монго. Он говорил журналисту: "Белые взяли пригороды и всё остальное. Черные взяли город, но они в конфликте с самими собой. Профит достаётся тому, кто всё это понимает".
Мэр Куамэ Килпатрик, управлявший Детройтом с 2002-го по 2008-й, в конце своего срока уже находился под судом за уголовные преступления, включая рэкет. Об этом мэре ЛеДафф пишет в своей книге, "Мэр и его жена разъезжали по самому бедному городу в двух самых дорогих автомобилях".
Одна из красочных фигур в гибнущем Детройте – проповедник по прозвищу "Мессия в норковом манто". Он вещал по местному телевидению с позолоченного трона и с бриллиантовой серьгой в левом ухе, которым он слышал Бога. Обещал, что в 2000 году все станут бессмертными, и публично требовал от женщин внешней привлекательности. Его популярность увяла после того, как он был уличён в попытке гомосексуальной связи с полицейским. Умер, не дожив до проверки своих предсказаний.
В администрации Детройта попадались и мошенники, и воры, и даже одна хулиганка – советник мэра Моника Конъерс, – тоже в конце концов попавшая под суд и приговорённая к тюремному заключению. Детройт стал ещё и столицей административных скандалов.
Профессору-экономисту Крейну в 2013 году я задала наконец мучивший меня вопрос: как могла огромная богатая страна безучастно смотреть на разорение целого города с семисоттысячным населением? И Крэйн ответил:
"Совсем не безучастно. Только не забывайте, что у нас самоуправление штатов. Если один штат безо всяких наводнений, ураганов и землетрясений погружается в бедность – как Мичиган с Детройтом в начале 70-х, – то штат Нью-Йорк не будет считать это своей проблемой. А если бы федеральное правительство отпустило средства Детройту, оно бы отняло их у других. Это как оказывать помощь только тем сыновьям, которые растратились или проигрались".
Я возразила, что в Детройте была особая ситуация, из него ушла целая огромная промышленная отрасль. Крейн напомнил, что в такой же ситуации оказались многие города – например, Питтсбург в штате Пенсильвания, который лишился сталелитейной промышленности. И тут я вспомнила свою поездку в Питтсбург – тоже через 20 лет после тамошней промышленной катастрофы. Об этом – коротенькое отступление.
В Питтсбург мы поехали, чтобы навестить знакомую, которой в тамошней университетской больнице успешно сделали пересадку печени. После операции она с семьёй переехала жить в Питтсбург, чтобы быть под наблюдением своего спасителя – хирурга, который её оперировал.
Питтсбург – один из самых красиво расположенных городов Америки. Cтоит на слиянии трёх рек (Огайо, Аллегени и Мононгахила), чьи названия приводят на память поэмы Лонгфелло и романы Фенимора Купера. Даунтаун высится между двумя реками на мысу, который называется Золотой треугольник. Если смотреть на него с противоположных холмов на закате, зрелище абсолютно завораживающее – американский вариант картины "Над вечным покоем". Сам город уютно карабкается по многим холмам разной высоты (от 200 до 400 метров над уровнем моря), поэтому в городе – 712 уличных лестниц. Их официальное название – Steps of Pittsburg – Питтсбургские ступени. Кто-то сказал, что в питтсбургском горсовете есть даже Департамент лестниц. Оказалось – преувеличение, но должность инспектора лестниц действительно есть.
Питтсбург вдвое меньше Детройта, поэтому управлять им, наверное, проще. Тем не менее, когда закрылись сталелитейные заводы, город попал в ту же западню. Однако администрация Питтсбурга оказалась поразительно предусмотрительной – она заранее готовилась к неминуемой деиндустриализации города. Опустевшие здания были немедленно проданы – по доллару за дюжину, но так, что новые владельцы заняли их жизнеспособными бизнесами и по крайней мере не давали разрушаться. Решением городского управления налоги людей, живших в пригородах Питтсбурга, но работавших в городе, разумно поделили между местом жительства и местом работы. Правда, этих мер было недостаточно. Потеряв одну специализацию, город должен был создать другую, способную возместить финансовые потери. Относительно успешными предприятиями в городе (кроме рухнувшей сталелитейной промышленности) были только три университета, и особенно – медицинская школа одного из них, которая специализировалась на пересадке органов. Прозорливые отцы города сделали ставку именно на нее. Туда привлекли лучших специалистов, создав им завидные условия работы, и вскоре эта школа стала главным в стране центром по пересадке органов – знаменитым UPMC – University of Pittsburg Medical Center. Стараниями администрации Питтсбург и по виду, и по духу стал "университетским городом". Его красота, уют, плюс поддерживаемая городом дешевизна недвижимости вскоре приманили "высокие технологии". В разное время там размещались (и размещаются) штаб-квартиры Гугл, Эппл, Фейсбук, Убер, Амазон, Микрософт и АйБиЭм. В 2015 году Питтсбург уже стоял под номером 11 среди лучших для житья городов мира! Пример этого удивительного города стал источником вдохновения для оптимистов и уроком для пессимистов.
Но как же всё-таки спасали Детройт? В 2013 году этот процесс объяснил мне Ричард Флорида – профессор университета Торонто, специалист по урбанистической экономике:
"Да спасают, в общем, драконовскими методами. Над городом взяли опеку. Контроль над финансами поручен "менеджменту скорой помощи", который прежде всего остановил выплаты банкам. И поделом – банки еще в 2011 году давали городу взаймы – что было полным безумием. Сократили выплаты пенсий бывшим служащим городских учреждений, не обеспеченных фондами. У них останутся только государственные пенсии по старости. Этих людей жалко, но таковы процедуры банкротства – в первую очередь страдают кредиторы. Зато всем жителям уже стало легче в городе, потому что новый менеджмент пустил деньги в первую очередь на обеспечение безопасности населения: на освещение улиц, на пожарные депо, полицию, больницы, на ремонт дорог".
Мой другой тогдашний собеседник, профессор Крэйн, вскоре после объявления банкротства сам съездил в Детройт, и вот его впечатления:
"Детройт начал выздоравливать еще до объявления банкротства. Там стали наконец раздавать желающим пустующие участки, поскольку в городе огромное количество свободной, дешевой (если не бесплатной) земли. На окраинах уже завели фермы. Появились теплицы, мелкие лавки, художественные мастерские. Бедные художники и вообще – бедная молодежь, как всегда, первыми заселяют и преображают разорённые места – благодаря их дешевизне. Ведь у нас, к счастью, финансовые проблемы городской администрации отделены от свободного развития экономики города. И сейчас именно в Детройте, где жизнь уже стала относительно безопасной, появились небывалые возможности!.. Будь я моложе, я бы сам рванул туда попробовать свои силы. Скоро Детройт станет одним из самых интересных и перспективных мест в стране. В таких местах взбадривается дух. И так интересно наблюдать этот типично американский процесс – приготовление лимонада из лимона".
Профессор Крейн был прав. Года полтора назад в Детройте побывал мой знакомый – русский европеец. Написал мне:
"Очень интересный город. Самое яркое впечатление от – не знаю точно назначения этого здания, этого домины – громадная гостиница? деловой небоскрёб? народный дом графини Паниной? (путешественник явно имеет в виду Ренессансный центр. – Прим. М.Е.). Его холл украшен – я в первую минуту хотел сказать художниками-филоновцами, оформлявшими "Калевалу". Присмотревшись, увидел, что это декор прямо из Гайяваты. Впечатлили фантазии современных Пиранези, когда ты десятки минут идешь торговыми холлами и "эспас" (как говорят французы), и все они так умело закручены и маняще заворачивают, но тебе нужно в другую сторону, и тебя почти сбивают с ног толпы орущих школьников, разодетых в розовых, зелёных и клетчатых поросят вперемежку с рыцарскими доспехами и пожарными касками. А дальше – автомобильный салон, рестораны, стеклянные лифты, бесшумно уносящие вдаль. Царство не хамского изобилия, а какого-то отчуждённого от тебя красочного безвкусия, беспечной жизни совсем, совсем без тебя. Но будем честными. Некоторые урбанистические прогалины с признаками неблагополучия имеются. Фантомное впечатление производит гигантское здание опустевшего вокзала. Но это – досадные лоскутные пятна".
Готовя этот очерк, я посмотрела короткий рекламный фильм про Вудворд-авеню 2020 года. На месте руин выстроены новые богатые здания (одно из них – Институт бизнеса, другое – Центр Колемана Янга), на месте пустырей разбиты скверы с фонтанами и интересными статуями. Институт искусств теперь не торчит как мираж, но вписывается в общий ансамбль улицы. Кое-где ещё идёт строительство – в основном, уютного вида жилых комплексов. На улице заметны дорогие магазины и кафе с оригинальными интерьерами, но главное – на ней заметны обычного городского вида прохожие и дети, играющие в скверах. Детройт – как с размахом сгорел, так с размахом и восстал из пепла. Разруха продолжалась лет сорок, возрождение уложилось в десять.
Мне бы хотелось, чтобы новую книгу о Детройте – о его возрождении – тоже написал журналист Чарли ЛеДафф, потому что вряд ли найдется другой писатель, который любил бы этот город так, как он.
