Язык, на котором мы говорим в обычной жизни, язык искусства и литературы у каждого поколения свой. Часто мы не понимаем язык "чужих поколений", удивляемся или раздражаемся. О том, каким временным шагом можно определить поколение, как по языку и интересам определяется парадигма "свой – чужой", в интервью Радио Свобода говорят культуролог Оксана Мороз, психолог Софья Нартова-Бочавер и филолог Роман Лейбов. Как время и вмешательство интернета меняют русский язык?
Начнём с языка. Человек почтенного возраста совсем необязательно и вовсе не всегда поймёт молодого человека, несмотря на то, что оба они говорят на русском языке. Конечно, в ХХI веке никто не будет употреблять выражения вроде "покорнейше прошу" или "не соблаговолите ли". Формально язык остается прежним, но изменения в нем происходят столь быстро, что даже люди с небольшой разницей в возрасте в буквальном смысле не всегда понимают друг друга. Доцент Тартуского университета филолог Роман Лейбов уверен, что лексика находится в зависимости от меняющегося мира.
Русские школьники скажут "кринжовый", на русский это можно перевести как "чужестыдный"
– Есть разные скорости изменения внутри языка. Какие-то вещи изменяются медленно, но тоже изменяются, кстати сказать, меняются грамматические формы, одни вытесняют другие, но это довольно медленные процессы. А есть другая история, история про отдельные слова, про лексику. Лексика меняется довольно быстро и находится в зависимости от меняющегося мира. Например, слова "шпагат" в значении "верёвочка" молодое поколение не знает просто потому, что сама эта штука, шпагат, постепенно выходит из употребления. Когда слово слышится редко, оно выходит из употребления и постепенно переходит в разряд устаревших. Ничего страшного в этом нет. Очень много слов таким образом исчезнут из языка. А есть другая история, история не про меняющийся мир и не про новые и устаревающие вещи, а про поколенческий язык. Это то, что близко к арго и связано со школьным языком. Мы наблюдаем настоящую глобализацию, когда русские формы приобретают те английские слова, которые характерны для молодежного жаргона в самых разных странах. Русские школьники скажут "кринжовый", на русский это можно перевести как "чужестыдный".
– И вместо слова "стыдить" чаще употребляется слово "шеймить"...
– Да. "Шейминг" и "шеймить" они говорят. Там же не очень понятно, как образовывать формы этого глагола – "он шеймит", "она шеймит", "мы шеймим", а вот "я" непонятно что делаю! Такое и с русскими словами случается время от времени. Но главное, любой немецкий школьник эти слова поймет, потому что они употребляют тот же самый жаргон. Это действительно глобальный жаргон возник, буквально последние 10 лет. Еще лет пятнадцать назад его не было в таком объеме, какие-то отдельные словечки проскакивали. Это связано с глобальной интернет-культурой, которая замешана на английском языке. Это интересное явление. Что касается старых поколений: да, я думаю, что мои студенты совершенно определенно регистрируют, что я говорю как пожилой человек. Они, может быть, сами не сформулируют это таким образом, но думаю, что да.
– А под влиянием чего меняется этот язык – под влиянием глобализации мира, под влиянием каких-то новых технологий, новых персонажей или новой реальности?
– Если говорить о той части языка, которая меняется достаточно быстро, которая редко "откладывается", то там происходит отбор. Во-первых, сама молодежь не использует этот язык во всех сферах. Понятно, что, разговаривая с директором школы, будет слишком большой наглостью начать разговаривать на этом англо-русском языке. Школьники прекрасно это понимают, и они переключают регистры. Такая неполная сфера употребления тоже не дает зафиксироваться новой терминологии в этом языке, проникнуть в другие пласты языка и, таким образом, охватить общество, как-то зафиксироваться в словарях. Шансов у такой лексики довольно мало. Конечно, влияет техника, которой стало много. И для всего этого нужны какие-то новые слова, либо заимствованные, либо переделанные, либо изобретенные.
Мы хотим, чтобы молодые были такими, как мы, чтобы читали те книжки, которые читали мы
Это не новая проблема, мы знаем, что язык меняется, и меняется системно. Иногда мы можем объяснить, в каком направлении он меняется, и даже что-то спрогнозировать, но почему так происходит – непонятно, это какие-то закономерности развития. Сейчас, например, в русский язык активно проникает новый союз, который, по сути, заменяет союз "что" в придаточных предложениях. Все чаще приходится вместо "он сказал, что", "я подумал, что" слышать "он сказал то, что", "я подумал то, что". Чудовищно звучит с точки зрения нашего языкового сознания, но, кажется, распространяется так быстро и столь уверенно, что имеет шансы, действительно, в конечном итоге закрепиться в языке. Меня это не радует, но, с другой стороны, язык не обязан думать о том, чтобы меня радовать.
– То, что говорят молодые люди, у старшего поколения часто вызывает неприятие и даже раздражение. Может ли это приводить к каким-то конфликтам или, наоборот, когда оба поколения стремятся понять язык друг друга, у них возникает нечто вроде такого единства?
– Согласие есть продукт непротивления сторон, как сказано в известном тексте, который, кстати сказать, нынешние дети тоже читают с трудом. Если ты хочешь придраться, если тебе вообще не нравится, что эти молодые ходят, дышат, растут и вытесняют тебя, то ты найдешь, к чему придраться: одежда у них не такая, прикуривают они не от зажигалки, а от спички или вообще не курят и слова не такие говорят. У молодого поколения, по-моему, нет никаких проблем с другими пластами языка. Я не наблюдал раздражения по этому поводу. Это, как правило, вызывает раздражение старших. Мы хотим, чтобы молодые были такими, как мы, чтобы читали те книжки, которые читали мы. Это хорошо, кстати сказать, консервативные механизмы в культуре важны. Но, конечно, если ты хочешь испытывать сильные неприятные чувства, то язык очень хороший раздражитель, тут всегда есть к чему придраться. Не нужно испытывать неприятных чувств, по отношению к говорению уж точно. Люди говорят так, как они привыкли, так, как им удобно. Они опознают молодёжный жаргон, который позволяет опознавать своих, отличать их от других. Кажется, школьные учителя раздражаются, когда школьники хотят, чтобы они раздражались. Они дразнят, троллят своих учителей. Не надо поддаваться! Как говорили в детстве: "Ты старше, будь умней!" или, по крайней мере, спокойней.
– Вас как преподавателя, общающегося в ежедневном режиме с молодым поколением, раздражает что-то в ваших студентах, в их языке, в их способности выражать свои мысли?
Люди подают сигнал, что они изнутри этой культуры, что сейчас они офлайн, но вообще-то они онлайн
– Нет, в повседневном общении меня ничего не раздражает, но я не так много общаюсь со студентами. Поэтому понятно, что нет случаев проникаться их говорением. А на письме меня раздражает то, что раздражало всегда, когда человек вместо слова "этот" пишет "данный", когда человек не согласовывает падежи, когда человек проявляет элементарное пренебрежение этикетом научного письма. Но тут тоже особо раздражаться не нужно, потому что это часто не результат сознательного пренебрежения, а просто результат неумения. Они научаются, вообще-то говоря, и перестают использовать слова вроде "данный" или "задумка". Но это очень старое раздражение.
– Риторика соцсетей дала толчок к развитию нового языка молодого поколения?
– Про молодое поколение мне довольно трудно сказать, потому что я не пересекаюсь с теми соцсетями, где они в основном общаются. Фейсбук это такая соцсеть, по крайней мере в России, которая, скорее, сдвинута в противоположном направлении. Но опять же молодежь вообще не для текстов это всё заводит. Да, там фразеологизмы. Собственно говоря, фразеологический уровень сверхсловесных единств действительно процветает, и опять же это кружковая культура. Ты хочешь говорить на одном языке внутри этого сообщества. Если все повторяют какие-то шуточки, ты тоже начинаешь повторять эти шуточки для того, чтобы тебя опознавали как своего. Так же и с одеждой дело обстоит. Вот в этой сети носят такие слова. Что-то опять же закрепляется и переходит в разговорную речь. Кстати сказать, какие-нибудь сочетания типа "грабить корованы" вполне мне приходилось слышать просто в разговорной речи. Люди подают сигнал, что они изнутри этой культуры, что сейчас они офлайн, но вообще-то они онлайн. Да, тут есть, конечно, потенциал у таких штук закрепиться в языке. Надолго или нет – непонятно. Там еще какие-то словечки, которые нам кажутся недавно возникшими, они часто бывают довольно старыми. На моей памяти слово "чувак" приходило и уходило, а потом торжественно возвращалось, причем это никак нельзя связать ни с чем. Нельзя сказать, что те люди, которые в детстве говорили "чувак", научили своих детей говорить "чувак", такое слово ушло, а потом вернулось. У таких фразеологизмов и словечек часто большой потенциал выживания, – отмечает филолог Роман Лейбов.
Другой язык, другая мода, иное восприятие смешного и трагичного. Они чуть-чуть другие, хоть и не намного моложе. Каким временным шагом определяется поколение, как отличается язык и восприятие разных поколений? На эти вопросы отвечает профессор Высшей школы экономики, доктор психологических наук Софья Нартова-Бочавер.
– Поколение различает людей, которые по сути представляют поколения родителей и детей. А вот для разницы в 5 и 10 лет в социологии, насколько мне известно, а в психологии совершенно точно используется понятие "микропоколение". Микропоколение показывает, сколь качественно меняется психологический облик людей. С чем вообще это связано? Как ни странно, со скоростью происходящих изменений. Для того, чтобы быть уж совсем корректными, я бы вообще советовала использовать понятие не "поколение", а "когорта". А вот когорта – это очень важное в психологии понятие развития, потому что когорта означает людей с общим опытом. Соответственно, в когорту могут попадать люди, не совпадающие по возрасту, и, наоборот, в когорту могут не входить люди одного возраста, которые имеют разный жизненный опыт. Например, американский пенсионер и российский пенсионер. Они могут быть ровесниками, но при этом у них разные когорты, потому что у них абсолютно разный опыт. И в этом смысле понятие "поколение" может утрачивать свой смысл, потому что когорта и общий опыт заменяют простые физиологические показатели и психологические в чем-то тоже.
– Вопрос взаимопонимания или непонимания отцов и детей появился не вчера. Что отличает сегодня эту проблему?
Очень часто опыт внука бабушке нужен больше, чем ее опыт ему
– Традиционно, конечно, всегда молодежь, дети переживали потребность в сепарации, они должны были отделиться от своих родителей, от своих семей, чтобы на том же месте создать что-то свое. И в этом смысле задача архитипична, она была всегда. Детям трудно отделиться от своих родителей психологически, трудно сделать что-то свое. Но что сейчас происходит? За счет того, что время меняется очень быстро, требования к людям тоже меняются очень быстро. Часто бывает так, что не родители что-то передают детям, а, наоборот, дети учат своих родителей. В этом смысле понятие опыта становится инвертивным, оно меняется. Очень часто опыт внука бабушке нужен больше, чем ее опыт ему. Опять же это знак того, что само понятие "поколение" размывается. Но в социологии, возрастной психологии возникают дискуссии относительно того, насколько вообще это понятие ещё конструктивно, стоит им пользоваться или уже нет. Пока большинство дискуссий сводится к тому, что всё-таки стоит – мы еще пока это слово не будем изгонять из своего дискурса и еще немножко поэксплуатируем.
– На чём основан процесс взаимопонимания – на желании понять? Или включаются какие-то другие механизмы, например, желание что-то скрыть?
– Это связано и с желанием понять другого человека, и отслеживать происходящие изменения. В психологии это обсуждается как проблема родительского контроля или родительского мониторинга. Несмотря на то, что слово "контроль" звучит немного грубовато для нас и имеет, скорее, негативную коннотацию, большинство исследований говорят о том, что вообще-то для ребенка полезно, если его родители знают, где он находится, знают, чем он занимается, знают, чем он увлечен. Это готовность понимать. Оборотная сторона – готовность быть понятым. С этой точки зрения, конечно, люди, которые используют странную эзотерическую лексику, которая присуща замкнутой группе людей, они либо таким образом закрываются от других, либо демонстрируют свою исключительность, свой собственный локальный язык. Это всегда попытка выделиться или попытка оставаться непонятым при общении с другими людьми. Соответственно, какие тут могут быть встречные движения для нарушения лингвистических границ? Выучить этот язык и, возможно, опуститься или подняться на уровень своих детей. Это бывает затратно, и я не могу сказать, что оно того стоит. Мы, конечно, можем выучить молодежный сленг, но он меняется мгновенно. Тут уже вопрос микропоколений. Лет пять, и дети начинают использовать совершенно другие слова.
– А насколько у молодежи есть встречное движение, желание понять какие-то слова и термины, которые им незнакомы? Насколько они готовы залезть в свой гаджет и посмотреть, например, в "Википедии", что это значит?
Трудно выработать собственный вкус, если никто тебя в этом не наставляет
– Не очень готовы. Я даже не могу сказать, что эта готовность так уж им и важна. Мы же не всегда интересуемся иностранными словами, их происхождением, если это слово кажется неточным. Каждый из нас имеет некоторый набор слов, которые мы не понимаем, но которые нас не очень интересуют. И у молодёжи то же самое. Ну, а с чего бы они вдруг должны… Это же не только молодёжная субкультура, это вообще субкультура профессиональная. Я думаю, что мы вообще не можем говорить про молодежь, про среднее поколение, про старшее поколение. Мне кажется, что это все очень индивидуально. Если молодые люди хотят поддержать диалог, то, конечно, они не будут делать секретов из каких-то слов, которые они придумали сейчас. У меня семья многопоколенная, и я узнаю иногда какие-то новые для себя слова. Но я точно не планирую их использовать или даже узнавать их оттенок. То же самое и у молодёжи. Наверное, не все, что мы говорим, им понятно. Например, в Вышке есть негласное правило: не шутить при студентах, потому что у них совершенно другой юмор и, как нам кажется, более простоватый по сравнению с нашим. Они точно не понимают шуток.
Понятно, что растущему ребенку, молодому человеку надо принадлежать к своей возрастной группе и не терять контакта с родителями. Мне кажется, что мы не должны как-то демонизировать или избыточно драматизировать эти различия. Они существуют – это надо принять, это вечное, это архитипичное. Я общаюсь с нынешними студентами Вышки и знаю, что они чрезвычайные библиофилы. Они очень много знают, умеют искать и находить информацию, они и не боятся источники находить. Они читают иногда очень хорошую литературу. Мы жили всё-таки в период дефицита информации.
– И в период дефицита хорошей литературы…
– Конечно. И поэтому для нас получить книгу на одну ночь и прочитать её – это было необыкновенным интеллектуальным наслаждением. Я не могу сказать, что это хорошо, но было ощущение, что если не прочитаешь ейчас, то больше про это не узнаешь никогда. И именно это ощущение гнало нас сильнее чистого любопытства. Сейчас другая ситуация: литературы очень много, нет цензуры, нет контроля, нет закрытости. Глобализация. И поэтому они стоят перед очень важной проблемой – выработки собственного литературного вкуса, а это трудно, трудно выработать собственный вкус, если никто тебя в этом не наставляет. Это, действительно, такая нетривиальная вещь. Мне кажется, что просто мотивация к чтению была различной. Поскольку жизнь у нас была небогата событиями, то, конечно, литература нам открывала очень многое. Сейчас этот страх закрытости, страх отсутствия информации, слава богу, преодолен. Но другая крайность – возникла интеллектуальная леность, молодые люди всегда знают, что информацию они в любой момент найдут. Мне кажется, что вот эта доступность и недоступность информации – очень важный мотиватор. И это универсальное правило не только в нашей стране. Знаете какую книгу английские девочки ненавидят больше других?
– "Джейн Эйр"?
– Именно! Потому что она включена в школьную программу. Здесь очень много внешних факторов. Я не могу сказать, что так уж сильно различается вкус у представителей разных поколений – во многом они совпадают. Скорее, нужно говорить о социальных различиях, их больше, чем межпоколенческих, – поясняет психолог Софья Нартова-Бочавер.
У каждого времени есть своя мода, своя литература, своя культура. Выражение "не зашло" (то есть не понравилось) сегодня можно услышать от людей разных возрастов. Но это не отменяет того, что разные поколения по-разному воспринимают юмор, книги, фильмы... С появлением новых технологий и увеличением скоростей меняются отношение и понимание. Почему разные поколения по-разному воспринимают книги, фильмы, смешное и трагичное, объясняет культуролог, доцент Высшей школы социальных и экономических наук ("Шанинки") Оксана Мороз.
Мы всё больше и больше будем видеть такие конфликты и ценностные, и эстетические, потому что мир стремительно меняется
– Наш опыт, в том числе культурного, социального, медийного потребления, складывается из нескольких параметров, в том числе и из того, что мы видим вокруг себя. Проще говоря, у нас у всех есть в доступе довольно большой архив разных объектов культуры. Но, во-первых, производство этих объектов культуры возрастает, соответственно, происходит их сменяемость. Во-вторых, они все создавались в определенном контексте. И то, что создавалось в какой-то другой политический период, в других идеологических условиях, в других ценностных условиях, может быть непонятно или неблизко современному человеку. Мне кажется, что это даже не всегда история только про поколение, это скорее про эстетический и этический выбор человека. Есть люди, которые, условно говоря, поколенчески принадлежат к тем, кто родился еще в Советском Союзе или прямо на стыке советского и постсоветского, и они смотрели по телевизору в детстве какие-нибудь советские фильмы и мультфильмы, но для них это совершенно не близко, потому что воспитывались они в других каких-то традициях и визуальных, и нравственных, и идеологических. Поэтому возникает такое непонимание даже и избирательная слепота.
Если мы воспитывались на каких-то фильмах, сериалах, мультфильмах, спектаклях, которые имели отношение к одной культурной традиции, они для нас являются некой путеводной звездой, но какие-то современные изменения могут нам казаться не очень привычными, не очень приемлемыми. Мы от них осознанно отказываемся, отказываемся принимать тот факт, что привычные репрезентации меняются. А другие поколения, которые в свою очередь, имеют доступ к прежним культурным архивам, но при этом воспитывались на чём-то другом, могут совершенно осознанно отказываться от этих архивов и от этой, условно, старины или считать это какой-то историографической ценностью, но видеть настоящего, видеть мир вокруг себя через призму каких-то текущих продуктов. Мне кажется, что мы всё больше и больше будем видеть такие конфликты и ценностные, и эстетические, потому что мир стремительно меняется. И медийное производство, и книжное производство стремительно обогащается, появляются какие-то новые тексты, новые фильмы, и все новые и новые люди рождаются, которые на все это смотрят.
– Может ли искусство стать причиной конфликта, непонимания на уровне восприятия культуры?
– Есть люди, которые видят культуру как широкое поле, в котором могут иметь прописку вещи, которые им совершенно не близки. Может быть конкурентное поле, где есть что-то, что мне нравится или не нравится, но пусть, условно говоря, будет разнообразие, чтобы у людей была возможность выбирать. А есть люди, которые относятся к культуре как к чему-то определяющему, к чему-то, по анализу чего можно распознать, свой это человек или чужой. Это люди, которые очень болезненно относятся к смене парадигм, к изменению принципов существования искусства, объектов искусства и объектов культуры. И для них посягательство на культуру – это посягательство на святое. Условно говоря, есть люди, которые рассматривают кинематограф как исключительно развлекательный феномен. В какое-то время снимались одни фильмы, потом снимаются другие фильмы, и это разнообразие дает возможность всем получить удовольствие. Но тот же самый кинематограф можно рассматривать как систему серьезных этических высказываний. И, соответственно, можно видеть в кино такой след очень важной повестки и, действительно, что-то определяющее человека, именно определяющее культуру, которая вот этот фильм и породила. И соответственно, при таком раскладе, при таком отношении любые нападки на какие-то жанры, на каких-то авторов, на какие-то их эстетические ходы и решения могут восприниматься как нападки на историю, как нападки на прошлое или как нападки на какие-то текущие события, текущие представления о правильном, должном и допустимом. И тогда начинаются уже гораздо более серьезные конфликты, потому что конфликтуют не сторонники, не любители фильмов, не любители какой-то кинематографической традиции, а схватываются люди по каким-то моральным, нравственным и этическим позициям.
– Часто дети в подростковом возрасте как-то очень настойчиво предлагают своим родителям посмотреть те фильмы и почитать те книги, которые они читают. С чем связана такая настойчивость детей? Это попытка привлечь на свою сторону родителей или желание приблизиться или приблизить другое поколение?
– Мне кажется, что это очень здорово, когда младшее поколение делится чем-то со старшим, потому что мы привыкли жить в культуре, где старшие воспитывают младших. Но степень выживаемости культуры зависит от того, насколько младшее поколение делится чем-то со старшим, потому что младшие смотрят что-то другое, видят что-то другое. И поскольку культура бурно меняется, мирное сосуществование со старшим поколением как раз зависит от того, в какой степени они могут обмениваться опытом. Когда нам предлагают наши младшие родственники и друзья какие-то книги, фильмы и ещё что-то, то они пытаются не столько привлечь на свою сторону, то есть не перепрограммировать нас, сколько поделиться тем, что для них важно. Это способ поговорить о себе посредством культурных продуктов, потому что на самом деле вся культовость вокруг продуктов кинематографиеских, сериальных, книжных и прочее – это прежде всего разговоры о том, что есть что-то, какой-то объект культуры, который срезонировал в человеке, то есть что-то, про что я хочу сказать, потому что это в какой-то степени про меня. Это очень ценно. Мне кажется, способность в какой-то степени подвигаться в этой вертикальной иерархии, где взрослые всегда правы и всегда знают, что такое качественная культура, попробовать посмотреть на то, что интересно младшему поколению, – это классно, потому что это как раз снимает какие-то конфликты. Всегда же можно договориться, всегда проще коммуницировать, даже если мы друг с другом не согласны и сами понимаем, в чем конкретно мы не согласны, а не просто мне не нравится и все тут, – отмечает культуролог Оксана Мороз.
"По их словам узнаете, о чем они хотели умолчать" – эти слова принадлежат польскому поэту, сатирику и философу Станиславу Ежи Лецу. Сказаны они были в середине прошлого века, но по-прежнему остаются актуальными. И точнее в ХХI веке не скажешь, потому что язык поколений это прежде всего живой язык.
